Взаимоотношения Венгрии и Советского Союза в межвоенный период отличались своеобразием, особенно в 1920-е годы. Ведь между двумя странами не было столкновения интересов, дипломаты и политические деятели обоих государств говорили о необходимости пересмотра Версальской системы, и, более того, у обеих стран были свои территориальные претензии к Румынии, хотя и официально не предъявленные. При всем при этом между Москвой и Будапештом не было не только эффективного взаимодействия по интересующим вопросам, но даже отсутствовали "нормальные" дипломатические связи. Генуэзские и берлинские встречи венгерских и советских дипломатов в первой половине 1920-х годов остались безрезультатными. В последнем случае венгерское правительство отказалось от ратификации уже подписанного договора об установлении дипломатических и торговых отношений (подробнее см. [1]).

Однако нельзя сказать, что вопрос был полностью снят с повестки дня. Венгерские и советские дипломаты на своих встречах в третьих странах часто затрагивали проблемы двусторонних отношений. В посольских донесениях и записках Министерства (Народного комиссариата) иностранных дел нередко встречаются ссылки на выгоды нормализации связей. По этому поводу в венгерской прессе уже летом 1926 г. развернулась серьезная дискуссия, инициатором которой выступил сам премьер-министр Иштван Бетлен. Большинство ведущих политиков и промышленников на страницах разных газет высказывались за признание СССР. Среди поддерживающих идею сближения Венгрии с советским государством следует упомянуть, кроме Бетлена, бывшего министра иностранных дел Г. Дарувари, бывшего министра и посланника венгерского правительства в Вене Г. Граца и генерального секретаря Союза венгерских промышленников М. Феньё. О ходе этой дискуссии руководители советской внешней политики получали обстоятельные отчеты советского полпреда в Вене Я. Берзина. "Из этой дискуссии выяснилось, что подавляющее большинство так называемого "общественного мнения" Венгрии за восстановление сношений с СССР", - подводил итоги обзора печати Берзин. В то же время он не исключал возможность, что выступление Бетлена было всего лишь попыткой оказать давление на соседние государства, "чтобы,

Колонтари Аттила - доцент университета в г. Пече (Венгрия).

припугнув их призраком СССР, добиться от них известных уступок, хотя бы по текущим спорным вопросам" [2. Ф. 04. П. 68. Д. 946. Л. 3 - 12].

После отказа венгерского правительства внести подписанные в 1924 г. в Берлине договоры для ратификации в парламент, НКИД относился к перспективе возобновления переговоров очень сдержанно и особой заинтересованности в этом вопросе не проявлял. Однако все же были отдельные моменты, когда советские дипломаты были готовы пойти на серьезные уступки. В декабре 1928 г. М. М. Литвинов писал И. В. Сталину, что НКИД предложил установить контакты с Венгрией без немедленного обмена полпредствами, путем аккредитирования венского полпреда в Будапеште. По мнению замнаркома, подобная уступка могла бы рассеять недоверие и страх венгров перед большевистской пропагандой. Стремление Литвинова даже такой ценой договориться с венграми объясняется тем, что он опасался создания польско-румынско-венгерского блока, направленного против Советского Союза. Как свидетельствует протокол Политбюро ЦК ВКП(б) от 10 января, предложение Литвинова было принято единогласно [2. Ф. 04. П. 68. Д. 946. Л. 20]. Дальнейший ход событий нам пока неизвестен, по имеющимся документам невозможно даже установить, было ли доведено это предложение Литвинова до сведения венгров.

На пороге 1920 - 1930-х годов Германия пыталась содействовать советско-венгерскому сближению. Немецкие генералы - в том числе В. фон Бломберг, начальник генерального штаба Рейхсвера, и К. фон Хаммерштайн-Экворд - в своих разговорах с венгерским военным атташе в Берлине Д. Стояи (Стояковичем) неоднократно ссылались на желательность присоединения Венгрии к "германско-советскому" блоку. По словам Хаммерштайна-Экворда, И. Уборевич во время своего последнего пребывания в Берлине специально затрагивал этот вопрос. Хаммерштайн в качестве первого шага предложил Стояи встретиться с советским военным атташе в Берлине В. Путной [3. 4831.  878 - 880 1.; 4810.  26 - 31 1.]. Из Министерства обороны был дано добро на встречу "частного характера", однако венгерский военный атташе - по полученным инструкциям - должен был вести себя сдержанно и, не вступая в разговоры на политические темы, выслушать предложения или соображения советской стороны. Мы пока не располагаем сведениями о том, встретился ли Стояи с Путной, зато нам известен "результат": в начале 1930-х годов в Венгрии как политическое, так и военное руководство отказалось от всякой формы официального сотрудничества с советскими военными и политическими кругами. Сотрудничество считали невозможным, с одной стороны, по моральным соображениям: преследование церкви, террор против крестьян, злодеяния ОГПУ и Коминтерна. С другой - в венгерском Министерстве обороны не рассматривали Красную армию как "самостоятельную политическую силу", "хранительницу русской национальной идеи", наоборот, предполагали, что воинские части РККА в значительной степени уступают войскам ОГПУ [3. 4810.  26 - 31 1.].

После прихода к власти в Германии Гитлера политическая обстановка в Европе существенно изменилась: начался медленный, но решительный поворот во внешнеполитической ориентации Советского Союза и, в том числе, что было важно для венгерских политиков, по вопросу о ревизии парижских мирных договоров. Венгерский посланник в Хельсинки М. Юнгерт в своих донесениях информировал об этом руководителей венгерской внешней политики. 26 февраля 1933 г. он, описывая свою встречу с советским полпредом в Таллине Х. Раковским, писал следующее: "Непонятно, сказал он (Раковский. - А. К.), почему Венгрия не уста-

навливает с нами дипломатических сношений, несмотря на то, что ее политика соответствует нашей внешнеполитической линии и поддерживает наши внешнеполитические цели, поскольку выступает за ревизию Трианонского договора и считает необходимым изменение всей Версальской системы договоров" [4. К-63 - 1933 - 24/7 - 648. 3 1.]. Однако через несколько месяцев, в связи с подписанием Восточного пакта¹ и ухудшением немецко-советских отношений, Юнгерт оценил ситуацию следующим образом: "Россия вместо своих прежних друзей была вынуждена искать возможность присоединиться к антиревизионистскому лагерю и сближается с группой Франции, Польши и Малой Антанты". В то же время венгерский дипломат добавил, что пока еще не ясно, в какой степени изменится позиция СССР в вопросе территориальной ревизии [4. К-69 - 1933 - 24 - 2358. 31 - 32 1.]. Ответственность за изменение поведения Москвы Юнгерт однозначно возлагает на Германию. Русские, говорится в одной из его записок, не без причины нервничают по поводу изложенных в "Майн Кампф" антирусских планов Гитлера [4. К-63 - 24 - 1933 - 2547. 38 - 41 1.]. Юнгерт правильно понимал, хотя, естественно, конечных результатов предсказать не мог, что из-за агрессивности (по его словам, "непродуманности") германской внешней политики Советский Союз из противника Версальской системы может превратиться в главного защитника мирных договоров. Венгерские политические круги не без опасения обращали внимание на то, что в лексике советских дипломатов появились выражения "коллективная безопасность", "неделимость мира" и вместо традиционного разделения европейских государств на страны-победительницы и побежденные в Москве стали разделять их на агрессивные и неагрессивные.

Вследствие этого поворота в советской внешней политике Венгрия оказалась в еще более неблагополучном внешнеполитическом положении, чем в 1920-е годы. В Центральной Европе разворачивалось своеобразное соперничество между сторонниками ревизии Версальской системы и защитниками status quo. Венгрия нуждалась в поддержке советской дипломатии. Поэтому, как уже во время советско-венгерских переговоров заявил Юнгерту заведующий Политическим отделом итальянского МИДа Джино Бути, желательно иметь "постоянного посланника в Москве, который, с одной стороны, будет стараться влиять на российские политические круги в интересах нашей политики, а с другой стороны, попытается парализовать интриги и влияние группы, проводящей враждебную нам политику, в первую очередь Малой Антанты" [4. К-64 - 1934 - 24 - 32. 40 1.]. В Будапеште больше всего боялись того, что Советский Союз вступит в контакт или подпишет соглашения с Малой Антантой, т.е. с группой государств, явно враждебной Венгрии.

К концу 1933 г. венгерское политическое руководство пришло к выводу, что при данной расстановке сил на международной арене необходимо наладить контакты с СССР. Сближение Турции (за которой, по мнению венгерских политиков, стоял Советский Союз) со странами Малой Антанты создало неблагоприятную для Венгрии обстановку на Балканах [5. С. 26 - 27]². Чтобы восстановить

¹ Под "Восточным пактом" Юнгерт подразумевает конвенцию, подписанную представителями Советского Союза, Польши, Эстонии, Латвии, Чехословакии, Румынии и т.д. об определении понятия агрессора и агрессии.

² Справедливости ради необходимо отметить, что Москва не только не была инициатором так называемого Балканского пакта, но смотрела на шаги Турции с определенным недоверием, считая, что пакт может ущемить советские интересы, в частности Турция может гарантировать границы Румынии [6. Т. 17. С. 44 - 45].

равновесие в этом регионе, в Будапеште считали необходимым под руководством Италии и с возможным вовлечением СССР активизировать те силы, которые были незаинтересованы в усилении Малой Антанты. Визит М. Литвинова, народного комиссара по иностранным делам, в Рим в декабре 1934 г. дал возможность прозондировать отношение Москвы к этому вопросу. "Если бы на основе переговоров с Литвиновым итальянское правительство пришло бы к выводу, что советское правительство готово было бы содействовать этому, но преградой подобного сотрудничества явилось бы отсутствие советско-венгерских сношений, то венгерское правительство в интересах общих итальянско-венгерских целей сделало бы все возможное, чтобы те чисто внутриполитические причины, которые до сих пор препятствовали советско-венгерскому сношению, были устранены" [7. С. 141]. С этого сложного предложения начинается история римских переговоров между Советским Союзом и Венгерским королевством по установлению дипломатических отношений. Что касается преград внутриполитического характера, то здесь в первую очередь следует упомянуть отказ регента страны, адмирала Хорти от признания СССР. Министр иностранных дел Венгрии К. Каня ноднократно пытался убедить регента в необходимости наладить контакты с Москвой. По мнению А. И. Пушкаша, Хорти дал согласие на переговоры только при условии, что в венгерской столице не будет самостоятельной советской дипломатической миссии, а советская сторона аккредитует в Будапешт своего венского представителя по совместительству [8. С. 247].

22 декабря 1933 г. К. Каня поручил венгерскому посланнику в Риме проинформировать итальянское правительство о готовности венгров начать переговоры с Советским Союзом по вопросу установления дипломатических отношений и одновременно попросить итальянцев довести это до сведения советского полпреда в Риме. Каня также добавил, что на переговорах венгерскую сторону будет представлять М. Юнгерт, недавно назначенный посланником в Анкару и считавшийся экспертом венгерского правительства по "советским делам". Представитель итальянского МИДа Помпео Алоизи сообщил об этом советскому полпреду в Италии В. Потемкину, который, в свою очередь, передал полученную информацию Литвинову [8. С. 247 - 248]. Следовательно, венгерская сторона приняла предложенное посредничество дружественной ей Италии, несмотря на то что до этого она предпочитала в качестве места переговоров Турцию. С одной стороны, турецкая дипломатия в прошлом проявляла немалую активность в налаживании венгерско-советских отношений, с другой стороны, венгерские политики хотели воспользоваться поддержкой своих турецких коллег, чтобы усилить позиции на переговорах. (Как мы позже увидим, подобные ожидания со стороны венгров были и в отношении Италии, но они не оправдались.)

Не случайно в Анкару был назначен посланником именно М. Юнгерт, который присутствовал и на берлинских переговорах 1924 г. Юнгерт вручил свою верительную грамоту президенту республики 9 января 1934 г. и уже 11 января нанес визит своему советскому коллеге, Я. Сурицу, чтобы представиться ему. Последний уже во второй половине следующего дня - т.е. в дипломатическом протоколе за необычно короткое время - явился к Юнгерту с ответным визитом. Это указывает на то, что оба дипломата хотели поскорее "приступить к делу". Уже в первых беседах с Сурицем Юнгерт затронул вопрос об установлении дипломатических отношений и сообщил, что переговоры, если вопрос вновь станет актуальным, состоятся в Анкаре. Юнгерт подчеркнул, что сейчас премьер-министру Д. Гёмбёшу намного легче добиться признания СССР, чем в свое время Бетлену. По его

словам, единственная проблема заключалась в финансовом положении, которое не позволяло венгерскому правительству учредить дипломатическое представительство в Москве в текущем бюджетном году. "Венгрия вернется к старой схеме установления дипотношений без обмена миссиями, поручив представительские функции одной из соседних миссий", - суммировал свои впечатления советский полпред. Суриц не исключал, что именно на его венгерского коллегу в Анкаре будет возложена такая задача [2. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 28. Л. 57 - 58].

В дневнике Юнгерта содержится запись, согласно которой он только вечером 12 января узнал о том, что должен срочно ехать в Рим на переговоры с советскими дипломатами. Перед отъездом ему еще предстояло сообщить эту неприятную новость турецкому министру иностранных дел Тефрику Рюштю-бею, который уже знал об этом из других источников и, видимо, был несколько разочарован, хотя и ответил, что понимает решение венгерского правительства о перемещении места переговоров в итальянскую столицу [5. 54 - 56 old.].

На подготовительном этапе обе стороны определили свои позиции. Как в Будапеште, так и в Москве исходили из подписанного, но не ратифицированного договора 1924 г. В Будапеште особое внимание обращали на то, чтобы найти такую форму, которая позволяла бы действовать в обход парламента. Для этого Юнгерт предложил пропустить торговую часть и ограничиться обменом четырьмя нотами. Во-первых, с заявлением обоих правительств о решении установить дипломатические отношения. Во-вторых, о методах установления дипломатических отношений на основе договора 1924 г. В-третьих, о немедленном начале торговых переговоров после назначения посланников. В-четвертых, нота о возвращении на родину военнопленных [5. 57 - 58 old.]³.

Важнейшие пункты были уточнены 18 января на совещании у Кани, где кроме министра иностранных дел Венгрии и Юнгерта присутствовали заведующий Политическим отделом МИДа Г. Апор, инспектор Международного правового отдела МИДа П. Данилович, сотрудник Политического отдела граф Д. Телеки и сотрудник Отдела экономической политики МИДа Д. Баркоци. Из договора 1924 г. предполагалось сохранить статьи, регулирующие курьерскую службу, запрещающие пропаганду, определяющие условия учреждения и содержания дипломатических представительств, а также планировался секретный обмен письмами относительно численности работников посольств [5. 60 - 62 old.]. Что касается дипкурьеров, здесь венгерская сторона хотела четко определить их маршруты, частоту курьерских поездок и вес дипломатической почты, не подлежащей таможенному досмотру. Относительно состава персонала дипломатического представительства кроме определения численности дипломатов венгры особо настаивали на запрещении брать на службу бывших граждан другой страны. В Будапеште главным образом опасались того, что из Советского Союза пошлют на

³ По венгерским оценкам, на территории СССР остались 6 - 10 тысяч бывших венгерских военнопленных еще со времен Первой мировой войны. Основная часть этой группы добровольно решила не возвращаться на родину по семейным, экономическим или по политическим соображениям. Но среди бывших военнопленных были и такие, которые просто не имели возможности возвратиться в силу отсутствия денежных средств, необходимых документов или просто информации. Их положение было затруднено тем, что советские власти с 1933 г. стали считать советскими подданными всех, кто не владел действующим загранпаспортом. На местах уже гораздо раньше этого часто требовали от военнопленных принятия советского гражданства, в противном случае им грозило увольнение с работы. (Об оценке положения бывших венгерских военнопленных в СССР см. [4. К-73-Т-22 - 1936 - 1940.1.27].)

дипломатическую службу какого-либо венгерского эмигранта-коммуниста, который, воспользовавшись экстерриториальностью и дипломатической неприкосновенностью, может развернуть свою подрывную деятельность против политической системы страны. В дальнейшем эти опасения оказались необоснованными, ибо к середине 1930-х годов структуры Коминтерна и НКИДа уже были отделены друг от друга в кадровом отношении, чтобы не провоцировать излишние дипломатические скандалы.

В Москве на совещании в НКИД также взяли за основу договор 1924 г. Во избежание повторения его судьбы, участники совещания сочли необходимым зафиксировать, что ратификация должна произойти не позже одного месяца после подписания документов об установлении дипломатических отношений и что обмен посланниками должен быть произведен не позже одного месяца со дня вступления в силу договора [2. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 111. Л. 2 - 3]. Заместитель народного комиссара иностранных дел Н. Крестинский 13 января сообщил В. Потемкину указания Литвинова: "Мы предпочитаем обменяться с венграми краткими нотами о возобновлении дипломатических и консульских отношений, отложив урегулирование всех остальных практических вопросов до того момента, когда в Москве и в Будапеште будут организованы венгерская миссия и советское полпредство" [2. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 111. Л. 11]. По всей видимости, руководители советской внешней политики отдавали себе отчет в том, что с венграми будет непросто договориться, поэтому они оставили в запасе ряд уступок. В случае, если венгры начнут настаивать на одновременном урегулировании нескольких вопросов, Потемкин мог бы согласиться на краткий протокол, "содержащий некоторые пункты из основного соглашения 1924 г.". Данный протокол, по представлениям советской стороны, состоял бы из четырех пунктов (о единственном представительстве, о дипломатических привилегиях миссий, о положении работников советского торгпредства в Будапеште и о том, что до заключения консульской конвенции консульские функции выполняются дипломатическими миссиями). В крайнем случае советская дипломатия считала возможным уступить венграм в вопросе определения числа сотрудников и зафиксировать это либо в конфиденциальном письме, не подлежащем публикации, либо как 5-й пункт протокола. Но в отличие от достигнутого в Берлине соглашения, НКИД хотел, чтобы состав посольства СССР в Будапеште состоял из двадцати сотрудников (вместо четырнадцати) [2. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 111. Л. 11 - 12]. Как видно из вышесказанного, исходные позиции были относительно далеки друг от друга, однако обе стороны считались с тем, что в ходе переговоров в том или ином пункте придется пойти на компромисс.

Первая встреча венгерской и советской делегаций произошла 22 января 1934 г. в здании венгерской миссии в Риме. В ней из-за болезни Потемкина принимал участие первый секретарь советской миссии Л. Гельфанд. Он имел указание полпреда, не открывая дискуссии по поводу отдельных вопросов и не раскрывая советской позиции, предупредить Юнгерта, что Москва рассчитывает ограничиться простым обменом нотами. В начале переговоров Юнгерт высказал мнение, что на самом деле советское и венгерское правительства уже в 1924 г. договорились об условиях установления дипломатических отношений и речь идет только о возобновлении этого соглашения путем обмена нотами, подписания протокола и обмена конфиденциальными письмами. Гельфанд ответил, что обстановка с тех пор значительно изменилась, и ныне Советский Союз никаких предварительных условий не приемлет. Он сначала отказался принять у Юнгерта проекты протокола, "которые сразу вывели бы переговоры из нормального, с большим количест-

вом стран, существующего русла" [2. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 111. Л. 33]. Юнгерт спешил успокоить своего партнера, что "венгерское правительство не хочет навязывать советскому правительству ничего унизительного и оскорбительного", что "речь идет просто о том, чтобы зафиксировать те принципы, с помощью которых мы на практике можем осуществить установление отношений" [4. К-64 - 1934 - 24 - 32. 27 1.]. Венгерский дипломат в своем донесении в МИД отмечает, что, судя по инструкциям Гельфанда, "Россия после признания со стороны США считает себя во всех отношениях равноценным и равноправным с великими державами международным субъектом, и при установлении дипломатических отношений с оставшимися еще малыми государствами требует соблюдения тех же формальностей, которые приняты между двумя, скажем, "нормальными" государствами" (курсив мой. - А. К.) [4. К-64 - 1934 - 24 - 32. 28 1.].

После этого они, по предложению Юнгерта, перешли к чтению и обсуждению конкретных пунктов. После обмена нотами Гельфанд заявил, что на том советское правительство считает дело законченным, а все остальные вопросы могут быть решены путем "джентльменского соглашения" после назначения посланников. К удивлению Юнгерта, Гельфанд не возражал против первой статьи протокола, в которой со ссылкой на финансовые затруднения констатировалось, что венгерское правительство пока не собирается учреждать отдельную миссию в Москве. (При этом венгерский дипломат устно предложил аккредитовать в Будапеште посланника Советского Союза в Вене.) По впечатлению Юнгерта, этот пункт оказался немного неожиданным для советской стороны, и этим он объяснял нерешительность своего партнера [4. К-64 - 1934 - 24 - 32. 29 1.]. Гельфанд, по его словам, выразил свое недоумение, зачем нужно фиксировать финансовые трудности венгерского правительства в протоколе.

Что касается остальных статей, Гельфанд категорически отказался от письменного изложения пунктов о налаживании почтового и телеграфного обмена (§ 5), об обеспечении здания для посольства за соответствующую арендную плату (§ 6), о праве на паритетных началах беспошлинно ввозить предназначенные для посольства материалы, продукты, инвентарь и т.д. (§ 7), об урегулировании курьерской службы (§ 9) и возражал против того, чтобы в протоколе были зафиксированы запреты на прием на работу бывших граждан другого государства (§ 10) и на агитацию и пропаганду против правительства и правительственных учреждений принимающей страны (§ 11). Эти пункты, по мнению Гельфанда, отчасти являлись излишними, потому что в Москве все дипломатические представительства работали на основе международного права, отчасти же могли посеять взаимное недоверие. Здесь венгерский дипломат ссылался на реальные трудности работы иностранных миссий в Москве, начиная с аренды здания и кончая приобретением вещей, необходимых для работы посольства. Когда Гельфанд уверял в отсутствии опасности коммунистической пропаганды, Юнгерт процитировал ему соответствующую статью обмена нотами с американцами. Он был хорошо информирован, на какие именно уступки пошла советская дипломатия при установлении дипломатических сношений с США на ноябрьских переговорах президента Рузвельта и наркома Литвинова⁴. Что касается ст. 10 о запрете дипломатической службы для бывших граждан другой страны, то Гельфанд практически повто-

⁴ В частности, в подписанных документах подробно говорилось о запрещении пропаганды, направленной против территориальной целостности, общественного порядка, политической системы и правительства другой страны. (О подробностях установления дипломатических отношений между СССР и США см. [6. Т. 16. С. 641 - 652].)

рил Юнгерту слова Крестинского во время берлинских переговоров в 1924 г.: "Неужели вы думаете, что мы намерены назначить в Будапешт Белу Куна?" [4. К-64 - 1934 - 24 - 32. 32 1.].

Юнгерт особенно отстаивал ст. 9 - 11, которые якобы были предназначены для успокоения венгерского общественного мнения [4. К-64 - 1934 - 24 - 32. 29 - 32 1.; 2. Ф. 05. Оп. 14. П 97. Д. 111. Л. 35]. В конце переговоров Гельфанд заявил, что ему необходимо обратиться в Москву за новыми инструкциями, и "дружески посоветовал" Юнгерту "получить согласие Будапешта на ограничение переговоров простым обменом нотами и во всяком случае на снятие всех одиозных статей ..." [2. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 111. Л. 36].

На следующий день, в ходе второй встречи с Гельфандом, развернулся острый спор вокруг ст. 9 - 11. Гельфанд, по словам Юнгерта, не возражал против содержания этих статей, но по соображениям престижа отказывался от изложения их в протоколе. Советский дипломат, отвечая на вопросы своего венгерского коллеги, "признался", что они действительно не хотят вмешиваться во внутренние дела Венгрии, не намерены принимать на работу в посольство бывших венгерских коммунистов и не хотят посылать больше дипкурьеров или больше не подлежащих контролю курьерских материалов, чем это определяется в статье 9 венгерского проекта (один дипкурьер в неделю, 16 кг не подлежащих таможенному досмотру посланий). В крайнем случае, эти вопросы могли быть решены путем "джентльменского соглашения". Юнгерт, сознательно не реагируя на это предложение, подчеркивал, что желание венгерского правительства держать в стороне от советского посольства венгерских коммунистов вытекает из особого характера существующих между двумя странами отношений. Этот вопрос должен был быть урегулирован одновременно с установлением дипломатических отношений, подобно тому, как установление дипломатических отношений с Францией увязывалось с обязательством расплатиться по долгам, или с США - ставилось в зависимость от обеспечения свободы вероисповедания. Принимая во внимание такое расхождение взглядов, Гельфанд отозвался весьма пессимистически о самой возможности подписания соглашения. Юнгерт уверял своего партнера, что можно прийти к согласию, если советское посольство войдет в положение венгерского правительства и разъяснит ситуацию своему правительству, как это сделали в свое время Литвинов и Крестинский. Несмотря на пессимизм Гельфанда, хотя еще очень слабо, но начали вырисовываться основы компромисса. Для того чтобы советская сторона приняла ст. 9 - 11, венгерской делегации пришлось бы пожертвовать ст. 5 - 8, регулирующими работу дипломатической миссии, которые без учреждения представительства и так теряли свое практическое значение, - подвел итоги второго дня переговоров М. Юнгерт [4. К-64 - 1934 - 24 - 32. 35 - 39 1.].

Несколько неожиданно для Юнгерта после первых дней переговоров советская делегация сосредоточила свою деятельность на том, чтобы склонить венгров к скорейшему учреждению дипломатических представительств. В этом стремлении их поддерживала итальянская дипломатия, которая была заинтересована в успешном завершении начатых переговоров. Итальянские политики Д. Бути (директор политического отдела МИДа Италии), Сувич (государственный секретарь Министерства иностранных дел), как, впрочем, и сам Муссолини, проявляли мало интереса к "особым проблемам" венгров, они считали, что венгерские требования могут только осложнить соглашение. Итальянская позиция была известна обеим сторонам. 25 января Потемкин в своем донесении писал, что Бути, который поддерживает тесные контакты с венграми, с досадой говорит об их требованиях,

и не исключено, что итальянцы "будут пытаться воздействовать на Юнгерта и на миссию, чтобы побудить их к большей сговорчивости" [2. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 111. Л. 48]. Первые шаги в этом направлении итальянская внешняя политика сделала уже 24 января. Муссолини решил дать указание итальянскому посланнику в Будапеште герцогу А. Колонна, чтобы тот заявил, будто по мнению итальянского правительства все преимущества установления отношений будут сведены на нет без учреждения в Москве миссии [5. 70 old.]⁵. По этому поводу Юнгерт в тот же день нанес визит Бути, чтобы разъяснить венгерскую позицию по данному вопросу. Кроме финансовой стороны проблемы Юнгерт указал и на внутренние трудности. Общественному мнению якобы необходимо привыкнуть к мысли о появлении советского посольства в венгерской столице. Правительство должно считаться с личным пожеланием регента М. Хорти, который дал согласие на переговоры лишь при условии, что в Будапеште не будет постоянного "русского посланника" [5. 71 old.]⁶.

Бути, по словам Юнгерта, принял эти аргументы с улыбкой и отметил, что при наличии доброй воли со стороны правительства эти трудности можно устранить. Венгрия - государство маленькое, оно не может диктовать условия Советскому Союзу. В этом случае советская делегация может встать из-за стола переговоров и договориться с государствами Малой Антанты. Из разговора с Бути для Юнгерта стало ясно, что деятельность итальянской дипломатии будет направлена скорее на то, чтобы "мы отказались от наших, по их мнению, устаревших требований, и они вовсе не намерены оказывать давление на русских с тем, чтобы те приняли наши условия" [4. К-64 - 1934 - 24 - 32. 44 1.]. Поведение итальянцев Юнгерт объяснял тем, что их положение в Москве сильно пошатнулось из-за усиления французской ориентации в советской внешней политике и отрицательного отношения Москвы к пакту четырех. "Тем, что нас ведут в Москву, хотя это и в наших интересах, они (итальянцы. - А. К.) хотят упрочить там свою позицию [...] привести в Москву укрощенным самого одержимого советского противника" [4. К-64 - 1934 - 24 - 32. 44 1.; 8. С. 265]. Следовательно, вопреки ожиданиям венгров, итальянцы развернули свою посредническую деятельность в первую очередь в интересах советской стороны⁷. Как отметил Потемкин в одном из донесений, итальянцы руководствовались в основном своими политическими интересами, но "объективно их посредничество для нас оказалось отнюдь не бесполезным". Советский полпред считал необходимым выразить Муссолини свою благодарность "за дружественное содействие" в установлении отношений с Венгрией [2. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 28 (111/Ве). Л. 61].

Выздоровевший полпред В. Потемкин принял Юнгерта 27 января и к великому удивлению последнего сообщил, что советское правительство дало согласие на включение в протокол ст. 9 - 11. (Как Юнгерт с некоторой иронией отметил на встрече с Бути, видимо, Литвинов все-таки придает определенное значение установлению отношений с Венгрией [5. 86. old.].) Разногласия сохранялись лишь в той части ст. 1 венгерского проекта, где, со ссылкой на финансовые трудности, говорилось об отсрочке учреждения дипломатической миссии в Москве. Потем-

⁵ 26 января, следуя полученным указаниям, А. Колонна нанес визит министру иностранных дел К. Кане и передал ему соображения Муссолини по этому поводу.

⁶ В венгерских документах того времени не делали разницу между понятиями "русский" и "советский", они очень часто употреблялись как синонимы.

⁷ Еще до отъезда Юнгерт писал в своем дневнике: "Я имею указания пользоваться посредничеством итальянцев в случае возникновения трудностей". См. [5. 62 old.].

кин, следуя указаниям Литвинова, настаивал на немедленном открытии дипломатических представительств после вступления в силу соглашения. Одновременно с этим советская сторона сделала еще одну, не очень решительную попытку добиться от венгров увеличения числа сотрудников дипломатических миссий с четырнадцати до двадцати человек, но Юнгерт отклонил это предложение, придерживаясь установленных в секретном обмене письмами 1924 г. цифр. После этого в течение нескольких дней переговоры топтались на месте. Только 31 января поступили новые директивы из Будапешта, согласно которым в конечном случае, если позиция, занятая венгерской стороной, угрожает срывом, Юнгерт может обещать, что к началу следующего финансового года, т.е. к июлю, посольства будут учреждены [5. 82 old.].

Юнгерт сразу после получения последних указаний нанес визит в советское посольство, Потемкину и Гельфанду. На этой встрече он опять попытался провести венгерские предложения. Он (без особых успехов) уверял своих партнеров, что нормальные отношения между двумя странами могут быть обеспечены в том числе и тем, что венгерское правительство сразу после подписания соглашения назначило бы его посланником в Москву (по совместительству. - А. К.), и он в Анкаре поддерживал бы тесные контакты с советским полпредом Я. Сурицем. Потемкин сообщил ему, что советское правительство в крайнем случае даст согласие на отсрочку учреждения постоянной миссии до 1 июля 1934. [5. 82 - 83 old.]. Подобный разговор, с теми же аргументами, повторился 3 февраля. Москва, сказал Потемкин, не может согласиться на установление дипломатических отношений без открытия миссии, ибо это могло бы стать прецедентом и дало бы возможность другим странам, не открывая своих представительств в советской столице, устанавливать контакты в такой фиктивной форме. Юнгерт по-прежнему выражал сомнение в том, что его правительство сможет выделить средства на учреждение посольства [5. 89 old.].

В своих дневниковых записях Юнгерт выразил недовольство собственным начальником, министром иностранных дел, К. Каней, который не уделял достаточное внимание подготовке почвы переговоров и не спешил осведомить регента и правительство о том, что естественным и неизбежным последствием установления дипломатических сношений будет учреждение советской миссии в венгерской столице [9. 972. f. 3.  98 1.].

За это время в Будапеште на совещании у Хорти министру Кане все-таки удалось убедить регента в несостоятельности его прежней точки зрения и в неизбежности появления советской миссии в Будапеште. К удивлению Кани Хорти относительно легко сдался: "Раз начали, то следует дело довести до конца" [8. С. 271]. В связи с этим можно полностью согласиться с оценкой российского историка А. И. Пушкаша: "Так фактически было снято единственное препятствие на пути установления дипломатических отношений с СССР" [8. С. 271]. Вечером 5 февраля Юнгерт получил полномочия подписать согласованные документы, что произошло на следующий день в торжественной обстановке в здании советского полпредства в Риме.

Что касается перспектив венгерско-советских отношений, у венгерской дипломатии были и далеко идущие планы. "Если Литвинов готов открыто сотрудничать с нами, как Чичерин в 1922 - 1923 гг., нам надо назначить в Москву одного из самых выдающихся дипломатов с большим штатом сотрудников. Если Литвинов не склонен к этому, то я создал бы меньшую по составу миссию во главе с дипломатом, обладающим хорошим политическим чутьем", - изложил Юнгерт Кане

свои представления. Каня в комиссии по внешней политике парламента определил две главные цели венгерской внешней политики относительно Советского Союза: во-первых, предотвратить присоединение СССР к "антиревизионистскому блоку" и, во-вторых, сотрудничать с Советами против Румынии на основе нерешенного бессарабского вопроса [5. 100 - 101 old.]. Венгерская дипломатия не смогла реализовать ни первое, ни второе направление.

Руководители советской внешней политики не придавали слишком большого значения установлению отношений. Об этом свидетельствуют в том числе слова В. Потемкина при подведении итогов переговоров: "Конечно, удельный вес самой Венгрии не столь уже значителен. Но в комплексе все расширяющихся внешних отношений СССР и она - приобретение, значение которого не следует недооценивать" [2. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 28. Л. 62]. С одной стороны, признание и установление контактов с Венгрией вписываются в общее русло советских внешнеполитических устремлений. В декабре 1933 г. при обсуждении на заседании Политбюро ВКП(б) условий вступления в Лигу Наций было решено настаивать на том, чтобы все члены Лиги восстановили с СССР нормальные отношения [10. С. 407]. С другой стороны, в свете все ухудшающихся советско-германских отношений для советского руководства не было безразлично, в какой степени Венгрия сотрудничает с Германией, однако это вовсе не означало поддержки венгерских интересов и внешнеполитических ориентации.

В венгерской историографии и в наши дни часто упрекают тогдашние венгерские правительства и руководителей внешней политики в том, что в вопросе налаживания отношений с СССР они руководствовались главным образом эмоциональными, идеологическими соображениями вместо учета реальных политических интересов. Это привело к тому, что дипломатические отношения были установлены довольно поздно, в 1934 г., хотя первые попытки были сделаны уже в начале 1920-х годов. В 1924 г. - как мы видели - в Берлине был даже подписан договор по этому поводу, однако венгерская сторона все время откладывала его ратификацию, пока Москве это не надоело, и весной 1925 г. советская дипломатия сообщила, что считает подписанный договор утратившим силу. "Уже невозможно точно сказать, сколько ущерба нанесли венгерским интересам в следующие десятилетия эти промедления и волокита. Ясно только то, что с эмоциональной, идеологической позиции нельзя вести рациональную и эффективную внешнюю политику" [11. 159 old.], - пишут авторы монографии "История внешней политики Венгрии в XX веке". В этом есть, конечно, определенная доля правды. Вместе с тем необходимо сделать некоторые уточнения.

Одной из причин неприязни венгерской политической элиты к СССР было то обстоятельство, что Москва поддерживала и финансировала зарубежные компартии и управляла их деятельностью, ее дальней стратегической целью являлось свержение существующей правительственной системы и общественного порядка в данной стране. Опыт 1940-х годов однозначно показал, что Советский Союз не потерпит никакой другой альтернативы в попавших в его сферу влияния государствах кроме единовластия компартий. То есть с этой точки зрения опасения венгерских политических сил в какой-то мере были обоснованы, хотя их конкретные формы приобретали иногда безусловно иррациональный характер. Судьба той или иной страны в расширяющейся сфере влияния Москвы не зависела от того, когда она установила дипломатические отношения с СССР.

Второй вопрос, могла ли бы Венгрия обеспечить себе поддержку Москвы в своих ревизионистских устремлениях - как это внушают некоторые историки - в

случае более раннего установления дипломатических отношений. Учитывая всю совокупность вопроса, это тоже представляется сомнительным. Несмотря на частые высказывания советских дипломатов "о сочувствии побежденным народам" и "о несправедливости мирных договоров" в 1920-е годы, отношение Москвы к Версальской системе мирных договоров определялось не моральными или принципиальными соображениями, а исключительно интересами СССР. С изменением международной обстановки в 1930-е годы, т.е. по не зависящим от венгерской дипломатии причинам, менялась и позиция Советского Союза в этом вопросе, и параллельно с ухудшением советско-германских отношений после прихода к власти Гитлера Москва интенсифицировала свои связи с Францией и Чехословакией, подписав договор о взаимопомощи с ними. Последняя даже на несколько месяцев позже установила дипломатическое сношение с Советским Союзом, чем Венгрия. Подобный поворот во внешнеполитической ориентации СССР - который, между прочим, и тогдашние венгерские дипломаты, в частности М. Юнгерт, считали вынужденной и естественной реакцией на политику Гитлера - исключил все возможности сотрудничества между Москвой и Будапештом на основе отклонения парижской системы мирных договоров и стремления изменить послевоенный status quo. К моменту римских переговоров В. Потемкина и М. Юнгерта "поезд уже ушел". Советско-венгерские отношения в последующие годы характеризовались взаимными упреками в присоединении к враждебным СССР или Венгрии комбинациям, шумными кампаниями в прессе о красной опасности, висящей над Европой, или о феодально-фашистской Венгрии и дипломатическими протестами по этому поводу в Москве или в Будапеште.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Ormos M. A Bánffy-Csicserin találkozó (k) Genovában 1922 // Kutatási füzetek. Pécs, 1998. С 33 - 39; Kolontári A. Magyar-szovjet tárgyalások a diplomáciai és kereskedelmi kapcsolatok  (Berlin, 1924) // Kütátasi Fiizetek. P&уacute;cs, 1999. С 3 - 29.

2. Архив внешней политики Российской Федерации.

3. Hadtörteneti Levéltár (Архив военной истории) VKF 2 В/188.

4. Magyar Országos Levéltár (Венгерский национальный архив).

5. Jungerth-Arnóthy M. Moszkvai Napló. Budapest, 1989.

6. Документы внешней политики СССР. М., 1971.

7. Pritz P. Magyarország ktilpolitikaja a Gömbös kormány idején. 1932 - 1936. Budapest, 1982.

8. Пушкаш А. И. Внешняя политика Венгрии (апрель 1927 г. - февраль 1934 г.). М., 1995.

9. Politikatörteneti Intézet Levéltára (Архив Института политической истории).

10. Кен О. Н., Рупасов А. И. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами. М., 2000. Ч. 1.

11. Fülöp M., Sipos P. Magyarország külpolitikája a XX. században. Budapest, 1998.

Постоянный адрес данной публикации: