Тема эта подсказана направлением и результатами интенсивных исследований, предпринятых в послевоенный период как в социалистических странах, в частности советскими специалистами, так и в странах Запада. С позиций марксистского историзма интерес историографии к такому-то "веку", обозначенный и сформулированный как проблема самостоятельного исследования, продиктован отнюдь не соображениями, вытекающими из занятий "чистой хронологией", а стремлением выяснить фундаментальной важности вопрос, какой именно поворот событий определил специфику течения истории в данное столетие (т. е. какое место ему принадлежит в истории национальной, региональной, всемирной). Только в этом смысле - глубоко содержательном, а не формальном - правомерно задумываться над проблемами, сформулированными по аналогии с предложенной в заглавии данной статьи. Особенно правомерен интерес к хронологически обозначенному историческому периоду, когда речь идет о межформационных переходных эпохах (равно как и о периодах смены стадий в движении данной общественной формации). Этим и объясняется столь пристальное внимание советской историографии к проблематике истории XVII в.: речь идет об одной из решающих фаз переходного периода от феодализма к капитализму.

В чем заключалось историческое содержание этой фазы, что нового, только ею порожденного, она внесла в процесс указанного перехода - вот вопросы, ответ на которые все еще отсутствует в нашей историографии, несмотря на длительное и пристальное, казалось бы, к ним внимание. Что же касается немарксистской историографии, то вопрос о месте XVII века в истории Европы постепенно выкристаллизовался в ходе многолетней международной научной дискуссии по проблеме т. н. "кризиса XVII в."¹ . Начало ее было, по существу, положено в труде французского историка Р. Мунье "XVI и XVII столетия", опубликованном в серии "Всеобщая история цивилизаций", издававшейся под редакцией Франсуа Крузе. В нем мы читаем: "Семнадцатый век является эпохой кризиса, который затронул человека в целом, во всех сферах его деятельности - экономической, социальной, политической, религиозной, научной и художественной, все его существование - на глубочайшем уровне его жизненных сил, его чувствования и его воли. Этот кризис, можно сказать, был непрерывным, но с резкими перепадами вверх и вниз"² . Столь драматическим, исполненным подлинного трагизма рисовался этому несомненно крупному современному историку период между 1598 и 1715 годами. Эта характеристика не могла не привлечь к се-

¹ Материалы дискуссии см.: Crisis in Europe. Lnd. 1965.

² См. Mousnier R. Les XVI^е et XVII^е siecles. Le progres de la civilisation europeenne et le declin de l'Orient 5^e ed. P. 1967, p 160.

стр. 58

бе внимания специалистов. Следует, однако, заметить, что при всей оправданности этой характеристики (каждая ее сторона может быть так или иначе документально засвидетельствована на материале любой европейской страны этого времени) мы тем не менее не найдем в указанном труде раскрытия действительно глубоких оснований этого необычайного драматизма истории XVII века.

В 1954 г. поставленная Мунье проблема "всеобщего кризиса" XVII в. стала предметом "размышлений вслух" английского историка Э. Хобсбаума, выступившего на страницах журнала "Past and Present" со статьей, озаглавленной "Всеобщий кризис европейской экономики в семнадцатом веке"³ . И хотя освещение в ней этого "кризиса" оказалось далеко не столь эмоционально окрашенным в сравнении с трактовкой Мунье, тем не менее, и Хобсбаум оперирует предложенным последним определением: "всеобщий кризис" (general crisis). Однако у Хобсбаума как это видно из заглавия его статьи, речь шла главным образом о кризисе экономическом. Так, мы читаем: "Европейская экономика в семнадцатом веке прошла через "общий кризис", последнюю фазу перехода от феодальной к капиталистической экономике"⁴ . Нетрудно убедиться в том, что по сравнению с работой Мунье проблема значительно углубилась. Теперь уже была намечена ее связь с вопросом о переходе от одной общественно-экономической формаций к другой. Но вместе с тем она была неоправданно сужена, и притом настолько, что, в конечном счете, был утерян смысл определения этого "кризиса" как "всеобщего" (если только не шла речь о географических его границах), поскольку кризис формационной структуры как таковой свелся к "кризису экономики". И в дальнейшем участники дискуссии продолжали линию на все большее сужение содержания понятия "кризиса XVII в."⁵ до тех пор, пока дело не свелось к понятиям "циклический экономический кризис", "торговли кризис", "финансовый кризис", т. е. к конъюнктуре цен, объему торговли, состоянию платежных средств и т. п.

Однако, каким бы разочаровывающим ни был концептуальный результат этой дискуссии, она несомненно сыграла свою роль в изучении экономической истории XVII в., поскольку в ходе ее в научный оборот был введен большой и свежий фактический материал (и что важно заметить, материал статистический), выявилась потребность и возможность для пересмотра многих, еще недавно "канонических" представлений об этом столетии в свете этого материала и в связи со все еще продолжающейся в советской историографии дискуссией по вопросу, как будто бы давно в ней выясненному - "О начале новой истории"⁶ , автор этих строк обращается к проблематике истории XVII в., предлагая ее современное видение, а отнюдь не решение. К тому же за рамками статьи оставлены проблемы истории XVII в. на материале России, которые до сих пор остаются предметом оживленной дискуссии в нашей историографии. Будучи специалистом по всеобщей истории, автор, естественно, не счел для себя возможным занять позицию между спорящими сторонами.

³ См. Hobsbawm E. J. The General Crisis of European Economy in the 17th Century. - Past and Present. 1954, NN 5, 6. Наряду с английским журналом "Past and Present" (далее, - PP) в эту дискуссию включились и исторические журналы других стран - "Revue Historique" (далее - RH) (Франция), "Rivista Storica Italiana" (Италия), "Annales, E.S.C." (Франция) и ряд других. По данной проблеме было опубликовано почти два десятка монографий и статей, которые будут упомянуты ниже.

⁴ См. Hobsbawm E. J. Op. cit. - PP, 1954, N 5, p. 41.

⁵ Примером может служить: Spooner F. The European Economy 1609 - 1650. In: New Cambridge Modern History. Vol. IV. Cambridge. 1970.

⁶ Последней по времени публикацией по данной проблеме является статья чл.-корр. АН СССР В. И. Рутенбурга "Ранние буржуазные революции" в "Вопросах истории", 1984. N 3.

стр. 59

Европейский масштаб стоящей перед нами задачи предполагает возможность двух подходов к ее решению. В одном случае речь может идти о подходе страноведческом, т. е. некоем "обозрении" состояния проблемы по "странам", и тогда само понятие "Европа" выступит главным образом в географическом смысле, т. е. как совокупность стран в пределах континента, каждая с обособленно протекающими процессами, "замкнутая на себе", что может привести лишь к истории Европы "лоскутной", к "полноте" фактографической и к столь же очевидной скудости научно-исторической. Второй подход, которого и придерживается автор этих строк, заключается в опыте рассмотрения истории европейских стран во взаимосвязи и взаимодействии, что для XVII в. даже с фактической стороны более чем оправданно, т. е. в опыте системного рассмотрения этой истории, при котором Европа выступает как историческая, т. е. динамическая, целостность. Суть проблемы века вскрывается в данном случае, прежде всего, на материале стран, в которых она была с наибольшей полнотой и ясностью выражена, стран, воплощавших в этом столетии главное направление исторического развития континента как целостности. Ход истории в других странах Европы рассматривается как "ответ" в конечном счете на ведущую общеевропейскую проблему (или проблемы), подсказанный конкретными условиями места и времени. При этом следует остерегаться смешения конечной социологической сути "национальных ответов" с их конкретно-исторической формой.

Случилось так, что вплоть до недавнего времени XVII век не фигурировал в историографии в качестве сколько-нибудь единого и целостного периода европейской истории⁷ , освещенного светом универсальной (общеевропейской) идеи, подобно веку XVI, традиционно прикрываемому вопреки его общепризнанной многоликости сплошным и расшитым столь манящими взор блестками покрывалом, именуемым "Возрождение", или веку XVIII, прикрываемому столь же универсальным "Просвещением". Именно из-за отсутствия на видимой поверхности истории европейского XVII в. феномена, который можно было бы назвать "общеевропейским", лейтмотива, улавливаемого на континентальном уровне истории, сквозь разноголосицу локальных событий, об этом столетии совсем недавно было принято судить как о веке "разноречивом", "безличном", "переходном" (но позволительно спросить: какой век в этом смысле не является "переходным"?), начало которого освещено "вечерней зарей Возрождения", а конец - "утренней зарей Просвещения"⁸ .

Не приходится поэтому удивляться тому, что XVII век долгое время не привлекал сколько-нибудь пристального и тем более систематического внимания историографии. Его история изучалась лишь в ее, так сказать, "драматических узлах" - Тридцатилетняя война, Фронда, "Великий мятеж" в Англии и т. п. В целом же история этого столетия оставалась настолько малоизученной, в особенности в сфере социально-экономической структуры, что еще в 20-х годах нашего столетия русский историк А. Н. Савин назвал XVII век "белым пятном" в историографии⁹ . И это суждение оставалось, по существу, в силе вплоть до начала 60-х годов¹⁰ . Однако и в последующий период отсутствие общепри-

⁷ И как следствие, работы, посвященные истории XVII века, оказываются, как правило, лишь собранием разрозненных тем, объединенных только общим переплетом (см., напр.: Clark G. N. The Seventeenth Century. Oxford. 1960).

⁸ См., напр.: Chaunu P. La civilisation de l'Europe classique. P. 1966.

⁹ См. Савин А. Н. Лекции по истории английской революции XVII в. М. 1923.

¹⁰ Даже в 1970 г. историк Боусма (Bouwsma) называл XVII век в историографическом смысле "отсталой окраиной", расположенной между двумя "сверхразвитыми (overdeveloped) ареалами" (т. е. между XVI и XVIII веками) (см.: The Secularization of Society in the 17 Century. M. 1970, p. 1).

стр. 60

нятых критериев, под углом зрения которых следует рассматривать место XVII века в истории Европы, приводило к тому, что, несмотря на наблюдаемый повсеместно буквальный "взрыв" исследовательских интересов к истории этого столетия и огромный накопленный в данной области фактический материал, суждения о характере XVII в. могли быть еще недавно настолько различными, что в одном случае его характеризовали как "железный век"¹¹ , а в другом - как век "золотой"¹² .

Но если мы отвлечемся от подобных оценочных характеристик XVII в., то правомерно будет признать один действительно крупный успех историографии достигнутый в послевоенный период: в результате интенсивных и разнонаправленных исследований, которые коснулись прежде всего социально- экономической истории европейского общества, историография подошла вплотную к идее единства истории этого века, а точнее, к осознан и о необходимости поиска такой идеи, т. е. поиска скрытой за многоликостью и разноречивостью событийной поверхности и пестроты локальных событий общеевропейской исторической структуры века, красной его нити. Иначе говоря, историография вплотную подошла к вопросу, в чем следует усматривать тот фундаментальный сдвиг, который отличает XVII в. от XVI в. и тем самым наделяет уникальностью и неповторимостью его место в истории. С момента вступления феодальной формации во "всеобщий кризис" на почве формирования в ее недрах капиталистического уклада, а случилось это, насколько известно, к XVI в. только в пределах Европы, развитие этого процесса стало олицетворением передового ("предельного") рубежа мировой истории, точнее говоря, указателем направления ее хода, содержательным синтезом ее как в заморских регионах, с которыми Европа в той или иной мере взаимодействовала, так и процессов, протекавших в странах самой Европы. Такова объективная реальность, сложившаяся с указанного момента и сохранявшаяся столетиями вследствие неравномерности ритмов движения истории в различных этнополитических ареалах, развивавшихся до тех пор более или менее обособленно. С началом капиталистической колониальной системы вступил в действие дополнительный фактор, прервавший и деформировавший имманентное развитие регионов, ставших объектом активной колониальной экспансии европейских государств.

Как уже отмечалось, большинство участников дискуссии, которая велась на страницах наиболее авторитетных на Западе периодических изданий в 50 - 60-х годах, усмотрело ответ на вопрос о месте XVII века в истории Европы в обнаруженном в ходе исследований переломе экономической конъюнктуры в сравнении с XVI в. в сторону "спада", "свертывания", "кризиса"¹³ . Одним словом, специфика XVII в. была усмотрена в том, что в экономической истории Европы он оказался "веком кризиса" в противоположность предшествовавшему "веку экономического роста", "восходящего развития", "экспансии"¹⁴ .

Здесь необходимо сделать небольшое отступление для того, чтобы разъяснить суть этих определений. Одно из достижений специалистов, изучающих экономическую историю Европы, несомненно, состоит

¹¹ См. Kamen H. The Iron Century. Social Change in Europe 1550 - 1650. N. Y. 1972.

¹² СМ. Ashley M. The Golden Age. N. Y. 1955.

¹³ Понятие "кризис" получило широкое распространение в послевоенной немарксистской историографии. Сама неопределенность его смысла оказалась причиной его популярности. Им обозначали самые различные явления: социальное "напряжение", замедленное или даже попятное (по видимости) движение, причем это движение рассматривалось независимо от скрытой сути явлений. Особенно следует подчеркнуть, что понятием "кризис" буржуазные историки нередко подменяют понятие "революция" (ср. Kula W. La metrologie historique et la lutte des classes. - Studi in onore di Amintore Fanfani. Vol. V. Milano. 1962).

¹⁴ Wallerstein I. The Modern World System. Vol. I. N. Y. 1974.

стр. 61

в выяснении и скрупулезном исследовании т. н. экономических циклов "большой длительности"¹⁵ . Между 1000 и 1750 г. таких циклов оказалось два: 1) 1000 - 1450 гг. и 2) 1450 - 1750 годы. Каждый из этих циклов оказался, в свою очередь, двухфазным. Первая фаза была отмечена "экономическим ростом", вторая же, напротив, характеризуется "экономической депрессией", "кризисом". Хронологически эти фазы по годам распределяются следующим образом: цикл I - 1000 - 1450 (1500); фаза I - 1000 - 1300, фаза II - 1300 - 1450 (1500)¹⁶ ; цикл II - 1450 (1500) - 1750; фаза I - 1450 (1500) - 1650, фаза II - 1600 (1650) - 1750¹⁷ .

Заслуживает быть отмеченным, что датировки, приведенные в этой схеме, напоминают, что, если речь идет о процессах, составивших историческое "лицо" века, последний превращается в понятие хронологически весьма условное. Так, например, европейское Просвещение началось гораздо раньше 1700 г. (в частности, в Англии) и равным образом завершилось раньше наступления 1800 года. Это, однако, не мешает историографической традиции именовать XVIII век "веком Просвещения".

Как следует из приведенной выше схемы, на вторую половику XVII в. приходится "эпицентр" "общего экономического спада"¹⁸ , хотя смена конъюнктуры роста XVI в. конъюнктурой "кризиса" наметилась уже в начале XVII века¹⁹ . Этот факт установлен на материале различных регионов в результате многочисленных и достаточно скрупулезных исследований и сам по себе сомнений не вызывает²⁰ . Однако достаточно ли данных о "деловой активности", т. е. объеме экспорта, импорта, о динамике рыночных цен и т. п. также и для того, чтобы придать "лицо" веку как структурной целостности европейской истории, охарактеризовать важнейшие сдвиги, происшедшие на различных уровнях социальности, и тем самым определить место данного столетия в исторических судьбах европейских народов? Как нам представляется, ответ на этот вопрос может быть только отрицательным, тем более что наличные данные относятся преимущественно к конъюнктуре рынка товаров и денег, но мало, а зачастую даже ничего не сообщают о динамике сферы производства, и прежде всего о движении общественных форм его организации, общественного разделения труда, географии производства, характере технологии и т. д. и т. п.

Иными словами, данные, на основе которых выкристаллизовалась концепция "кризиса XVII в.", настолько узки и специфичны, что остав-

¹⁵ Категориальное содержание этого понятия см.: Braudel F. Ecrits sur l'Histoire. P. 1969, p. 255. См. также: Афанасьев Ю. Н. Вчера и сегодня французской "новой исторической науки". - Вопросы истории, 1984, N 8.

¹⁶ Эти фазы были исследованы английским историком М, Постаном (см.: Postan M. Essays on Medieval Agriculture and General Problems of Medieval Economy. Cambridge. 197,3).

¹⁷ Этот "цикл" еще в 1932 г. был подразделен на две фазы - А и В (см. Simiand Fr. Recherche anciennes et nouvelles sur le mouvement general de prix du 16^e аи 19^e siecles. P. 1932, p. 3).

¹⁸ Уже упоминавшийся И. Уоллерстейн предлагает заменить концепцию "кризиса" представлением о замедлении роста (retardation), "меньшем росте" (lesser growth), "об относительном отступлении" (relative retreat) (см.: Wallerstein I. The Modern World System. Vol. II. N. Y. 1980, p. 9).

¹⁹ Первая половина XVII века с этой точки зрения является временем, переходным к "кризису", ставшим несомненным фактом к середине этого столетия (см.: Wallerstein I. Op. cit. Vol. II, pp. 8 - 9. Ср. The Fontana Economic History of Europe. Vol. IV. Glasgow. 1974).

²⁰ См.: Besnier R. Histoire des faits economiques: la fin de la croissance et les prodromes d'une revolution economique en Europe au XVII siecle. P. 1961; Chaunu P. Le XVII^е siecle. Probleme de conjoncture. In: Melanges d'histoire economique et social. T. I. Geneve. 1963, p. 337; Braudel F., Spooner F. Prices in Europe from 1450 to 1750. - Cambridge Economic History of Europe. Vol. IV. Cambridge. 1967; Romano R. L'ltalia nella crisi del secolo XVII. In: Tra due crisi: Italia del Rinascimento. Torino. 1971; Deyon P., Jacquart I. Les hesitations de la croissance 1580 - 1740. P. 1978; Essays in European Economic History 1500 - 1800. Oxford. 1980.

стр. 62

ляют вне поля зрения именно те грани экономики, которые являются наиболее существенными и фундаментальными для характеристики состояния, последней, не говоря уже о состоянии общества как целостности²¹ . Между тем даже наличные, но оставшиеся должным образом не обобщенными данные, относящиеся к рыночной экономике XVII в., позволяют представать существо "кризиса XVII века" гораздо более емким и глубоким фактом действительно эпохального, а вовсе не конъюнктурного значения, к которому оно сводится в работах большинства участников упомянутой дискуссии²² . Следовательно, суть дела заключается не в самом понятии "кризис", а в том, на каком уровне (или, что тоже, на какой глубине) исторического процесса раскрывается его содержание - на уровне структурного перелома европейской экономики или же ее конъюнктурного, циклического колебания. Очевидно, что в первом случае понятие кризиса наполняется содержанием, придающим историческим процессам характер необратимый ("кризис" превращается в отправную точку исторического развития на принципиально новом витке его), во втором же случае движение приобретает характер "маятниковый", т. е. обратимый (цикл "депрессии" сменяется циклом "роста", и наоборот).

Если к тому же учесть, что концепция конъюнктурного "кризиса" XVII в., с одной стороны, включает необходимость учета воздействия таких, по сути, внеисторических факторов, как климатические условия (так, например, вторая половина XVII в. отмечена столь значительным и длительным ухудшением этих условий (холодное и дождливое лето, суровые зимы), что она названа в исторической климатологии "малым ледниковым периодом"), частоту и распространение недородов, эпидемий и т. п., а с другой - оставляет вне поля зрения воздействие многих сугубо исторических обстоятельств (таких, как сдвиги в общественных формах производства, особенности динамики социальной структуры деревни и города, обусловленные движением собственности, перемены в общественном сознании - менталитете и т. п.), то узость "конъюнктурной интерпретации" анализируемой категории станет совершенно очевидной. Так или иначе, но, признавая познавательное значение концепции "большой длительности"²³ (а конъюнктурная интерпретация "кризиса XVII в." - ее несомненное порождение), мы вместе с тем должны констатировать непригодность этой концепции для того, чтобы выявить подлинно переломные моменты в движении общества как целостности²⁴ , Более того, опираясь на эту концепцию, нельзя сделать и шагу вперед в поисках ответа на вопрос: как в условиях асинхронности ритмов движения различных составляющих систему "общество" происходит синхронизация таких явлений, как "кризис", затрагивающий всю глубину общественной структуры (благодаря чему он, собственно, и приобретает характер "всеобщего", т. е. выступает как структурный кризис данной системы как таковой)? Впрочем, этот же вопрос можно сформулировать и иначе: при каких условиях "депрессивная" фаза "экономического цикла большой длительности" свидетельствует о процессе перехода общества от формации к формации, а в каких она указывает лишь на смену ста-

²¹ Hobsbawm E. Op. cit.

²² См., напр.: Jacquart J. Des societes en crise. In: Dejon P., Jасquаrt J. Op. cit. К тому же "кризис XVII в." отнюдь не был географически всеевропейским. Так, например, в Голландии он дал себя почувствовать, по сути, только на исходе века. Точно так же и Швеция переживала в XVII в. один из "цветущих периодов" своей истории (см.: De Vries J. The Dutch Rural Economy in the Golden Age 1500 - 1700. New Haven. 1974; ср. Sweden's Age of Greatness 1632 - 1718. N. Y. 1973).

²³ См. Braudel F. Expansion of Europe and the "longue duree". - Expansion and Reaction. Leiden. 1978.

²⁴ В этом смысле ее возможности столь же малопродуктивны, как и структурной социологии, наиболее крупны ни представителями которой в США являются Т, Парсонс, К. Мергон и др. (см. Mills Ch. The Sociological Imagination. N. Y. 1959).

стр. 63

дий в движении одной и той же формации? Очевидно, что на подобного рода вопросы концепция "longue duree" ("большой длительности") ответа не дает, да и, по правде говоря, не призвана его давать, ибо по самой сути своей она была задумана как инструмент членения единого, разложения его на части, а не синтезирования его в нечто целостное, самодвижущееся и в особенности - развивающееся.

Известную роль в подготовке общеевропейского подхода к проблематике XVII в. сыграли работы английского историка Кристофера Хилла, хотя в поле зрения его находилась одна только история Англии в XVII веке²⁵ . В советской историографии ближе других к идее единства XVII в., его всемирно- исторической значимости в судьбах европейской цивилизации подошел Б. Ф. Поршнев²⁶ . Однако возможность раскрыть реальное содержание этой идеи он усмотрел только в сфере общественных движений, а точнее, в факте синхронного подъема волны народных движений в различных странах Европы XVII в., упуская при этом принципиальное различие в историческом (стадиальном) характере причин, порождавших эти движения, - от одной страны к другой. Однако, выражая серьезные сомнения в правомерности интерпретировать историческое обличье XVII в. в качестве века "общеевропейской революционной ситуации" только на том .основании, что одновременно с Английской революцией 40-х годов XVII в. ту или иную форму социальных потрясений пережил еще ряд других европейских стран²⁷ , мы видим возможность научного синтезирования этой ситуации на принципиально иных путях.

Предпосылками для их обнаружения является, во-первых, осознание того обстоятельства, что почва для проявления общественного кризиса в условиях XVII в. могла априори быть двоякого рода: либо дисфункция, разложение данной конкретной формы феодальной эксплуатации, либо вырождение феодальной эксплуатации как таковой, т. е. кризис этого способа производства как такового (очевидно, что для его констатации требуется прежде всего наличие в данной стране довольно развитого капиталистического уклада). Во- вторых, об исторической природе "социального кризиса" в условиях XVII в. следует судить на двух уровнях анализа: континентальном (что в тех условиях применительно к Европе уже означало всемирно-историческом) и локально- историческом. На первом из этих уровней речь могла идти о формационном "кризисе феодализма", а на локально-историческом (региональ-

²⁵ Библиографию его работ см.: Hill Chr. Change and Continuity in 17th Century England. Lnd. 1974.

²⁶ См.: Поршнев Б. Ф. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623 - 1648). М. -Л. 1948. Заслуживает быть отмеченным любопытный историографический факт: в ходе дискуссии о "всеобщем кризисе XVII в." профессор Оксфордского университета Х. Тревор-Ропер выступил в 1960 г. с работой (см. Trevor-Roper H. R. "General Crisis". Contribution to Symposium. - PP, 1960, N 18), в которой развивал концепцию "всеобщей революции XVII в." на том основании, что одновременно с Английской революцией середины XVII в. имели место социальные движения, впрочем, разнородные, в ряде других стран Европы: Фронда во Франции, государственный переворот 1649 г. в Нидерландах, восстания в Каталонии и Португалии в 1640 г., восстание Мазаньело в Неаполе в 1647 - 1648 годах. Очевидно, что при такой интерпретации самого понятия "революция" оно ничего общего не имеет с явлениями всеобщего кризиса феодализма и вообще с общественным строем европейских стран XVII века. Кстати, еще в 30-х годах нашего столетия аналогичные по сути взгляды развивались в книге: Merriman R. B. Six Contemporaneous Revolutions. Lnd. 1938. Подробнее об этой концепции см.: Люблинская А. Д. Французский абсолютизм в первой трети XVII в. М. -Л. 1965.

²⁷ См. напр.: Elliot I. H. The Revolt of the Catalans. Cambridge. 1963; Gateby M. et al. 17 Century Peasant "Furies". Some Problems of Comparative History. - PP, 1971, N 51.

стр. 64

ном) уровне - только о "кризисе", разложении данной формы феодальной ренты²⁸ .

Итак, суть стоящей перед нами проблемы сводится к следующему: какое место в процессе перехода от феодализма к капитализму занимает XVII век? Новейшие исследования позволяют определить это место как подлинно узловое, поворотное и в силу этого - эпохальное. Остановимся на этой проблеме подробнее. Известно, что в нашей историографии период становления капиталистических форм производства - вплоть до утверждения фабричной системы - без всяких оговорок отождествляется с историей мануфактуры, вследствие чего указанный период и именуется периодом мануфактурного капитализма²⁹ . На довольно высоком уровне абстракции это может быть и правомерно, поскольку подчеркивается господство ручного производства. Однако на уровне конкретно-исторического исследования легко обнаруживается значительное упрощение действительного процесса. Нетрудно заметить, что при такой обобщенной характеристике почти трехсотлетнего периода европейской социально-экономической истории она почти полностью лишается внутренней динамики, в силу чего она не требует и не допускает какой-либо периодизации процесса складывания капиталистического производства, в частности, на протяжении XVII века. К сожалению, было бы напрасной тратой времени доискиваться в нашей историографии сколько- нибудь четкого ответа на вопрос, что, собственно, изменилось в это время в капиталистическом способе производства. Поскольку новое качество (капиталистический уклад) возникло в XVI в., то дальнейшее сводилось лишь к количественным показателям его движения, выраженным в терминах: больше - меньше, быстрее - медленнее. Эта явная односторонность в видении вещей проистекает из одного важного упущения: для историографии осталось незамеченным то обстоятельство, что новое качество - новый способ производства, раз возникнув, имеет не только количественную историю, но и то, что свою историю имеет и само вновь возникшее качество с присущими ему фазами, стадиями, уровнями развития. Иначе говоря, уже из того факта, что процесс становления нового способа производства на базе ручного труда растянулся без малого на три столетия, можно было бы априори заключить, что процесс этот не мог сводиться только лишь к внешней экспансии, без того, чтобы само качество не подвергалось каким-либо структурным, внутренним сдвигам. Но если мы согласимся с необходимостью различать в истории раннего капитализма фазы, стадиальные различия, то неизбежно окажемся перед новым, еще более сложным вопросом: в чем эти различия заключались?

Дело в том, что хотя генезис капитализма (не эпизодический и эфемерный, как это имело место в городах Северной Италии и Фландрии), а формационный (т. е. необратимый) датируется нами XVI в., исходной формой капиталистического производства и до поры до времени преобладающей его формой являлась капиталистическая простая кооперация³⁰ . Хотя и в этот начальный период генезиса капитализма несомненно уже имелись и мануфактурные формы производства, однако не они, а капиталистическая простая (без внутреннего разделения труда) кооперация - колыбель нового хозяйственного уклада. К сожалению, на материале истории стран Западной Европы эта сторона процесса генезиса капитализма остается до сих пор слабо исследованной, между тем

²⁸ Ср. Elliot I. H. Revolution and Continuity in Modern Europe. - PP, 1969, N 42.

²⁹ См. Советская историческая энциклопедия. Т. 6. М. 1965. Капитализм (с. 971 ел.)

³⁰ См. Ленин В. И. ПСС. Т. 3, с. 354 - "Из раздробленного мелкого производства вырастает капиталистическая простая кооперация... Именно этот исходный пункт капитализма и наблюдается, следовательно, в наших мелких крестьянских ("кустарных") промыслах".

стр. 65

она глубоко и тщательно изучена на материале истории России, чему мы обязаны прежде всего труду В. И. Ленина "Развитие капитализма в России"³¹ .

Следовательно, если мы и этот исходный, отправной период генезиса капитализма именуем "мануфактурным", то мы используем этот термин не в собственном его смысле. Мануфактуру К. Маркс определял как кооперацию, "покоящуюся на разделении труда"³² . Начало собственно мануфактурного периода, как известно, датируется Марксом "приблизительно с половины XVI в."³³ , поскольку только с этого времени "мануфактура является господствующей формой капиталистического способа производства"³⁴ . Очевидно, что конкретно-историческое изучение проблемы периодизации начала собственно мануфактурного периода в различных регионах Европы еще впереди. Однако для нашей цели важно признание настоятельной необходимости такой периодизации, представляющей собою актуальную историческую проблему. Если же мы будем исходить из указания Маркса о том, что начало собственно мануфактурного периода приходится на середину XVI в., то мы окажемся перед необходимостью признать, что центр тяжести этого периода должен быть передвинут на XVII в., иными словами, что собственно мануфактурный период и является наиболее существенной характеристикой политико-экономического облика этого века европейской истории³⁵ . Но если это так, то в чем мог выразиться этот новый этап в истории мануфактуры? Во-первых, в том, что в XVII в. резко возрастает удельный вес в капиталистическом производстве централизованных мануфактур³⁶ . А во-вторых (и это, пожалуй, гораздо весомее для характеристики интересующего нас периода), в том, что в XVII в. происходит великая передвижка, массовый "исход" мануфактуры из городов, перебазирование ее в деревню³⁷ .

Ряд факторов содействовал увеличению удельного веса централизованных мануфактур в капиталистическом производстве XVII века. Прежде всего, мировая торговля расширила в значительной степени сырьевую базу европейской промышленности (включив в нее заморские шелк, хлопок, красители, сахар и др.) и тем самым содействовала основанию многих новых отраслей промышленности в форме централизованных мануфактур³⁸ . Этот же фактор дал мощный толчок судостроению³⁹ . Рост спроса на металлы и металлические изделия обусловил

³¹ См. в этой работе главу V "Первые стадии капитализма в промышленности" и в особенности раздел V этой главы "Капиталистическая простая кооперация" (ч. 3).

³² См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23, с. 376.

³³ См. там же, с. 348.

³⁴ См. там же, с. 379.

³⁵ См. замечание Маркса: "Политическая экономия, которая как самостоятельная наука возникает лишь в мануфактурный период" (см. там же, с. 377).

³⁶ См.: Bamford P. Enterpreneurship in 17th and 18th Century France. - Explorations in Entrepreneurial History, 1937, Vol. IX, N 4, p. 204 f.; Boethius B. Swedish Iron and Steel. 1600 - 1955. - Scandinavian Economic History Review, 1958, Vol. VI. N 2, p. 144 f.; Coleman D. Technology and Economic History 1500 - 1750. - Economic History Review (далее - EHR), 2 ser., 1959, Vol. XI, N 3, p. 560 ff; Barbour V. Capitalism in Amsterdam in the 17 Century. Ann Arbor. 1963, p. 37 ff.

³⁷ Aubin H. Die Anfange der grossen schlesischen Leinenweberei und Handlung. -Vierteljahreshefte fur Soziale und Wirtschaftsgeschichte, Vol XXXV, 1942, N 2; Braudel F. Le decline de Venice au XVII siecle. In: Aspetti et cause della decadenza economica veneziana nel secolo XVII. Venezia. 1961; Thirsk I. Industries in the Countryside. - Essays in the Economuc and Social History of Tudor and Stuart England. Cambridge. 1961, pp. 70 - 88; Chambers T. The Rural Domestic Industry during the Period of Transition to the Factory System. - Second International Conference of Economic History. Aix-en-Provence. Vol. II. P. 1965; Aymard M. Production, commerce et consommation des draps de Laine - RH, 1971, N 449.

³⁸ См., напр., Wallerstein I. Op. cit. Vol. II, p. 129 ff.

³⁹ См. Barbour V. Dutch and English Merchant Shipping in the 17 Century. - Essays in Economic History. Vol. I. Lnd. 1954, p. 227 ff.

стр. 66

интенсивное укрупнение таких старых отраслей промышленности, как горнодобывающая, металлургия, обработка металлов⁴⁰ . Важным фактором, действовавшим в том же направлении, явилось стремление приблизить мануфактуру к энергии водных потоков. Наконец, правительства, заинтересованные в производстве оружия и военного снаряжения (в связи с переходом к наемным армиям), а также в производстве предметов роскоши, всячески поощряли основание централизованных мануфактур⁴¹ . Фактом еле большего значения было распространение в деревне капиталистической работы на дому (рассеянной мануфактуры). Следует подчеркнуть, что именно эта форма мануфактуры оставалась вплоть до конца мануфактурного периода основной, подлинно доминирующей формой капиталистического производства, особенно в таких отраслях, как шерстяная, галантерейная, кожевенная, керамическая и ряд др.⁴² .

Остается заметить, что в распространении в деревне капиталистической работы на дому важную роль несомненно сыграло стремление предпринимательских элементов освободиться от стеснительных рамок, цеховых статутов, господствовавших в городах⁴³ , равно как и экономическая целесообразность приближения промышленности к источникам сырья (в частности шерсти, льна и др.). Однако не в этих, хотя и немаловажных соображениях следует усматривать движущий мотив подобных начинаний. Решающая предпосылка великой передвижки промышленности из города в деревню заключалась в том, что к этому времени резко усилился процесс пролетаризации (в одних случаях открытой, в других - скрытой) значительного слоя в прошлом мелких самостоятельных земледельцев, процесс, принявший особенный размах в связи с формированием крупных поместий нового времени, предназначенных главным образом для сдачи в аренду и, следовательно, для ведения хозяйства с помощью наемных работников. Очевидно, что в этих случаях речь идет не только о последствиях т. н. спонтанной дифференциации крестьянства в условиях товарного производства, но прежде всего о целеустремленно осуществлявшейся сеньориальным классом политике вытеснения из землепользования хозяйственно слабых слоев земледельцев. Новейшие исследования по аграрной истории стран Западной Европы позволяют заключить, что в отличие от Англии, где процесс т. н. первоначального накопления уже давал о себе знать в конце XV - начале XVI в., в странах континента - и прежде всего во Франции - этот процесс стал особенно ощутимым в XVII веке⁴⁴ . Так или иначе, во многих ареалах Западной Европы именно в XVII в. отмечается увеличение средних размеров держательских дворов - на одном полюсе деревни и умножение в ней численности малоземельных и безземельных обитателей - на другом⁴⁵ . В этом заключался главный побудительный мотив перебазирования капиталистических форм производства в сельскую округу городов. Предпринимателей здесь привлекал прежде всего неисчерпаемый резерв дешевой рабочей силы, что сочеталось к тому же с самыми незначительными изначальными затратами капитала на организацию производства. Неудивительно, что т. н. рассеян-

⁴⁰ См. Flinn M. The Growth of the English Iron Industry, 1660 - 1780. - EHR, Vol. XI, 1958, N 1, pp. .144 - 203.

⁴¹ СМ. Industrialisierurg vor der Industrialisierung. Gottingen. 1977, S. 62 f.

⁴² СМ. Deyon P. Variations de la prodution textile aux XVI^e et XVII^e siecles. - Annales ESC, Vol. XVIII, l978, N 5, September - October.

⁴³ См. Deyon P. Les societe urbaines. In: Histoire economique et sociale du Monde. T. II. P. 1978, pp. 297 - 216.

⁴⁴ Goubert P. Le paysan et la terre: Seigneurie, tenure, exploitation. In: Histoire economique et sociale de Li France. Vol. II. P. 1970; ejusd. Le tragique XVII^e siecle. - Ibid; Leon P. Morcellerrent et emergence du monde ouvrier. - Ibid.

⁴⁵ Jасquart J. Le rapports sociaux dans les campagne francaises au XVII^е siecle. In: Ordres et classes, P. 1973, pp. 167 - 179.

стр. 67

ная мануфактура (капиталистическая работа на дому) обеспечивала предпринимателям прибыли, успешно конкурировавшие с прибылями членов многих заморских торговых компаний, и при этом с минимальным риском убытков. Образно говоря, рассеянная мануфактура оказывалась золотыми россыпями, обнаруженными в нескольких милях от родного города⁴⁶ . XVII век - время подлинного расцвета этой мануфактуры, являвшейся по сути олицетворением собственно мануфактурного периода капитализма как такового, поскольку централизованная мануфактура являлась лишь "архитектурным украшением" этого периода вплоть до промышленного переворота XVIII века⁴⁷ .

Поскольку очевидно, что эта фаза в истории мануфактуры могла быть достигнута только во взаимосвязи с определенной фазой процесса разложения феодальной системы эксплуатации в деревне, то место XVII века в истории перехода Европы от феодализма к капитализму оказывается уникальным по той степени сближения политико-экономических процессов в городе и деревне, которая была достигнута в этом столетии. Заслуживает быть отмеченным тот факт, что в XVIII в. тенденция сеньориальной реакции (в частности во Франции) эту степень резко уменьшила. В той же мере, в какой на XVII в. падает центр тяжести собственно мануфактурного периода в истории европейского капитализма, он олицетворяет (повторяем: с общеевропейской точки зрения) начало последней фазы всеобщего формационного кризиса феодализма⁴⁸ . Совпадение этих двух сторон единого процесса перехода от феодализма к капитализму в XVII в. отнюдь не было случайностью. Достижение данной стадии одной стороной необходимо предполагало, что и другая сторона находится на соответствующей стадии развития. Лишь тесным переплетением и взаимодействием, взаимообусловленностью указанных сторон достигалось то, что придало общественным, экономическим и политическим процессам в Европе XVII в. подлинно всемирно-историческое значение⁴⁹ . Возникли экономические предпосылки, необходимые для того, чтобы капиталистическая система производства приобрела необратимый характер⁵⁰ .

Однако прежде чем подробно остановиться на этом положении, необходимо разрешить одно сомнение: можно ли говорить об общеевропейском характере кризиса феодализма, если известно, что в странах к востоку от р. Эльбы феодальные формы эксплуатации именно в XVII в. (в особенности после Тридцатилетней войны) приняли наиболее осязаемый и жестокий характер, вылившись в такую форму крепостничества, подобной которой Западная Европа до тех пор не знала. Для объективной оценки того, что произошло в странах к востоку от р. Эльбы, необходимо совершить небольшой экскурс в экономическую историю феодализма. Известно, что элементы "кризиса феодализма" проявились в Европе еще в XIV - XV вв., т. е. задолго до генезиса капитализма, в условиях простого товарного производства⁵¹ . Однако в дейст-

⁴⁶ Dobb M. Studies in the Development of Capitalism. Lnd. 1946, p. 209 f.

⁴⁷ См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23, с. 381.

⁴⁸ В марксистском смысле это понятие означает, во-первых, кризис общества на всех уровнях его функционирования, как системы, а во-вторых, речь идет о такой фазе этого кризиса, которая обусловлена победой в одной или нескольких странах буржуазной революции "европейского масштаба".

⁴⁹ "Чем шире становятся в ходе этого развития отдельные воздействующие друг на друга круги, чем дальше идет уничтожение первоначальной замкнутости феодальных национальностей благодаря усовершенствованию способа производства, общению и в силу этого стихийно развившемуся разделению труда между различными нациями, тем во все большей степени история становится всемирной историей" (см. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. т. 3, с. 45).

⁵⁰ Чистозвонов А. Н. Понятие и критерии обратимости и необратимости исторического процесса. - Вопросы истории, 1969, N 5.

⁵¹ См. The Transition from Feudalisms to Capitalism. A Symposium. Lnd. 1954.

стр. 68

вительности в этом случае речь шла всего лишь о кризисе сеньориальной формы феодального присвоения, а вовсе не о кризисе феодализма как системы, как оормации⁵² . Питавшееся конъюнктурой товарного хозяйства стремление сеньоров к увеличению нормы эксплуатации зависимого крестьянства в условиях происшедшего в предшествующий период укрепления экономических и в известном смысле юридических оснований крестьянского хозяйства и повсеместно возросшего сопротивления феодальному натиску требовало введения в действие новых, более централизованных рычагов внеэкономического принуждения. Только политическая централизация и в конечном счете абсолютизм смогли подключить к источникам, питавшим феодальную систему, наряду с налогами и доходы, приносимые политикой меркантилизма⁵³ - "покровительства", оказываемого до поры до времени феодальным государством капиталистическом) укладу. На этом фундаменте зиждилась восходящая фаза абсолютизма. Однако в XVII в. последний вступил уже в свою нисходящую фазу, когда идея "государственной целесообразности" не могла больше оправдывать в глазах подданных гнет феодальной государственности, разорявшей поборами деревню и все больше стеснявшей своими регламентами и препонами деятельность буржуазии⁵⁴ .

На этом историческом переломе в различных ареалах проявились признаки назревающего общественного кризиса. В каждом отдельном случае факты общественно-экономических сдвигов, как и проявления общественного кризиса в различных странах (в которых они фиксированы), с точки зрения социальной могли быть сугубо эндогенными (т. е. имеющими внутреннее происхождение). Но это только одна сторона процесса, бросающаяся в глаза, если его изучение ведется "страноведчески" (т. е. обособленно, в рамках тех или иных государственных границ). Если же исходить из того непреложного факта, что европейское общество в XVII в. уже представляло определенное историческое единство⁵⁵ , сложившееся на основе общеевропейского рынка и обусловленного им разделения труда в континентальном масштабе, то нетрудно будет заключить, что для анализа фундаментальных процессов уже недостаточен "национальный горизонт". Иными словами, все региональные проявления общественного кризиса, какова бы ни была их локально- историческая природа, независимо от стадиального развития данной конкретной этнополитической общности, не могут рассматриваться в отрыве от общеевропейской связанности, т. е. прежде всего изолированно от вопроса о степени воздействия сложившегося европейского капиталистического - по его ведущей тенденции - рынка, реакции непосредственно или опосредованно связанных с ним "национальных хозяйственных укладов" на его закономерности. Эта линия связей еще подлежит дальнейшему тщательному изучению (и наша цель - привлечь к ней внимание специалистов), тем не менее, одно уже и на нынешнем уровне знаний несомненно: европейский аспект любой исторической проблемы, в особенности начиная с XVII в., должен присутствовать в рамках регионально-исторического ее рассмотрения.

В свете только что сказанного возможно, как представляется, добиться консенсуса по проблеме генезиса и характера системы крепостного хозяйства XVII в., условно именуемого "вторым изданием крепостничества", которая до сих пор остается в значительной степени дискуссионной. В самом деле, чем являлась эта система: "прогрессом" или "регрессом", "шагом по пути к капитализму" или, наоборот, "попятным движением в ходе эволюции феодальных распорядков"? До сих

⁵² См. Барг М. А, Категории и методы исторической науки. М. 1984, гл. VIII.

⁵³ См. Revisions in Mercantilism. Lnd. 1969, p. 140.

⁵⁴ См. Goubert P. Louis XIV and Twenty Millions Frenchmen. N. Y. 1970.

⁵⁵ CM. Hazard P. The European Mind 1680 - 1765. Lnd 1964, p. 5 f.

стр. 69

пор на этот вопрос отвечали по принципу или - или. По мнению историка ГДР И. Нихтвейса, в этом случае совершался переход к капиталистическому типу хозяйства, работающему на рынок⁵⁶ (принимая также во внимание связанный с ним процесс т. н. Bauernlegen, т. е. обезземеления крестьян, возрастание удельного веса дворовых - на месячине - в обработке домена). Его же оппонентам представляется более правомерным рассматривать крепостничество нового времени как возврат к изжитым формам производства⁵⁷ . Точно так же, по тому же принципу решается вопрос о предпосылках крепостничества нового времени: были ли они внутренними или внешними, имела ли место спонтанная эволюция или крутой переход.

Решение этих вопросов, как представляется, возможно только на пути диалектического (а отнюдь не механического - по типу "и - и") совмещения указанных выше аспектов анализа (национального и европейского), т. е. учета внутренних предпосылок (исходных условий) процесса и внешних причин - воздействия на них общеевропейского процесса формирования капиталистического рынка. Пример такого подхода к анализу этой проблемы мы находим в известной работе С. Д. Сказкина "Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века". После тщательного анализа исходных условий аграрной эволюции в странах, расположенных по балтийскому побережью, включая и остзейские провинции России, автор пишет: "Развитие хлебной торговли среди дворянства было "предвестником" будущего крупного барского хозяйства. От торговли хлебом, который рыцарь покупал у крестьян, был один шаг до возможно большего собственного производства этого предмета экспорта... Толчком к организации новой хозяйственной системы... послужили дальнейшие улучшения хозяйственной конъюнктуры. В XV в. усилился хлебный вывоз... Наиболее сильный прирост цен падает на 60-е и 70-е годы (XVI в.). Но как раз вторая половина XVI в. и являлась временем наибольших успехов крепостного хозяйства"⁵⁸ . Постановка С. Д. Сказкиным проблемы "крепостное право нового времени" ввиду большой научной ценности заслуживает самостоятельного анализа. Это своеобразный призыв к исследованию различий регионального и европейского аспектов указанной проблемы, т. е. с учетом взаимодействия внутренних исторических процессов и влияния на их течение такого внешнего фактора, как наличие общеевропейского разделения труда, установившегося на базе достигнутого к этому времени различными странами Европы уровня общественно-экономического развития.

Т. н. аграрный дуализм начал складываться в Европе еще в конце XIV - XV в., когда в странах Западной Европы утвердилась в качестве господствующей денежная (или натуральная) рента, а на востоке от р. Эльбы движение наметилось в обратном направлении - от натуральной и денежной форм ренты к отработочной⁵⁹ . Окончательно же аграрный дуализм утвердился только в XVII веке.

Нет сомнения, что противоположно направленная эволюция аграрных отношений к западу и к востоку от р. Эльбы имела своей предпосылкой внутренние условия, сложившиеся к XIV - XV векам. Однако столь же несомненно, что реализация этих условий (предпосылок) в каждом случае являлась результатом различного типа реакции аграр-

⁵⁶ См.: Nishtweis J. Zur Frage zweiten Leibeigenschaft. - Zeitschrift fur Gesehichtswissenschaft (далее - ZFG), 1953, N 5. Нихтвайс исходил не из способа производства, а из его цели. Во "втором издании крепостничества" внеэкономическое принуждение было подчинено цели утоления ненасытной жажды прибавочного продукта. Но эта цель не меняет способ, которым сеньоры стремятся ее достичь.

⁵⁷ Heitz G. Zur Discussion uber Gutsherrschaft. - ZFG, 1957, N 2, S. 278 f.

⁵⁸ См. Сказкин С. Д. Избранные труды по истории. М. 1973, с. 246 - 247.

⁵⁹ Rusinski W. Uber die Entwicklungsetappen der Fronwirtschaft im Mittelund Osteuropa. - Studia Historiae Oeconomicae, 1974, VII, pp. 27 - 45.

стр. 70

ных общественных структур на один и тот же процесс генезиса капитализма. Олицетворением его в общеевропейском масштабе в XVII в. являлось международное разделение труда посредством рынка. Так, в частности, то обстоятельство, что сеньориальный класс в странах этого региона захватил в свои руки ключевые позиции как на внутреннем рынке, так и на путях торгового обмена с Западом, объясняется уже внутренней спецификой социальной и политической эволюции соответствующих обществ. Только в условиях политического диктата этого класса и санкционированного государством его юридического полновластия стало возможным подчинение барщинного хозяйства цели получения максимального рыночного продукта⁶⁰ . Этим объяснялась возможность установления крепостничества нового времени в соответствующих странах. Однако необходимость в такого рода аграрных распорядках, их экономическое "оправдание", иначе говоря, то обстоятельство, что региону к востоку от р. Эльбы выпала на долю функция продовольственного и сырьевого хинтерланда стран, располагавших к тому времени развитым капиталистическим укладом, было уже результатом функционирования общеевропейского рынка⁶¹ .

Чем же в исторической перспективе явилась восторжествовавшая в XVII в. в регионе к востоку от р. Эльбы система крепостного права нового времени: возвратом к прошлому европейского феодализма или шагом вперед к капитализму? Рассматриваемые в ближайшей исторической перспективе, оба предложения неверны. Первое допущение ошибочно по той простой причине, что европейский феодализм такой системы ранее не знал (по крайней мере по цели барщинного хозяйства и вытекавшему отсюда правовому положению крестьян)⁶² . Не менее, однако, если т.; более ошибочным является второе заключение: будучи порождением европейской рыночной системы, аграрный строй в рассматриваемом регионе в XVII в. представлял собой порожденную "разделением труда" в этой системе особо жестокую форму феодальной эксплуатации, ничего общего не имевшей с капиталистическим способом производства. Колоссальный рост барщины, прикрепление крестьян даже не к земле, а к ее господину и превращение их в живой инвентарь поместья ~- такова суть аграрного строя в этом регионе. Это была система т. н. Cutsherrshaft'a, т. е. крепостнического, барщинного хозяйства, поставленного как коммерческое предприятие. Само сочетание этих двух определений лучше всего свидетельствует о том, что речь идет о деформированной рыночным хозяйством вырождающейся системе феодальной отработочной ренты, столь хищнически потреблявшей производительные силы крестьянского двора, что она шла навстречу своему разложению (здесь можно провести параллель с системой "Grundherrschaft" - сеньориального строя - на Западе, совершавшей тот же путь к своему разложению, но только через денежную и продуктовую форму ренты). В I т. "Капитала" мы читаем: "Как только народы, у которых производство совершается еще в сравнительно низких формах рабского, барщинного труда и т. д., вовлекаются в мировой рынок, на котором господствует капиталистический способ производства и который преобладающим интересом делает продажу продуктов этого производства за границу, так к варварским ужасам рабства, крепостничества и т. д. присоединяется цивилизованный ужас чрезмерного труда"⁶³ . Безграничная потребность в прибавочном продукте убивает работника.

Итак, на континентальном уровне анализа в истории XVII в. толь-

⁶⁰ Makkai L. Neo Serfdom: Its Origin and Nature in East Central Europe. - Slavic Review, Vol. XXXJV, 1975, N 2. Ср. Сказкин С. Д. Ук. соч., с. 198.

⁶¹ Der Aussenhandel Cstmitteleuropa 1450 - 1650. Koln. 1971 f.

⁶² См. Сказкин С. Д. Ук. соч., с. 247.

⁶³ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23, с. 247.

стр. 71

ко один-единственный общественно-экономический процесс был ведущим и определяющим - превращение капиталистического уклада в формирующий фактор европейского и мирового рынка и на этой основе - переход к собственно мануфактурной форме капиталистического производства в промышленности и к крупной, предпринимательского типа аренде в сельском хозяйстве. Производными от этого ведущего процесса являлись такие формы хозяйственного развития, которые возглавлялись дворянством: в одном случае тенденция сеньориальной реакции в системе Grundherrschaft, в другом - система барщинного, крепостнического хозяйства нового времени - в регионе Gutsherrschaft'a. И ту, и другую тенденцию правомерно рассматривать как проявления последней фазы всеобщего кризиса феодализма как формации.

В заключение мы должны остановиться еще на одном вопросе: является ли переход ко второй фазе генезиса капитализма, т. е. собственно мануфактурному периоду, достаточным условием для превращения генезиса капитализма в необратимый процесс? О том, что в XVI в. этот процесс еще таковым не стал, свидетельствует опыт ряда стран, в которых капиталистические хозяйственные формы, казавшиеся в этом столетии полными жизненной энергии, в значительной степени, если не полностью исчезли к концу столетия (примером такого хода событий могут служить Испания, Юго-Западная Германия и ряд областей Италии)⁶⁴ . Практически вторую фазу генезиса капитализма, фазу собственно мануфактурного производства, мы обнаруживаем в XVII в. главным образом в регионе Северо-Западной Европы: в Англии, Голландии, Северной Франции⁶⁵ . Какие же специфические исторические условия обеспечили этому региону достижение этой фазы? В самом беглом изложении эти условия заключались в следующем. В сфере промышленного производства мануфактура возобладала не только над ремеслом, но и над формами простой капиталистически организованной кооперации. Мануфактура достигла такого объема и эффективности производства, благодаря которому она превратилась в решающий фактор расширения рынка вплоть до пределов мирового (к началу XVIII в.)⁶⁶ . Между тем мануфактура XVI в. двигалась импульсами, исходившими от запросов неожиданно расширившегося за пределы Европы рынка. А поскольку эти импульсы знали свои значительные перепады, вызывавшиеся войнами на суше, каперством - на море, постольку мануфактура в этом столетии, при внешних ее успехах, оказывалась в общем формой производства неустойчивой, она то расцветала, то свертывалась и исчезала⁶⁷ .

Наконец, важным условием перехода промышленности данной страны в собственно мануфактурную фазу являлось превращение идеи меркантилизма в основу государственной политики, состоявшей в "опеке" промышленности внутри страны и защите интересов "национальной: мануфактуры" на внешних торговых путях и рынках. Известно, что классический период политики меркантилизма приходится только на XVII век⁶⁸ . .

Наконец, одним из фундаментально важных условий перехода генезиса капитализма во вторую, собственно мануфактурную фазу являлись такие сдвиги в сфере аграрных отношений, которые свидетельствовали о возникновении в земледелии форм крупного предпринимательского хозяйства, основанного на наемном труде, форм, предпосылкой которых являлся более или менее интенсивно протекавший процесс обезземеления крестьянства, его социальное (классовое) расслоение, форми-

⁶⁴ См. Histoire economique et sociale du monde. T. II, p. 78 sq.

⁶⁵ СМ. Britain and the Netherland in Europe and Asia. Lnd. 1968.

⁶⁶ Wallenstein I. Op. cit. Vol. II, p. 76 f.

⁶⁷ Чистозвонов А. Н. Ук. соч.

⁶⁸ Revisions in Mercantilism, p. 91.

стр. 72

рование в деревне обширного слоя малоземельных и безземельных крестьян, для которых заработок на стороне был решающим условием их сельского существования⁶⁹ . Степень корреляции процесса разрушения средневековых форм землепользования (включая полуфеодальные формы мелкой аренды - половничество и др.) и степени распространения собственно мануфактурного производства была, очевидно, наибольшей в стране классического развития капитализма - в Англии. В этой корреляции правомерно усматривать объективный критерий для различения первой фазы генезиса капитализма от второй фазы данного процесса.

Однако переломный характер европейской истории в XVII в. этим не исчерпывается. Это столетие оказалось водоразделом между двумя всемирно- историческими эпохами - средневековьем и новым временем - по той причине, что в его границах класс, олицетворявший капиталистический уклад, сложившийся в недрах феодального общества, впервые стал политически господствующим в результате победоносных социальных революций в Голландии и Англии. Буржуазные революции в этом регионе стали завершающим актом трансформации хозяйственного уклада в буржуазный общественный строй. Родилась буржуазная цивилизация. В этом - стержень истории европейского XVII века.

Известно, что Маркс назвал Английскую революцию середины XVII в. - в отличие от Нидерландской революции XVI в. - революцией "европейского масштаба", и основание для этого он усмотрел в том, что она "означала тогда победу нового общественного строя", что именно от нее начала отсчитывать свою хронологию новая эпоха европейской истории. Ведь только так можно понять слова Маркса о том, что революция середины XVII в. не была "английской" в том смысле, что ее значение выходило далеко за национальные границы и решала она задачи не столько локально-исторические, сколько всемирно-исторические. Этой революцией был впервые провозглашен "политический строй нового европейского общества", одним словом, что она выражала наряду с Французской революцией конца XVIII в. "в гораздо большей степени потребности всего тогдашнего мира, чем потребности самой Англии" (и Франции)⁷⁰ .

Если после всего вышеизложенного и нужно заключение, то оно может быть предельно кратким: марксистская периодизация истории основана на учении об общественных формациях. Это значит, что вычленение больших исторических периодов должно быть тесно увязано с началом реальной смены одной формации другой. Однако при реализации этого единственно научного подхода к этой проблеме историк сталкивается с трудностью, успешное разрешение которой связано с необходимостью различать два уровня исторического анализа: 1) всемирно-исторического (что для Европы с XVI в. означало - континентального), 2) регионального, или локально-исторического.

Известно, что задача периодизации относительно легко решается применительно к датировке начала новейшей истории, поскольку социалистические отношения не формируются в лоне капитализма. Победа социалистической революции в нашей стране служит поэтому четкой вехой начала истории новой формации. Иначе обстоит дело, когда историк пытается разграничить всемирно-исторические эпохи применительно к истории классовых обществ. Известно, что в качестве уклада отношения, олицетворяющие грядущую формацию, формируются в лоне формации все еще функционирующей. Так, в частности, обстояло дело с капиталистическим укладом, складывавшимся в лоне феодализма. Очевидно, однако, что новую всемирно-историческую эпоху открывает не новый уклад в лоне старой формации, а прорыв

⁶⁹ Chambers T. Op. cit., p. 429 f.

⁷⁰ См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 6, с. 115.

стр. 73

в международной системе этой формации, утверждение новых общественных отношений в качестве определяющих политическую и правовую надстройку общества в рамках одной или нескольких историко-этнических общностей, положивших начало истории новой формации. Состояние субъективного фактора революции в тех условиях было таковым, что прорыв феодальной системы мог произойти только в предельном историческом регионе (т. е. оказавшемся на передовом социально-экономическом рубеже истории).

Первой революцией европейского масштаба явилась, по определению Маркса, Английская революция середины XVII века. Основанием для этой оценки ее исторического значения служит ряд ее особенностей. Во-первых, в этой революции борьба классов-протагонистов старого и нового способов производства при всех затемняющих эту суть обстоятельствах была уже настолько четко выраженной, что социальный характер событий был совершенно ясен даже для современников (к примеру, для Т. Гоббса и Д. Гаррингтона). Во-вторых, именно в силу открытости классового противостояния эта революция смогла в провозглашенных ею политических принципах выразить во многом еще скрытую суть менее развитых форм классовой борьбы в других странах Европы. Иными словами, в Английской революции середины XVII в. вся совокупность общественно-политических противоречий, разъедавших европейское общество того времени, нашла свое высшее и обобщенное выражение.

XVII век явился подлинным водоразделом между двумя эпохами в истории Европы - между феодализмом и капитализмом. Именно с XVII в. - в результате окончательного торжества Нидерландской революции и победы "Великого мятежа" в Англии - процесс генезиса капитализма в европейском масштабе приобрел необратимый характер. Но именно это обстоятельство обусловило вступление Европы в последнюю фазу формационного кризиса феодализма. Выражением этого факта явился подъем волны антифеодальных народных движений - крестьянских и городских восстаний на востоке и западе континента. Политическим выражением того же кризиса явился кризис системы абсолютизма, вползание его к концу XVII в. в упадочную фазу, в том числе и в его бастионе - во Франции.

Итак, в XVII веке заключено начало формационной истории европейского капитализма, т. е. его истории не как "несистемного" уклада в лоне чужеродной ему феодальной общественной структуры, а как господствующей буржуазной общественной структуры. XVII век - это век утверждения буржуазной цивилизации, водораздел между нисходящим феодализмом и восходящим капитализмом. В этом столетии сформировались буржуазные политические институты, сложились основы буржуазной идеологии (Просвещение) и, наконец, нового естественнонаучного мировоззрения.

Постоянный адрес данной публикации: