New Haven and London: Yale University Press, 2010. 298 p.*

Профессор русской истории в университете Брока провинции Онтарио Дэвид Шиммельпеннинк ван дер Ойе, автор известной на Западе монографии "К восходящему солнцу: имперские идеологии и путь к войне с Японией", опубликовал интересный труд об отношении России к Востоку, точнее - к Азии, до 1917 г. Книга получила довольно высокую оценку американских коллег автора, считающих, что она "блестяще раскрывает, как один восточный народ смотрит на своих восточных же подданных и на восточный мир за его границами", что это "солидное исследование знатока, полное сюрпризов", и, наконец, "прозорливое и прекрасное эссе, показывающее, в чем русский взгляд на Восток близок к нормам европейского востоковедения и в чем от них отличается". Любопытно, что почти все американские рецензенты противопоставляют данную книгу "противоречивому" сочинению Эдварда Саида¹, пытавшегося сломать стереотипные представления о Востоке, распространенные на Западе, да и о самом западном востоковедении.

Шиммельпеннинк признается, что в годы своей юности в Роттердаме, которые пришлись на время "холодной войны", он верил, что "Азия начинается сразу за... германской границей", но "уже давно преодолел подобные стереотипы". Однако эпиграфом к своему произведению он выбрал фразу Сталина: "Я - тоже Азия", не указав, откуда она взята. Впрочем, не так важно, была ли она произнесена в действительности или автор стал жертвой чьей-то мистификации, важно, что этой цитатой (возможно, недостоверной) он как бы предопределяет свою мысль о "восто-коцентризме" России и ее "азиатчине". И это интересно хотя бы уже тем, что все его исследование - это достаточно подробный, добротный и добросовестный анализ мнений европейцев и русских о России и о Востоке. Отдельные неточности (вроде именования академика Бартольда то Василием, то Владимиром на с. 251) крайне редки.

Шиммельпеннинк считает, что Европа "открыла" Россию в XVI в., когда географы даже в Кракове, не говоря уже о более западных столицах, еще называли Московию "Скифией" или "Сарматией", впрочем, "не совсем уж чужой для средневекового Запада". Причину этого он видит в том, что посещавшие Новгород и Москву тевтонские рыцари, шведы, поляки и даже итальянские архитекторы и художники почти ничего об этом не рассказывали по возвращении на родину. Поэтому "реально Московия вошла в сознание образованных европейцев" только в XVI в., когда о ней стали писать такие "любознательные и впечатлительные люди, как габсбургский дипломат Сигизмунд фон Герберштейн и англичане сэр Ричард Ченслор и Джайлс Флетчер" (с. 1 - 2).

В дальнейшем, однако, на Западе преобладали "фантастические" и "фальшивые" описания Московии, в основном исходившие от "много воевавших с Россией поляков". Стремясь заручиться союзниками на Западе, прежде всего в католическом мире, поляки старались очернить своего противника, представив его "язычником-турком". В эпоху Возрождения России приписывали "азиатскую идентичность", воображая ее "не менее восточной, чем Персию или Китай", чему способствовали "экзотические костюмы" представителей Москвы и слухи о "небывалом деспотизме ее правителей". В атласе фламандского географа 1570 г. "русский царь

* Д. Шиммельпеннинк ван дер Ойе. Русское востоковедение. Азия в русском понимании от Петра Великого до эмиграции. Нью-Хэвен-Лондон: Изд-во Йэльского университета, 2010. 298 с.

¹ О творчестве Эдварда Саида см. статью Л. А. Березного "Постмодернизм и проблемы ориенталистики. Заметки об одной дискуссии синологов США" (Восток/Oriens. 2004. N 3, 4).

изображался в монгольской юрте". Через 40 лет французский офицер Жак Маржерет², "много путешествовавший по России", жаловался, что многие европейцы, "кажется, не догадываются о существовании христианства к востоку от Венгрии". В Англии времен Шекспира "московитские чужеземцы" и "скифские монстры" стали сценическими персонажами. В Германии страх перед ними был вызван "ужасным всевластием" царя, захватившего "значительную часть Ливонии".

Все эти клише держались довольно долго. Даже в 1839 г. маркиз Астольф де Кюстин писал о якобы присущем россиянам "хитром и лживом взгляде азиатов" и "восточном деспотизме их аристократического правительства". Вспомнил Шиммельпеннинк и Карла Маркса с его определением царской России как "полуазиатской", и известного синолога Виттфогеля, считавшего, что у СССР - "восточные корни". В США и сейчас распространено убеждение, что "Россия может пойти азиатским путем".

По мнению автора, не разделяющего этого убеждения, "со времен принятия христианства... многие русские не хотят быть восточными". Напротив, они считают себя "защитниками Креста от степных язычников". И вообще, пишет он, "образованные русские скорее согласны с Михаилом Горбачевым", сказавшим: "Мы - европейцы" (с. 2 - 3). Одновременно автор вспоминает связи еще домонгольской Руси с Европой и с Азией, и эпоху Золотой Орды, прервавшую связи России с Западом и еще надолго после этого оставившую ее в изоляции от остальной Европы. Сопротивление реформам Петра как проникновению "проклятой православными западной латинской культуры", славянофильство, строка Александра Блока "Да, скифы мы, да, азиаты мы", выступления князей Ухтомского и Мещерского против "западного материализма и либерализма" - все это, по мысли автора, привело к идее "особого Евразийского континента, сочетающего в себе азиатские и европейские элементы" (с. 3 - 4).

Завоевание генералом Скобелевым "песков Туркестана... во славу царя и отечества" характеризуется словами Федора Достоевского как давшее "главный выход" к нашей будущей судьбе [Достоевский, 1984, с. 32 - 36]. В то же время Шиммельпеннинк указывает, что "многие русские, считая себя европейцами, не испытывают антипатии к Азии". Далее следует обзор западной литературы о взаимоотношениях России и Востока на фоне одновременного разбора критики Э. Саидом самого понятия "ориентализм", которое, по мнению последнего, теперь уже подразумевает не востоковедение и не школу живописи таких художников XIX в., как Делакруа или Фромантэн, любовавшихся колониальной экзотикой, а "важное оружие из арсенала западного империализма". Для Саида "научный аппарат западных исследований Востока - средство порабощения последнего", ибо на Западе считают, что Восток - это "Чужой", это "таинственный, женственный, злонамеренный и опасный... соперник в области культуры" (с. 5).

Шиммельпеннинк проводит прямую параллель между взглядами Э. Саида, тематикой трудов первых советских востоковедов 1920 - 1930 гг. М. Павловича и Н. Свирина и известного египетского социолога 1960 - 1970-х гг. Анвара Абд аль-Малика. Не упуская из виду многочисленных критиков Э. Саида, он упоминает и его сторонников, которых тоже немало. Указывая, что Э. Саид ограничился критикой лишь востоковедов США, Англии и Франции, автор отмечает, что деятельность многих русских востоковедов, которые вовсе не ставили своей задачей помочь колониальным акциям русских царей, служит наилучшим опровержением тезисов Саида. При этом упоминаются не только собственно востоковеды (В. В. Григорьев, Н. П. Остроумов, И. Бичурин, А. Казем-Бек, Д. Банзаров), но и литераторы, писавшие о Востоке (А. С. Пушкин, А. С. Грибоедов, М. Ю. Лермонтов, А. Бестужев-Марлинский, Л. Н. Толстой). Чуть позже автор поправляет сам себя, отмечая связи И. Бичурина и О. Сенковского с МИД Российской империи, а также пребывание В. В. Григорьева на госслужбе в Оренбурге. Особое место отведено военным генералам - К. П. Кауфману, М. Д. Скобелеву, М. Г. Черняеву, знаменитому путешественнику Николаю Пржевальскому (с. 8 - 10).

² Капитан Жак (в России - Яков) Маржерет не просто "путешествовал" по России, а долго в ней служил иностранным наемником при царях Федоре Иоанновиче и Борисе Годунове, воевал на стороне последнего против Лжедмитрия, потом стал одним из начальников гвардии самозванца и присутствовал на его коронации. В 1606 г. уехал во Францию, где издал свои мемуары, затем вернулся снова в Россию, служил "тушинскому вору", участвовал в подавлении поляками восстания москвичей в марте 1611 г., в грабеже и поджоге Москвы. После изгнания поляков из Москвы ушел вместе с ними, получив отказ князя Пожарского принять его опять на русскую службу. На его мемуары "Состояние Российской державы и Великого княжества Московского" неоднократно ссылается СМ. Соловьев [Соловьев, 1960, с. 341, 379, 421, 677, 678].

Автор подчеркивает, что Россия два столетия от царствования Петра I до февраля 1917 г. смотрела на Азию "через множество линз". Для своего исследования он выбрал только две из них - востоковедение и культуру, понимая с самого начала трудность стоявшей перед ним задачи, так как "русские не придерживаются единого мнения об Азии", "Российская империя географически принадлежала двум континентам", ее отношения с остальной Европой "носили противоречивый характер", а столкновения с Азией были более чем сложны, что и породило фрагментарные представления о Востоке среди ее народа. "Перефразируя стереотип из фильма Мотыля 1969 г. "Белое солнце пустыни", - пишет автор, - русский ориентализм - дело тонкое" (с. 11).

Далее автор внимательно прослеживает, как формировалось и менялось отношение русских к Востоку и его уроженцам, причем не с эпохи Петра, а со времен борьбы Киевской Руси с хазарами, булгарами, печенегами, половцами, монголами, тюрками Золотой Орды и постордынских государств (см. главу "Лес и Степь", с. 12 - 30). Причем анализируются контакты со всеми этими народами на основе не только русской и зарубежной историографии (В. Бартольда, Г. Вернадского, Н. Баскакова, Н. Карамзина, П. Толочко и др.), но и первоисточников (Геродота, Лаврентьевской и Ипатьевской летописей, Новгородской первой летописи, "Повести о разорении Рязани Батыем", Русского хронографа, текстов былин, "Хождения за три моря" Афанасия Никитина и др.). Некоторые источники, например "Слово о полку Игореве", Шиммельпеннинк подробно разбирает, сопоставляя его со старофранцузским эпосом "Песнь о Роланде" ("В отличие от судьбы Роланда неудача Игоря имела счастливый конец"). Изучив "Слово", автор делает вывод об отсутствии в нем резко отрицательных характеристик половцев, определяемых не как "дьявольская сила", а как "опасный противник, не более того". Он даже указывает на наличие в тексте "Слова" следов "магии дохристианских богов и прочих языческих элементов" (с. 17).

По мнению Шиммельпеннинка, от порядков, введенных на Руси Золотой Ордой, больше всех выиграла православная церковь, которая под монгольским игом, пользуясь веротерпимостью ханов и полученными от них налоговыми привилегиями, стала "главным борцом за русскую национальную идентичность". Он обращает внимание на "идеологию молчания", возникшую на Руси после прихода монголов. Их разорительные походы были описаны намного позже, иногда - через века, так как церковь (а летописи писались монахами), да и князья тоже старались не ссориться с ханами. К тому же Византия - "духовный покровитель Руси" - была в хороших отношениях с Золотой Ордой (заправлявший в Орде временщик Ногай в 1273 г. женился на дочери византийского императора Михаила VIII).

Нет смысла перечислять все аспекты взаимодействия и взаимовлияния (да и взаимоотталкивания) Руси и Золотой Орды. Они хорошо изучены в отечественной литературе, частично использованной и в рецензируемой монографии. Но автор ее этим не ограничивается. Он старается досконально исследовать механизм русско-ордынских отношений, выявить их отличия от связей Орды с Китаем, Центральной Азией, Ираном. Тем более что первоначально установленный режим контроля со стороны баскаков уже к концу XIII в. был фактически заменен прямым сотрудничеством с ханами "более самостоятельных" "русских князей".

Много внимания в книге уделяется ордынскому наследию на Руси в политике, хозяйстве, структуре управления (судя по ссылкам автора, этот вопрос внимательно изучен в западной литературе). Естественно, не прошел автор мимо вопросов ордынского происхождения многих русских фамилий, упомянув при этом, наряду с Карамзиным, Куракиным, Кочубеем и Ушаковым поэта Анну Горенко, принявшую фамилию своих предков с материнской стороны Ахматовых (с. 22).

Связи Руси с Востоком, естественно, не замыкались только на Золотой Орде. Поэтому Шиммельпеннинк рассматривает и свидетельства русских паломников в Святую землю (Палестину) или Царьград (Византию), особенно останавливаясь на записках игумена Даниила (XII в.) и, в еще большей мере, на многолетнем путешествии в Индию тверского купца Афанасия Никитина, побывавшего и в Иране. И хотя в XV в., да и позже, другие русские путешественники посещали страны ислама, прежде всего Иран и Османскую империю, знакомство россиян с исламом до царствования Петра I было весьма поверхностным, ограничиваясь "неточным описанием исламских обычаев", на котором сказывалось влияние "исторических преданий о борьбе русских с басурманами" (с. 26).

После падения Золотой Орды и завоевания Москвой постордынских Казанского и Астраханского ханств, московские цари, по мнению Шиммельпеннинка, "не последовали примеру Испании после падения Гранады в 1492 г.", т.е. не начали полемику против ислама и не на-

вязывали мусульманам насильственное крещение (с. 28). Однако здесь автор не вполне точен. Терпимость в отношении ислама и права мусульман его свободно исповедовать установилась не сразу, окончательно - только в 1773 г., при Екатерине П. А до этого более двухсот лет политика Москвы, а затем и Петербурга в мусульманском вопросе была непоследовательной и противоречивой. С одной стороны, мусульманскую знать преследовали, разоряли и ограничивали в правах, с другой - доверяли ей управление целыми областями и командные посты в армии, в которую принимали десятки тысяч "служилых татар", сохранявших верность исламу. С одной стороны, Борис Годунов и Михаил Романов покровительствовали знатным мусульманам, с другой - казанский епископ Лука Канашевич только в 1740 - 1755 гг. разрушил на территории бывшего Казанского ханства 418 из 536 мечетей [Малашенко, 1998, с. 26]. И хотя вскоре лично приехавшая в Казань императрица фактически уравняла в правах мусульман и православных, "художества" Канашевича не были забыты приверженцами ислама.

Параллельно с проблемами религии Шиммельпеннинк рассматривает проблемы науки, в том числе историю становления Академии наук и научного востоковедения, трудности этого становления, в том числе критику известным арабистом И. Ю. Крачковским "фальшивой норманской теории" Готлиба-Зигфрида Байера, одного из первых приглашенных из-за рубежа членов российской Академии и первых ее востоковедов. Байер взялся писать историю России, пользуясь документами на древнескандинавском, арабском, монгольском, китайском языках, даже на санскрите, но не на русском! И, несмотря на возражения многих, на свидетельство Крачковского о "поверхностном дилетантизме" Байера как знатока арабского языка и его явной неподготовленности к столь ответственной работе, в основе которой были "и переводы, и компиляции", переводы Байера "оказали значительное влияние на раннюю российскую историографию" (с. 251). Подлинным "первым востоковедом России" впоследствии был признан Георг-Якоб Кер, другой выходец из Германии, начавший свою карьеру в России как переводчик и преподаватель иностранных языков. Он занимался изучением коллекции из 4 тысяч татарских монет, хранящихся в Кунсткамере, переводил таблицы персидских астрологов и историю Средней Азии, написанную хивинским ханом XVII в. Абу-ль-Гази Бахадуром.

Первыми русскими академиками в 1745 г. стали Михаил Ломоносов и поэт Василий Тредиаковский. Но востоковедов набирали преимущественно из православных греков, сербов и молдаван. Одним из них был Дмитрий Кантемир, бывший господарь Молдавии, великолепный знаток трех культур - Византии, итальянского Возрождения и ислама. Избранный в 1714 г. членом Берлинской академии наук, он стал автором "Описания Молдавии", "Хроники валлахов и молдован", "Исследования природы монархии". Латинский оригинал его самого значительного труда "Истории возвышения и упадка Османской империи" не был опубликован. Однако его сын, известный поэт Антиох Кантемир, будучи послом в Лондоне, перевел рукопись и опубликовал ее на английском языке. За этим последовали также версии на французском и немецком. Книга оказала большое влияние на европейскую историографию османов и даже на творчество Байрона. Примечательно, что в книге применялось мусульманское летосчисление. Петр I, высоко ценивший Кантемира, даже собирался сделать его первым президентом Академии, но не успел - Кантемир скончался в 1722 г., сопровождая царя в персидском походе.

Несмотря на все усилия Петра I и даже Екатерины II, в Европе по-прежнему воспринимали Россию как своего рода "Скифию". Это видно хотя бы по восприятию иностранными дипломатами, особенно послом Франции графом де Сегюром, путешествия Екатерины II в Крым в 1787 г., когда ее, по словам графа, приветствовали казаки, "богато одетые по-азиатски", татары, грузины, киргизы и "дикие калмыки, напоминавшие подлинных гуннов". А встречи с князем Потемкиным граф сравнивал с "аудиенцией у визиря в Константинополе, Багдаде или Каире". Поездку императрицы в сопровождении "похожих на китайцев калмыков" Сегюр называл "спектаклем арабских ночей", а войдя в помещение ханского гарема в Бахчисарае, "предался восточной роскоши и наслаждению бездействием настоящего паши" (с. 45 - 47).

И все это писалось и говорилось (в частности, в беседах графа с императором Австрии Иосифом II, также сопровождавшим царицу) вопреки тому, что Екатерина тогда "впала не в "востокофилию", а в "грекофилию"", вспоминала, что в Херсоне был крещен в 988 г. киевский князь Владимир, называла Крым Тавридой, Днепр - Борисфеном, отобранный у турок Хаджибей - Одессой в честь Одиссея, героя Гомера. Но на Сегюра ничего не действовало: он даже Петербург с его сугубо западной архитектурой считал "почти восточным". По иронии судьбы это происходило в царствование императрицы, увлекавшейся Плутархом и Тацитом, почитавшей Вольтера, Дидро и Монтескье, а также - провозгласившей в 1-й главе своего "Наказа"

1767 г., что "Россия - европейское государство". Тем не менее Шиммельпеннинк приписывает ей "флирт с Востоком", особенно - "в архитектуре и декоративном искусстве", относя это, правда, к "китайщине", в которой он обвиняет также Вольтера, "который идеализировал Китай". Позднее автор поправляется: "В XVIII веке Россия училась смотреть на Восток глазами Запада" (с. 51).

Подводя итог "веку Екатерины", Шиммельпенник делает вывод: "Элита России видела Восток удивительным, забавным и красивым. Но у нее не было сомнений в том, что Россия сильно отличается от Азии. И только в следующем столетии, когда встал вопрос об отношениях с Европой, мнение об Азии стало менее однозначным" (с. 59). И понятно почему: Россия лучше узнала Восток и благодаря этому, а также более интенсивным контактам с Европой, лучше поняла себя, прежде всего через свою литературу, поэзию, музыку, философию, иными словами - через культуру.

По словам Белинского, "Пушкин открыл Кавказ". И хотя до него о Востоке писали и другие, но именно "южный поэт" сделал популярными азиатские темы для русского читателя, за что многие его считали "российским Байроном". Автор подробно останавливается на биографии Пушкина и его генеалогии, напоминая, что род Пушкиных 28 раз упомянут в "истории Государства Российского" Карамзина, и по ходу изложения разбирая "южные поэмы" и другие произведения, касающиеся Востока, в частности "путешествие в Арзрум", которое он считает "эпитафией романтическому заигрыванию с Востоком в русской литературе" (с. 74). Говоря о мотивах "ориентализма" в русской живописи, Шиппельпеннинк пишет, что они пришли с Запада, от Эжена Делакруа, но практически анализирует при этом только творчество Василия Верещагина, каковое, по мнению многих (в том числе пишущего эти строки), к живописи Делакруа не имеет отношения, более того, в чем-то с ней даже полемизирует.

Большая глава посвящена сложившейся с начала XIX в. школе востоковедения в Казани. Повествуя о ее успехах и достижениях, при этом сравнивая их с более скромными удачами востоковедов Москвы и Харькова, автор уделяет внимание и борьбе внутри казанской школы, не всегда связанной с чисто научными разногласиями. Он называет основоположников изучения восточных языков и вообще Востока Иоганна-Готфрида Берендта и Бернхарда Дорна в Харькове, Алексея Болдырева (ученика знаменитого французского лингвиста Сильвестра де Соли) в Москве, Кристиана-Мартина Френа и Франца Эрдманна в Казани. Несмотря на последующую критику всех этих выходцев из Германии (Болдырев, кстати, тоже учился в Германии), плохо знавших русские реалии и русский язык (Френ и Эрдманн даже вели преподавание на латыни, а Берендт вообще был лютеранским пастором!), Шиммельпеннинк считает, что они заложили неплохую основу для дальнейшего развития востоковедения, особенно изучения восточных языков. Кроме того, они же зародили среди своих студентов интерес к "азиатскому влиянию" на русскую культуру, что остается до настоящего времени постоянной темой дискуссий в отечественной истории. Тон им задал возглавивший казанский университет в 1819 г. Михаил Магницкий, стремившийся превратить его в сугубо "русский" и "христианский" и даже требовавший от Эрдманна "преуменьшить достижения исламской цивилизации", свести ее истоки к "древнегреческой мысли". Он выбрасывал из университетских публикаций "пассажи о Чингисхане и Тамерлане из-за их потенциально опасного воздействия на татарские меньшинства империи" (с. 100).

Востоковедение в Казани буквально возродилось после замены Магницкого в 1826 г. М. Мусиным-Пушкиным и назначения профессором Александра Касимовича Казем-Бека. Это был, по его же словам, "подданный Российской Империи персидского происхождения" (его настоящее имя - Мухаммад Али), но - "последователь протестантской церкви и преподаватель тюрко-татарской литературы". С его именем связан подъем изучения в Казани и Петербурге арабского, персидского и тюркских языков. С 1845 г. он - декан восточного факультета, с 1829 г. - член Британского Королевского Азиатского общества, с 1835 г. - член Российской Академии наук, в дальнейшем - член сообществ востоковедов Парижа, Берлина и Бостона. Он автор тюрко-язычной "Истории ханов Крыма" (1832) и "Тюркской грамматики" (1839) на русском и немецком языках, "Мухтасарат аль-Викайя" (конспекта предупреждений) - арабоязычного учебника юриспруденции для мусульман России. Одним из его студентов в Казани был Лев Толстой.

С 1849 г. Казем-бек жил в Петербурге, где сочетал преподавание с различными административными постами, с 1862 г. - в чине тайного советника. Он много писал о Коране, о повстанцах в Дагестане, о секте бабидов в Иране. Но наряду с ростом его научного авторитета росло и недовольство им среди консерваторов, подозревающих его в симпатиях к исламу, но также - и среди мусульман, отвергавших вмешательство "отступника" в их дела. Некоторым не понра-

вилось и то, что Казем-Бек видел в современном ему мире ислама черты "стагнации, коррупции и деспотизма". Вместе с тем в многочисленных статьях он очень объективно писал об исламе, в частности, рисуя портрет пророка Мухаммеда как выдающейся личности с "исключительной памятью, мощным интеллектом, сдержанного и внимательного человека". Он выступал вообще против противопоставления Востока Западу, а ислама - христианству, подчеркивая, что эпоха Просвещения в Европе "имела два источника - Флоренцию и Андалусию". В то же время Запад, по его мнению, "не может возродить просвещение на Востоке... Реформы там могут провести только те, кто родился на Востоке, в своих странах".

Помимо Казем-Бека, в книге речь идет и о других востоковедах Казани, среди которых выделялись отец Иакинф Бичурин, голландец Шмидт (специалист по Монголии и Тибету), Осип (Юзеф) Ковалевский, сын униатского священника из Гродно, друг и единомышленник Адама Мицкевича, ставший видным знатоком арабского, греческого, татарского и монгольского языков, а после пребывания в Китае - освоивший в "определенной степени" также китайский, маньчжурский и тибетский. Стоит отметить, что успешной деятельности востоковедов Казани всемерно содействовал знаменитый математик Николай Лобачевский, бывший 15 лет ректором университета в Казани.

Шиммельпеннинк не прошел мимо и так называемого миссионерского востоковедения. При Казанской духовной академии в 1845 г. было организовано особое миссионерское отделение, состоявшее из секций, изучавших языки и религии восточных меньшинств империи: "самодержавие хотело ассимилировать меньшинства путем духовной русификации" (с. 124). Шиммельпеннинк считал, что царизм мог этим ограничиться по "демографическим" соображениям, ибо мусульмане в России к концу XIX в. составляли не более 10% населения, а почти все немусульмане (чуваши, черемисы и прочие), как и часть мусульман ("новокрещены") были к этому времени уже обращены в христианство.

Но это не вполне так. Во-первых, также как и мавры в Испании XVI в. и гугеноты Франции XVII в., мусульмане России лишались своих земель и даже изгонялись за рубеж и при Иване Грозном (в Поволжье), и при Николае I и даже при Александре II (на Кавказе). Поэтому опыт России не так уж отличался от опыта Франции и Испании, как это полагает автор рецензируемой книги. Во-вторых, в Испании и Франции доля этих "нежелательных" меньшинств или не превышала, или была даже меньше доли мусульман в России. Причины были не "демографические", а историко-политические и хозяйственно-географические: 1) незаселенность и неосвоенность значительной территории необъятной Российской империи, т.е. исторической Евразии, внутри которой Русь привыкла сосуществовать с Великой Степью; 2) признание большинством обитателей бывшей Золотой Орды законности власти Белого царя (Ак-Падишах) как наследника ордынских ханов (этот важный момент Шиммельпеннинк почему-то вообще не затрагивает); 3) установление самых различных и многообразных (политических, военных, деловых, социокультурных, личных и даже кровнородственных) связей между русской и мусульманской знатью еще в эпоху Золотой Орды, впоследствии лишь укрепившихся (иногда - до полного взаимопроникновения и даже слияния); 4) интеграция в экономическую и культурную, а затем и в общественную жизнь России не только основной части мусульманской знати, но и многих ее единоверцев - военных и чиновников ("служилых татар"), предпринимателей, наиболее "европеизированной" фракции новой интеллигенции, да и других слоев на рубеже XIX-XX вв., довольно быстро нашедших общий язык с русскими рабочими и крестьянами в ходе массовых выступлений и движений революционного и полуреволюционного характера.

Миссионерство должно было как бы закрепить все эти связи и процессы. Однако, если оно и добилось каких-то относительных успехов в XVIII -начале XIX в., то к концу XIX в. оно фактически вынуждено было признать свое банкротство, несмотря на мощную поддержку обер-прокурора Святейшего Синода Константина Победоносцева. Так, большие затраты государства и наличие среди миссионеров таких образованных, талантливых и даже пользовавшихся определенным авторитетом востоковедов, как Иакинф Бичурин, Николай Ильминский (деятельности которых Шиммельпеннинк придает, на мой взгляд, явно преувеличенное значение), не оправдались.

Петербургская школа востоковедения, возникшая одновременно (в 1819 г.) с университетом северной столицы, многим обязана Сергею Уварову, будущему графу и министру просвещения, который, по мнению автора, вовсе не был реакционером, как это считалось у нас в советское время. Европейски образованный, "западник" по убеждениям, он переписывался с Гёте, но не отрекался от своего татарского предка Минчака Косаева, выехавшего из Орды в начале XV в. Будучи дипломатом в Вене, он сблизился с известными французскими эмигрантами мадам де

Сталь и принцем де Линем, а также - попал под влияние германских романтиков, увлекавшихся тогда Индией и "восточным возрождением". По возвращении в Россию Уваров выступил с проектом "Азиатской академии" в 1809 г. Он считал, что знание Востока можно противопоставить "разрушительным новым философиям" в идейном плане. В плане практическом он настаивал на подготовке переводчиков, "необходимых для наших отношений с Турцией, Персией, Грузией и Китаем", а также - с Индией, "наиболее древней, интересной и почти неизвестной". Характерно, что за 8 лет до Уварова с тем же проектом выступил советник Александра I граф Ян Потоцкий (с. 156 - 157).

Проект не был реализован, но Уваров стал членом Российской Академии в 1810 г., а в 1818 г. - ее президентом. Он ввел преподавание арабского и персидского языков, позднее - санскрита, а в 1818 г. основал Азиатский музей с К.-М. Френом во главе. Музей стал "первым учреждением академии, занявшимся Востоком". При этом и Френ, и сменивший его в 1842 г. Б. Дорн много сделали для обучения первых востоковедов и в университете Санкт-Петербурга, где главным востоковедом все же был Осип (Юзеф-Юлиан) Сенковский, обедневший польский аристократ из Вильнюса, великолепный знаток арабского, турецкого, персидского и древнееврейского языков. Много путешествовавший по Ближнему Востоку, автор ряда книг, он 25 лет возглавлял кафедру арабского языка в университете. Ему же принадлежит более чем оригинальное объяснение чуждости польской шляхты простому народу ее якобы происхождением от монгольских пришельцев XIII в.! Многие его произведения были опубликованы под псевдонимом "барон Бромбеус". Друг Пушкина Кюхельбекер включал Сенковского "в четверку лучших писателей России".

Став министром просвещения в 1833 г., граф Уваров продолжал заботиться о востоковедении, ввел наряду с ранее изучаемыми языками, преподавание монгольского, татарского, а затем армянского, грузинского и азербайджанского языков. В Петербург были приглашены Казем-Бек, Мирза Джафар Топчинбаев, а также - профессор каирского университета шейх Мухаммад Айяд Ат-Тантави. В 1854 г. кафедры востоковедения из Казани вообще были переведены в Петербург, где возник восточный факультет, деятельность которого Шиммельпеннинк связывает с именами санскритолога Ф. И. Щербатского, монголоведов-академиков С. Ф. Ольденбурга, В. В. Радлова и других, уговоривших, в частности, премьера П. А. Столыпина выстроить в Петербурге дацан (буддистский монастырь). На факультете стали преподавать японский, корейский и тибетский языки, историю Азии, исламскую юриспруденцию. Первый декан факультета Казем-Бек с гордостью отмечал, что, "нигде в Европе не объединено так много востоковедов в одном академическом учреждении, как здесь". По инициативе Б. Дорна началось преподавание языка афганцев (пушту), дабы "потрясти англичан", "опасавшихся продвижения русских в Центральной Азии" к границам Индии.

Многие востоковеды (Казем-Бек, В. Григорьев, И. Минаев и др.) служили экспертами, чиновниками или преподавателями в Академии генерального штаба во время войн на Кавказе, в Крыму и Средней Азии. В 1892 г. тюрколог Вельяминов-Зернов раскритиковал преподавание восточных языков в университете, ориентированное не на практическое овладение одним из них, а на изучение "исторических связей" между ними, в последствии чего, например, специалист по Ближнему Востоку изучал (неизбежно "менее глубоко") одновременно арабский, персидский, турецкий и татарский языки. Ломать систему преподавания восточных языков в Петербурге не стали. Тем более что раздельное преподавание языков с 1814 г. велось в Лазаревском институте восточных языков в Москве. Позднее, в 1896 - 1906 гг. было налажено практическое изучение китайского, корейского, японского, монгольского и тибетского языков в специальной школе Владивостока, преобразованной в дальнейшем в Восточный институт. В 1916 г. его выпуск составили 300 гражданских и более 200 военных специалистов.

Книга содержит также довольно объемные очерки о жизни и работах известного китаиста В. П. Васильева и уже упоминавшегося С. Ф. Ольденбурга. А последняя ее глава - "Экзотическая связь" - открывается эпиграфом из Андрея Белого: "Россия - монгольская страна. В наших жилах течет монгольская кровь". Содержание главы - преимущественно анализ восточных мотивов в русской музыке и поэзии. Автор рассматривает сквозь призму "ориентализма" произведения (в том числе малоизвестные или вообще неизвестные) Михаила Глинки, Владимира Стасова, Александра Бородина, Николая Римского-Корсакова, Модеста Мусоргского, Александра Алябьева, Милия Балакирева, Дмитрия Мережковского, Валерия Брюсова, Константина Бальмонта, Льва Толстого, Владимира Соловьева, Александра Блока, Вячеслава Иванова. Этот список можно было бы расширить, дополнив его сотнями имен, в том числе Гавриила Державина,

Василия Жуковского, Александра Грибоедова, Петра Вяземского, Михаила Кузмина и многих других. Но надо отдать должное Шиммельпеннинку: выбранные им имена великолепно иллюстрируют связь России с Востоком. А его анализу творчества Бородина и Белого, да и других композиторов и писателей могли бы позавидовать профессиональные музыковеды и литературоведы. Некоторые его тезисы (например о связи с Востоком русской поэзии Серебряного века) могут вызвать возражения. Но в целом глава, задуманная в качестве философско-эстетического подкрепления позиций автора, несомненно, удалась.

Подводя итоги своего исследования, Шиммельпеннинк как бы определяет, что такое Азия в понимании россиян и каково ее место в осознании русскими своей национальной идентичности. Размышления об этом начались, по его мнению, после публикации в 1836 г. "Первого философического письма" Петра Чаадаева, пессимистически оценившего как прошлое, так и будущее России. Возникшие споры западников и славянофилов Азии не касались: славянофилы были за Европу, но "православно-славянскую", а не "римско-германскую". Однако постепенно и в поэзии, и в практической жизни (особенно тех, кто видел негативные черты Запада), стали пробивать себе дорогу симпатия к Востоку, желание опереться на него и на его цивилизации в противостоянии Западу, который после царствования Петра I не только боялся России и не доверял ей, но и интриговал против нее. После 1848 г., тем более - Крымской войны 1853 - 1856 гг., многие русские западники, даже эмигранты вроде Герцена, отошли от "западничества". Подъем патриотизма только усилился после русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг. и окончания завоеваний в Средней Азии, где Англия при одобрении всей Европы мешала России, как могла. В то же время военный министр России генерал Куропаткин писал в своем дневнике в 1903 г. о "грандиозных планах" императора Николая II по экспансии в Маньчжурию, Корею и Тибет, установлению господства над Ираном, Босфором и Дарданеллами³. Известно, чем эти планы закончились.

Тяготение к Востоку, своего рода "азиатство", продолжилось уже после революций 1917 г. среди части русской эмиграции, взявшей на вооружение концепцию "евразийства". В числе идеологов "евразийства" автор называет лингвиста Николая Трубецкого, географа Петра Савицкого, историка Георгия Вернадского, трудам которого уделено особое внимание. Шиммельпеннинк считает "неоевразийцами" современной России Александра Проханова, Павла Дугина и даже Геннадия Зюганова. Взглядам последнего, особенно его расчетам на сближение России с Китаем, он уделяет слишком большое внимание. Что же касается Льва Гумилёва, по сути дела - главного, если не единственно последовательного "евразийца" в России, то он лишь бегло упомянут.

Окончательное мнение автора о русском "ориентализме", под которым он понимает не только изучение Востока, тягу к нему и ее отражение в литературе и искусстве, но и определение частью русского народа своей этнокультурной идентичности, достаточно амбивалентно. Он цитирует Николая Бердяева (по поводу "азиатского строя" русской души), Геннадия Зюганова (относительно "единой исторической судьбы" России и Китая), но явно отказывается высказываться о поставленном Владимиром Соловьевым перед Россией вопросе о выборе "между Ксерксом и Христом". Он признает, что "сторонники восточного характера России всегда были в меньшинстве". Но его беспокоит, что "новый мировой порядок во главе с первой державой Запада" вызывает реакцию различных правых и националистических групп России, обращающихся к "азиатским ценностям" автократии, "порядка, патернализма" и "расовой привязанности к Востоку" (с. 239). Последнее в России явно не наблюдается. В этом случае автор, отступив от научных позиций к политическим, несомненно, ошибся.

В целом монография Шиммельпеннинка заслуживает высокой оценки. Это - фундированное, выстроенное во многом на первоисточниках, историко-культурологическое исследование, свидетельствующее о богатой эрудиции автора, хорошем знании им предмета изучения и, что не так часто встречается среди западных авторов, пишущих о России, объективности и, в основном, справедливости его оценок.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. 27. Л.: Наука, 1984. Красный архив. 1922. N 2.

Малашенко А. В. Исламское возрождение в современной России. М., 1998.

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. IV. Т. 8. М., 1960.

³ Автор цитирует "Дневник А. Н. Куропаткина" по: [Красный архив, 1922, N 2, с. 31].

Permanent link to this publication: