Динамика превращения венгерской дворянской "нации" (natio Hungarica) в нацию (и даже нации) буржуазной эпохи на рубеже XVIII-XIX вв. давно и плодотворно изучается в венгерской и российской исторической науке [1 - 3]. Большинство ученых сходится во мнении, что феодальный господствующий класс Венгерского королевства не смог бы долго подменять собой национальное сообщество, лишая гражданских прав непривилегированные сословия, и не был в силах и далее сохранять этническую пестроту своих рядов в эпоху, когда язык превращался в главный критерий принадлежности к той или иной нации. Поэтому natio Hungarica не могла не расколоться, уступая место моноэтничным, сплоченным по языковому принципу национальным образованиям. Не оспаривая правоту конечных выводов, хотелось бы отметить, что подобный подход отличается телеологичностью, поскольку в донациональной эпохе отмечается и исследуется только то, что содержит зародыш будущих национальных идеологий и указывает на последующее обострение межнациональных конфликтов.

Между тем в раннее Новое время этническое самосознание играло относительно малую роль, а такие социальные группы, как семья, народ, политические и церковные институты, обладали колоссальной значимостью. Примером того, как такие формы массового сознания успешно изучаются на материале других европейских народов, может служить новая книга английского историка К. Кидда "Британские идентичности до национализма: Этничность и нация в Атлантическом мире, 1600 - 1800" [4]. Для максимально точного описания идентичностей той эпохи Кидд отказывается от анахроничного, по его мнению, термина Э. Смита "этноцентризм" (поскольку в лексике той эпохи не было слова "этнос") и предлагает использовать понятие "регнализм" (от латинского regnum - страна, королевство), впервые употребленное медиевистом С. Рейнольде [4. Р. 288]. Подобно тому как англосаксы и кельты стали непримиримыми антиподами лишь в контексте расовых теорий XIX в., так и в Венгрии раннего Нового времени мадьяры, славяне и немцы в идеологии и социальной политике элит не противопоставлялись, но сосуществовали не только в рамках средневековой венгерской нации (natio Hungarica), объединявшей господст-

Хаванова Ольга Владимировна - канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

стр. 3

вующий класс, но и в контексте более широкого понятия Hungari, включавшего всех жителей королевства Венгрия.

Современная венгерская историография в целом не оспаривает того факта, что ранее Новое время было эпохой мирного сосуществования разных этносов. Литературовед Ф. Биро отмечает, что в середине XVIII в. "сформировалось такое патриотическое чувство, которое было связано не с этносом или языком, но с территорией. Современники нередко писали, проповедовали или преподавали на двух-трех языках, за границей же, вне зависимости от родного языка они называли себя Hungari". У этой ситуации, по мнению автора, было две причины: во-первых, использование того или иного языка в повседневной жизни определялось практической целесообразностью, которая не оскорбляла ничьих чувств, во-вторых, у общественной и научной жизни был общий и общепринятый язык-посредник - латынь [5. 117. old.].

В венгерской исторической литературе термин "Hungari" чаще употребляется как обобщающий для представителей невенгерских народностей королевства, о которых венгерская исследовательница Э. Балаж образно сказала: "Их родным языком не обязательно был венгерский, но они руководствовались любовью к родной земле" [6. Р. 320]. Однако в более расширительном значении термин может и должен употребляться для обозначения всех жителей королевства, которые были Hungari с точки зрения подданства или государственной принадлежности. Перед историком, изучающим раннее Новое время, стоит задача синхронизации научного языка с языком, на котором говорила донациональная эпоха, когда представители дворянства, чиновничества, духовенства, армии, интеллигенции вне зависимости от родного языка, места рождения, самоидентификации и т.д. объективно составляли основу возможной в будущем территориальной венгерской нации.

Антропологи и этнологи не устают повторять, что идентичность - это не шляпа, которую всякий раз более одной не наденешь. "Хунгарская" идентичность в ту пору сосуществовала с любовью к малой родине и родному языку, с одной стороны, и верностью Габсбургской монархии - с другой, при этом не всегда занимала в этой иерархии первое место. Долгое время мысли и поступки людей XVIII в. расценивались с точки зрения критериев соответствия венгерской буржуазной нации, какой она сложилась и заявила о себе в конце XIX в., поэтому в членстве в нации отказывалось тем, для кого "мадьярская" идентичность не стояла на первом месте.

Во второй половине XVIII в. венгерская политическая нация, наряду с сохранявшими свою остроту конфессиональными противоречиями, была разделена в зависимости от своего отношения к программе модернизации государства и общества, проводившейся австрийским просвещенным абсолютизмом. Долгое время историография делила дворянство на патриотически настроенное и "денационализированное", поступившее на службу Габсбургам и превратившееся в агентов их влияния [7. 5 - 107. old.]. Только в последние десятилетия, прежде всего в работах Д. Кошари, была предпринята попытка по достоинству оценить их вклад в модернизацию государства и общества и "признать" за ними право на любовь и верность родной стране [8. S. 215]. Несомненно, в рядах дворянства (в особенности "новых людей", своим возвышением всецело обязанных династии) было немало таких, для кого личная преданность Габсбургам брала верх над государственно- правовыми интересами Венгерского королевства. Но достаточно более пристально взглянуть на круг интересов и характер личных связей многих представителей дружественной Вене венгерской аристократии, чтобы убедиться в том, что это были истинные государственники, имеющие полное право именоваться Hungari.

Характерен пример государственного деятеля конца XVIII в. графа Антала Брунсвика-младшего (1746 - 1793). По неподтвержденной легенде, его род восходил к герцогам Брауншвейгским, однако вплоть до середины XVIII в. Брунсвики оставались мелкими дворянами; в XVII в. они были протестантами, в XVIII в. - вновь католиками [9. 1 - 4. old]. Почет, богатство, а с ними и графский титул семье принес Антал Брунсвик-старший - просвещенный бюрократ эпохи Марии Терезии, который

стр. 4

прославился успешным проведением урбариальной реформы в целом ряде венгерских комитатов [10. Р. 327]. Его сыновья, Антал и Йожеф, обучались в лучшем привилегированном учебном заведении монархии Габсбургов, венском Терезиануме, где наряду со свободным владением несколькими иностранными языками, глубокими познаниями в экономике и праве, философии и истории обрели интеллектуальную открытость и восприимчивость к духовным веяниям эпохи. Молодые люди переписывались друг с другом по-немецки, с отцом - на латыни, с зятем - венгерским лейб-гвардейцем - по-венгерски. Их фамилия, звучавшая непривычно для венгерского уха, заставляла многих думать, что они этнические немцы, но в венских кругах, несмотря на блестящее владение немецким, их считали прежде всего венграми (Ungar). На публичном выпускном экзамене в Терезиануме Антал Брунсвик продемонстрировал "неожиданно блестящее для венгра владение немецким языком", чем вызвал у профессоров и титулованных гостей неподдельное восхищение [11].

Лояльный Вене бюрократ А. Брунсвик не противопоставлял себя мадьярскому этносу, живо откликался на события культурной жизни королевства, понимал значение изучения венгерского языка для сохранения и укрепления венгерской государственности. Еще в 1770 г. Антал, в то время мелкий чиновник в Венгерской казенной палате, скорее всего по совету одного из своих бывших учителей, выдающегося венгерского историка и источниковеда Д. Праи, с интересом прочел и с восторгом принял (о чем писал в письме к отцу [12]) ставшую впоследствии знаменитой книгу астронома Я. Шайновича "Демонстрация тождественности языка венгров и лопарей", труд, который открыто критиковали многие "патриотически настроенные" венгры, привыкшие считать себя потомками воинственных гуннов, но никак не родственниками "пропахших рыбьим жиром" миролюбивых финнов [5. 176 old.]. Спустя годы А. Брунсвик будет настаивать на полноценном преподавании венгерского языка в средней школе не только мальчикам, но и девочкам. Можно сказать, что А. Брунсвик как государственный служащий, не чуждый просвещенным идеалам эпохи, сочетал верность Венгерскому королевству с верностью Габсбургскому дому и как подданный короны св. Стефана считал себя венгром, которому не безразличны язык и культура родной страны.

Другой социальной группой, чья принадлежность к сообществу "Hungari" долгое время ставилась под вопрос или сопровождалась целым рядом оговорок, были невенгерские народы королевства, у которых хунгарская идентичность не перерастала в мадьярскую. Хрестоматийным может служить пример Франтишека Адама Коллара (1718 - 1783), историка и источниковеда, придворного библиотекаря императрицы Марии Терезии. Уроженец Верхней Венгрии (территория современной Словакии), он считал себя славянином по рождению и венгром (Hungarus) по государственной принадлежности. Коллар стал членом natio Hungarica только в 1776 г., после того как императрица пожаловала ему дворянский титул и поместье. Его критическое отношение к сохранению комплекса дворянских привилегий и поддержка просвещенного абсолютизма в стремлении модернизировать правовую и политическую систему Венгрии вызывали резко негативную реакцию в королевстве. Особую известность приобрели события, произошедшие во время Государственного собрания 1764 - 1765 гг., когда разгневанное дворянство сожгло книгу Коллара, в которой тот доказывал, что венгерские короли с древнейших времен имели право облагать духовенство налогом, и резко негативно высказывался о налоговом иммунитете дворянства.

Венгерская историография долгое время ставила знак равенства между признаниями Коллара в своем славянском происхождении и приписываемой ему ярой ненавистью к венграм. Против этих упрощенных утверждений решительно выступил Д. Кошари в своем фундаментальном труде "Культура в Венгрии XVIII века" [13. 293 - 295. old.]. В недавно вышедшем сборнике писем Ф. А. Коллара венгерский историк И. Шоош на основе текстологического анализа еще раз убедительно показал, что Коллар противопоставлял себя не венграм, но массе венгерского дворянства с

стр. 5

его устаревшими представлениями о сословных привилегиях. Даже после многих лет, проведенных в Вене, он оставался патриотом Венгрии, страны, где родился, провел молодые годы, впервые приобщился к наукам и учености. В этой связи научную деятельность Коллара следует рассматривать как служение венгерскому отечеству, как деятельность, направленную на культурное развитие родной страны. Антиисторично приписывать Коллару венгерскую или словацкую национальную идентичность, заключает Шоош, выискивать в его образе мышления венгерскую или словацкую самоидентификацию, если подобная терминология отсутствовала в языке той эпохи [14. 11. old.].

Другой типичный представитель сообщества Hungari, Миклош Шкерлец (в хорватской традиции Никола Шкрлецкий, 1731 - 1797), напротив, органично сочетал хорватскую и венгерскую идентичность с чувством принадлежности к монархии Габсбургов. Он свободно владел хорватским, венгерским, немецким языками, латынью. В Хорватии его считали хорватом и уважали за неустанную деятельность во благо родного края. В Венгрии многолетняя служба в государственном аппарате, ясная гражданская позиция, прежде всего в вопросе о негативных последствиях австрийской экономической политики для Венгерского королевства (см.: [15]), снискали Шкерлецу славу истинно венгерского патриота. В молодости он изучал экономику в Болонье и потом всю свою жизнь был страстным пропагандистом экономических знаний и неутомимым практиком, внедрявшим новые формы и методы хозяйствования [16. С. 22 - 23]. Характерно, что в Наместническом совете М. Шкерлец в 70-е годы XVIII в. трудился бок о бок с Ференцем Шкерлецем, своим дальним родственником (представителем венгерской ветви семейства), которого вернее было бы назвать однофамильцем. Их имена в протоколах заседаний Комиссии по делам образования при Наместническом совете всегда стояли вместе, оба Шкерлеца поочередно реферировали схожие по тематике вопросы к текущим заседаниям комиссии, чем зримо воплощали не только дворянскую политическую нацию, но и территориальную модель нации.

Несмотря на то что господствующий класс по-прежнему определял характер политической системы королевства и отказывал в гражданских правах подавляющему большинству его населения, важной характеристикой венгерского общества во второй половине XVIII в. стало дальнейшее расширение понятия "политическая нация" -включение в него представителей непривилегированных социальных групп, что также способствовало консолидации над-"национальной" общности, включающей в себя (в идеале) все население страны. В сословном обществе одной из форм предоставления членства в политической нации, а с ним и политического полноправия оставалось возведение в дворянское достоинство. Этой привилегии могли удостоиться и солдат, и мелкий чиновник, и дипломированный врач за многолетнюю примерную службу. Сам по себе дворянский титул, даже если его присвоение не сопровождалось пожалованием имения, резко повышал социальную мобильность: давал право участвовать в работе органов сословного самоуправления, занимать предназначенные только для дворян руководящие должности, наконец, отправить детей в привилегированные учебные заведения в надежде, что их карьера сложится еще более удачно, чем у родителей.

Австрийский историк XIX в. И. Шварц писал, что образование - это зеркало, в котором отражается общество. Система образования, существовавшая в королевстве во второй половине XVIII в., свидетельствовала о процессах вертикальной и горизонтальной консолидации формирующейся "хунгарской" нации, т.е. о расширении доступа к образованию, прежде всего элитарному, и о расширении географии, т.е. внутренней миграции учителей и учеников. До 60-х годов XVIII в. дворяне и недворяне обучались совместно лишь в некоторых (не самых престижных) коллегиумах и в университетах. В 1763 г. в городке Сенц (ныне Сенец в Словакии) был открыт первый на территории Венгерского королевства Политико-экономический коллегиум, куда наряду с мелким дворянством начали принимать детей мелких чиновников Ка-

стр. 6

зенной палаты и подчиненных ей таможенных, налоговых и финансовых ведомств [17. 531 - 554. old.]. Сохранившиеся школьные ведомости свидетельствуют, что воспитанники были не только мадьярского, но и немецкого и славянского происхождения, на что указывают и языки, которыми те владели [18]. При приеме ни один из соискателей не был отвергнут из-за этнической принадлежности, поскольку главными критериями являлись выслуга лет отца и успеваемость сына. Успешный опыт преподавания политико-экономических (или, как говорили в то время, камеральных) наук был вскоре повторен на юге королевства: в 1769 г. в Вараждине открывается первый на территории Королевства Хорватия-Славония Политико-экономический коллегиум. Большинство учеников были уроженцы Хорватии, но, согласно спискам, опубликованным хорватским историком В. Баером, встречались юноши из венгерских комитатов [19. S. 209 - 247]. Помимо этого, в 1767 г. в венгерском городе Вац обычный коллегиум для бедных дворян был превращен в Терезианский коллегиум (названный по имени императрицы Марии Терезии и смоделированный по образцу венского Терезианского коллегиума), в котором были предусмотрены стипендиальные квоты для юношей из Хорватии и Трансильвании, а также для сыновей служащих венгерской Казенной палаты [20]. В условиях, когда просвещенный абсолютизм все настойчивее требовал от подданных, стремившихся к успешной чиновничьей карьере, образовательного уровня, необходимого для решения сложных задач управления государством, школа превращалась в инструмент конструирования не только властных элит, но и национального сообщества в целом.

Школьная система, существовавшая в королевстве во второй половине XVIII в., в известной мере отражала ту систему общественных отношений, при которой социальный статус или вероисповедание значили больше, чем родной язык и этническая принадлежность. Учебные заведения Венгерского королевства могли делить население страны по сословному признаку (в ряд привилегированных школ принимались лишь дворяне), противопоставлять по религиозному признаку (католики, кальвинисты, лютеране, православные обучались раздельно), но вопрос о национальности при зачислении практически никогда не возникал. Язык учености той эпохи, латынь, уравнивал венгров и словаков, немцев и хорватов в их стремлении получить образование. Местные языки и диалекты (те, на которых говорили в данной местности), будь то венгерский, немецкий или один из славянских, активно использовался и иезуитами, и пиаристами (двумя соперничавшими друг с другом католическими орденами, которым принадлежало большинство католических школ в Венгрии) при преподавании закона Божьего, истории и постановке крайне популярных в то время "школьных драм" - любительских спектаклей на назидательные темы, разыгрываемых учениками [21. 108 - 125. old.].

XVIII век знал только одну форму легитимации этнических сообществ - государственность, поэтому, как говорилось выше, изо всех этнических групп Венгрии только хорваты, точнее, выходцы из Хорватии, имели специальные квоты в некоторых учебных заведениях королевства (не по этническому, но по регналистскому принципу). Создание специальных квот для хорватов не отделяло их от основной массы учащихся, но, напротив, теснее инкорпорировало их в сообщество Hungari. Когда же в 1781 г. император Иосиф II отдал одну из вакансий в королевской академии в Буде сыну военного хирурга из Чехии по имени Росберский, в ответном протесте Венгерская канцелярия написала: "Всепослушнейшая сия канцелярия нижайше просит, чтобы по крайней мере этого Росберского поместили бы по Вашей милости в какое-нибудь другое учебное заведение в Германских (т.е. Австро- Чешских. - О. Х.) Наследственных провинциях, где таковых заведений больше, чем в Венгрии, и в которых венгры не могут получать стипендии" [22]. Иными словами, в силу вступил принцип регнализма, согласно которому выходец из другого государства (Австро-Чешские провинции в данном случае воспринимались как заграница), вне зависимости от его этнической принадлежности, рассматривался как иноземец.

стр. 7

Система обучения, при которой выпускник не терял свою базовую этнокультурную идентичность и добавлял к ней государственно-политическую лояльность Венгерскому королевству и монархии Габсбургов, давала уникальные плоды. Hungari родом из разных частей страны составляли славу своего народа и своей страны. Ярким представителем этой группы может считаться профессор камеральных (политико-экономических) наук, пионер хорватской статистики Адальберт Барич (1742 - 1813). Уроженец Нови Сада, он изучал экономику и право у крупнейшего идеолога австрийского просвещенного абсолютизма И. Зоненфельза в Венском университете, в 1769 г. был назначен профессором вновь созданного Политико-экономического коллегиума в Вараждине. Однако в 1772 г. Барич был вынужден обратиться к властям с жалобой на то, что уровень подготовки воспитанников год от года становится все ниже, и на этом основании просить перевести его в Загребский университет [23]. Венгерская канцелярия пошла ученому навстречу, и с 1772 по 1776 г. Барич трудился в Загребе. В 1776/1777 учебном году он некоторое время преподавал в только что реформированной королевской академии в венгерском городе Дьере, но вскоре был приглашен в Будайский университет, недавно переведенный туда из Трнавы, а в 1784 г. вновь переселенный из Буды в Пешт. Именно там Барич достиг вершин своей карьеры, став в 1786 г. его ректором [24].

Некоторые Hungari славянского происхождения применяли полученные знания на службе в России, достигая при этом высокого общественного положения. В этой связи особого внимания заслуживают работы венгерского историка Ласло В. Молнара, который в своих трудах через десятки судеб уроженцев Венгрии, связавших свою судьбу с Россией, воссоздает интереснейшие подробности взаимодействий между народами и культурами [25]. Уроженец Закарпатья Михаил Балудянский окончил королевскую академию в Кошице, продолжил образование на юридическом факультете Венского университета у И. Зоненфельза и в 1789 г., по возвращении в Венгрию, возглавил кафедру в королевской академии в Надьвараде (совр. Орадя Маре в Румынии). Получив в 1796 г. ученую степень доктора права, Балудянский вскоре перешел в Пештский университет, где возглавил юридический факультет. Когда в начале XIX в. М. Сперанский через дипломатические миссии в Европе искал ученых людей из славян (и желательно православных), чьи знания и опыт могли быть востребованы на ниве народного просвещения в России, выбор пал на Балудянского. Он был приглашен в Петербург, где теперь под именем Михаила Андреевича Балугьянского около тридцати лет возглавлял Санкт-Петербургский университет и умер в 1847 г. в должности сенатора и чине тайного советника [26].

Как было сказано выше, языком обучения в школах всех уровней была латынь, в некоторых случаях немецкий. Остальные языки королевства находились на той ступени развития, которая не позволяла полноценно использовать их в процессе обучения. Создатели нового школьного уложения, известного как "Ratio educationis", введенного в Венгерском королевстве в 1777 г., полагали, что многоязычие должно быть не только сохранено, но и все ступени школьной системы должны приспосабливаться к существующей языковой ситуации. "В Венгрии живет много народностей и, следовательно, существует много языков, - говорилось в уложении, - поэтому то, что житель страны знает много языков, отечеству будет только на пользу" [27. 76. old.]. Для каждого народа (венгров, немцев, хорватов, сербов, словаков, русин, румын) должны были быть созданы языковые школы, в которых материал объяснялся детям на их родном языке. В малых гимназиях должно было быть по крайней мере два учителя, которые владели языками не большинства населения данной местности: в местах расселения венгров - учитель, говоривший по-немецки и учитель, говоривший по-словацки, в местах компактного проживания немцев - по-венгерски и по-словацки и т.д. Таким образом, полагали авторы уложения, родители избавлялись от необходимости нанимать частных учителей или посылать детей учиться далеко от дома [27. 123, 130 - 131. old.]. Историки справедливо отмечают, что в основе первых успехов национальных движений невенгерских народов королевства лежало

стр. 8

терпимое, даже бережное отношение авторов школьного уложения к языкам народов, проживавших на территории Венгрии [28. Р. 229].

Возможно, одной из причин такого языкового плюрализма являлось то обстоятельство, что авторы "Ratio educationis" были по вероисповеданию католиками. Американский историк Д. Белл в своей новой книге о культе нации во Франции в XVIII в., проанализировав отношение к языку как инструменту национального строительства у католиков и протестантов, пришел к интересным выводам. Известно, что протестантизм делал акцент на самостоятельное чтение Библии, и поскольку осуществить перевод Библии на все многообразие диалектов не представлялось возможным (как из-за нехватки людей и финансовых ресурсов, так и из того опасения, что в переводы священных текстов вкрадутся ошибки), протестанты по всей Европе приводили языки к единой норме, желательно, практикуемой при правящем дворе. Католическое духовенство, те же иезуиты, напротив, старательно изучали местные языки, чтобы на них и через них общаться со своей по большинству неграмотной паствой, используя силу устного слова священника, эмоциональное воздействие проповеди на прихожан в тех частях мессы, которые к тому времени велись не на латыни, а на живых языках и диалектах. Этим, полагает Белл, и может объясняться известная терпимость католиков к языковому плюрализму в раннее Новое время [29. Р. 191 - 194].

Несомненно, венгерская конфессиональная, языковая, этническая ситуация отличалась от французской, но, возможно, одна из причин терпимости к языковому плюрализму, который и был залогом существования идентичности Hungari, кроется в проецировании католических практик на школьную систему. С другой стороны, если проследить в венгерской политической литературе такой мотив, как требование ко всем жителям королевства знать венгерский, хотя бы по той причине, что они "едят венгерский хлеб", то он, несомненно, чаще встречался у протестантов по вероисповеданию: Д. Бешеней - классика венгерской литературы XVIII в., с которого по традиции начинается венгерская литература Нового времени, или у Ф. Казинци - писателя, переводчика и лидера движения за возрождение венгерского языка первой половины XIX в.

Историки традиционно приписывают превращение национального языка в инструмент централизации и национальной консолидации влиянию примера Франции. Точнее, влиянию идеального образа централизованной Французской монархии, как она виделась из Центральной Европы. То, что даже в 1793 г. из 26 млн. французов только 10 млн. говорили по-французски, а еще 3 млн. в том числе по-французски [5. 118. old.], издалека казалось не столь важным. Начиная с XVII в. для австро-чешской политической элиты Франция с ее политическим, административным, военным и прогрессирующим культурным единообразием была предметом зависти и недостижимой мечтой. Теперь же, в XVIII в., немецкий язык, как и французский во Франции, должен был стать инструментом консолидации разрозненных земель монархии, превращения ее в фактически унитарное государство.

Эти процессы начались подспудно, причем не в последнюю очередь в сфере образования, когда обучение в самых престижных учебных заведениях монархии становилось невозможным без знания немецкого. В начале 50-х годов XVIII в. в венской Савойской академии профессоров права обязали читать лекции по-немецки, а для воспитанников, чье знание немецкого было недостаточно хорошим, предлагалось нанять репетиторов, поскольку, как говорилось в официальных документах академии, эти венгры и итальянцы (именно они знали латынь лучше немецкого) приехали в Вену как раз затем, чтобы совершенствоваться в немецком [30. S. 14]. Однако в эпоху Марии Терезии германизация проводилась мягко и затрагивала в первую очередь политические элиты земель и провинций монархии. Для широких масс, напротив, даже после школьной реформы 1774 г. в австро-чешских провинциях, родные языки большинства населения данной области сохранялись в качестве языка обучения, немецкий же - как общий язык будущей единой монархии - преподавался, но отнюдь не навязывался. Например, словенцы Военной Границы были

стр. 9

освобождены от уплаты специального налога, шедшего на поддержание немецких школ [28. Р. 226].

Известно, что сильнейшим импульсом к борьбе за провозглашение венгерского языка государственным стала централизаторская политика императора Иосифа II, который стремился лишить Венгрию ее коренящейся в феодальных привилегиях автономии и в ряду других мер декретом от 1784 г. превратил немецкий язык в единственный официальный на всей территории монархии, в том числе в Венгрии. Однако проблема развития (или, как говорили в ту эпоху, "возрождения") венгерского языка была сформулирована несколько раньше, в 70-е годы XVIII в., когда интеллигенция и увлеченное идеями Просвещения дворянство поставили целью через превращение венгерского языка в язык высокой литературы и науки привести общество к благоденствию и процветанию. Характерно при этом, что венгерская газета "Hadi es mas nevezetes tortenetek" связывала начало превращения русского языка из разговорного в литературный с именем Петра I [31. 285. old.], в чье правление, как полагали европейцы той эпохи, Россия, избавившись от азиатского варварства, пошла по пути европейской цивилизации [32. S. 308 - 309].

Идеолог движения, Д. Бешеней, руководствовался благороднейшим стремлением сделать культуру подлинно национальной, приобщив к ней низшие слои населения (ведь не приходилось ожидать, что венгерские крестьяне овладеют каким-либо иным языком, кроме родного). Патриотически настроенная интеллигенция, следуя призыву Бешеней, включилась в составление словарей, издание книг и журналов, перевод на родной язык выдающихся произведений мировой литературы. Сочувствовавшее движению дворянство выступало в роли щедрых меценатов, открывало для широкой публики свои частные библиотеки, нередко само бралось за перо. Появление у дворянства интереса к судьбам родной словесности образно описывается как замена меча (символа доблести средневекового господствующего класса) на перо (символ верности идеям Просвещения) [5. 128 - 129. old.].

Декрет Иосифа II о немецком языке перевел движение за возрождение языка в политическую сферу, однако между желанием превратить венгерский в язык высокой культуры и требованием провозгласить его в качестве государственного было бы опасно ставить знак равенства. Венгерский, до сих пор не имевший стандартного правописания, лексика которого была отягощена латинизмами и германизмами, не мог в одночасье заменить латынь в делопроизводстве, суде, торговле, науке, образовании. Невенгерские народности королевства, которых устраивала латынь как язык межнационального общения, не были готовы перейти на венгерский язык, которому еще только предстояло сформироваться как литературному и овладение которым представлялось им делом сколь многотрудным, столь и бесполезным. В силу этих обстоятельств дворянство, протестуя против введения немецкого языка, предлагало вернуться к мертвой латыни. В этой позиции было мало мадьярского патриотизма, но много государственной мудрости. Кратковременное de facto превращение венгерского в государственный в конце 1789 г. и начале 1790 г. доказало преждевременность такого эксперимента с чисто филологической точки зрения и продемонстрировало враждебность невенгерских народов, прежде всего хорватов, этой идее.

Если для широких слоев интеллигенции венгерского происхождения, т.е. для людей, одним из главных богатств которых являлось владение родным языком, движение за возрождение языка было способом повышения своего общественного статуса, то для господствующего класса в целом это движение оставалось инструментом сохранения политической независимости королевства и собственного статуса. С отменой большинства реформ Иосифа II в январе 1790 г. было решено большинство задач, стоявших перед дворянством. С открытием сейма летом 1790 г. стало ясно, что сословия гораздо более озабочены подтверждением своих политических прав и урегулированием своих отношений с центральной властью, чем судьбами родной словесности. Верно заметил современник этих событий писатель Ш. Дечи, весьма скептически оценивавший потенциал сословной оппозиции: "Страстная привержен-

стр. 10

ность дворянства к родному языку вызвана не подлинной заботой о судьбе национального языка, а страхом потерять свои сословные привилегии, и как только удастся получить верные гарантии неприкосновенности дворянских свобод, они тут же забудут о языке" [33. 322. old.]. Тем не менее в политической литературе 1790-х годов венгерский язык уже прочно воспринимался в качестве атрибута и символа нации.

В первой половине XIX в. в стране окрепли силы, не только ставившие целью превратить венгерский язык в государственный, но и, вслед за немецким философом-романтиком И. Г. Гердером, стремившиеся связать понятие "нация", "государство" и "язык". Для многих провозглашение венгерского языка единственным государственным языком королевства было важнее, чем социальные реформы, способствовавшие устранению устаревших сословных институтов. Наиболее последовательная критика подобной позиции была изложена в письме видного венгерского экономиста Г. Берзевици (кстати, протестанта) к лидеру движения за возрождение языка Ф. Казинци. "Вы развиваете идею национализма, - писал Берзевици, - я же придерживаюсь иного мнения, поскольку национализм сам по себе несколько односторонен и поскольку мы в Венгрии не представляем собой нацию". И далее: "По моему определению, на первом месте стоит государство с его независимостью, самостоятельностью и максимально возможным счастьем жителей <...> остальное, например национализм, привилегии, конституция, обычаи, занимает подчиненное положение" [34. S. 159; 164].

Для Ф. Казинци, напротив, величайшая служба отечеству состояла не в улучшении социальных и экономических условий для населения, но в улучшении образования и реформе венгерского языка. Влияние Казинци на современников и на последующие поколения весьма значительно. Концепция венгерского национального государства, основным критерием которого был венгерский язык, не в последнюю очередь восходит именно к нему, и многочисленные венгерские шовинистические политики и деятели культуры позднее апеллировали именно к Казинци. Анализируя причины, по которым мадьярская проекция нации восторжествовала, австрийский историк венгерского происхождения М. Чаки приходит к выводу, что "изоляционистский мадьярский национализм противоречил по сути своей либеральным принципам равенства и свободы, поскольку он признавал единственным критерием гражданства язык". Государственный патриотизм Hungari, напротив, хотел придать значимость всем национальностям и языкам в соответствии с принципами либерализма. Но когда те, кто исповедовал либерализм, возвели языковой национализм в свой программный принцип, это не могло не стать оправданием национализма как такового, ибо он всегда принимает репрессивную и антилиберальную форму. В результате "принципиальная несовместимость свободы, равенства и национализма неизбежно привела к закату либерализма" [34. S. 169].

Важно, вслед за выдающимся венгерским историком Д. Секфю, подчеркнуть, что на рубеже XVIII-XIX вв. венгры не подозревали, что их желание сделать венгерский язык государственным в стране, где господствующий этнос не составлял и половины от общего числа жителей, заложит фундамент будущих межнациональных конфликтов, поскольку и западноевропейские философы- рационалисты не предвидели эти последствия [35. 150. old.]. Так или иначе, в Венгрии XIX в. победил не толерантный вариант государственного патриотизма, представленного Hungari, но изоляционистский мадьяризаторский национализм, что не в последнюю очередь стало одной из причин кровавых столкновений в период революции 1848 г. и послужило источником внутриполитической нестабильности в эпоху дуализма.

"Хунгарская" идентичность не стала для народов Венгерского королевства тем, чем стала для англичан, шотландцев, уэльсцев, части ирландцев британская идентичность. Мало кто вспоминает сегодня, что в момент образования Соединенного Королевства в 1707 г. его иронично уподобляли Святой Троице - триединой и в единстве своем подобной чуду [36. Р. 11]. Однако в конце XVIII - первой половине XIX в. правящая династия и политическая элита сумели облечь идею членства в бри-

стр. 11

танской нации в привлекательную для широких народных масс форму. Патриотизм, считает британский историк Л. Колли, неразрывно сопряжен с гражданским равноправием. Британцы лишь тогда стали нацией, когда осознали, что членство в этом сообществе несет им каждодневную и долгосрочную выгоду, будь то желание сделать карьеру, надежда получить прибыль или защита от внешнего врага [36. Р. 371]. "Хунгарская" протонациональная общность прекратила свое существование, когда ее члены потеряли интерес в сохранении status quo. Однако навсегда утерянный межэтнический мир продолжает вызывать интерес ученых, поэтому не случайно, что в последние годы венгерские, словацкие, хорватские историки, преодолевая горькое наследие XIX в., стремятся к непредвзятому анализу донационального прошлого, где помимо зерен будущих конфликтов кроется опыт мирного и созидательного общежития народов, не сумевших в изменившихся обстоятельствах выработать механизм сосуществования в рамках наднациональной территориальной общности.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Arato Е. A magyar "nemzeti" ideologia jellemzo vonasai a XVIII szazadban // Nemzetiseg a feudalizmus koraban. Tanulmanyok. Budapest, 1972.

2. Arato E. A feudalis nemzetisegtol a polgari nemzetig. A magyarorszagi nem magyar nepek nemzeti ideologiajanak elozmenyei. Budapest, 1975.

3. Исламов Т. М. От "нацио хунгарика" к венгерской нации // У истоков формирования наций в Центральной и Юго-Восточной Европе. Общественное развитие и генезис национального самосознания / Отв. ред. А. С. Мыльников. М., 1984.

4. Kidd С. British Identities Before Nationalism: Ethnicity and Nationhood in the Atlantic World, 1600 - 1800. Cambridge, 1999.

5. Biro F. A felvilagosodas koranak magyar irodalma. Budapest, 1998.

6. Baldzs Е. Hungary and the Habsburgs, 1765 - 1800: An Experiment in Enlightened Absolutism. Budapest, 1997.

7. Wellmann I. Barokk es felvilagosodas // Magyar muvelodestortenet / Szerk. S. Domanovszky. IV kot. Barokk es felvilagosftas / Szerk. I. Wellmann. Budapest, 1941.

8. Kosdry D. Aufgeklarter Absolutismus - aufgeklarte Standepolitik: Zur Geschichte Ungarns im 18. Jahrhundert//Sudost-Forschungen. 1980. Vol. XXXIX.

9. Czeke M. Grof Brunszvik Terez osei es oldalagi rokonsaga. Adatok a grofi Brunszvik-csalad tortenetehez. Budapest, 1935.

10. Szabo F.A.J. Kaunitz and Enlightened Absolutism, 1753 - 1780. Cambridge, 1994.

11. Wienerisches Diarium. 1766. N73.

12. Magyar Orszagos Leveltar. Brunszvik csalad. P 68. 2. cs. Письмо от 8 июля 1770 г.

13. Kosdry D. Muvelodes a XVIII szazadi Magyarorszagon. Budapest, 1980.

14. Kollar Adam Ferenc levelezese / A leveleket sajto ala rendezte es a jegyzeteket keszftette Soos I. Budapest, 2000.

15. Nikola Skrlec LomniCki, 1729 - 1799. Zagreb, 1999 - 2001. Sv. 1 - 3.

16. Хаванова О. В. Нация - отечество - патриотизм в венгерской политической культуре: Движение 1790 г. М., 2000.

17. Hegyi F. A Szenci Collegium Oeconomicum, 1763 - 1776 - 1780 // Irodalmi Szemle. Pozsony, 1983. 26. sz.

18. Magyar Orszagos Leveltar. Magyar Kiralyi Helytarto Tanacs Leveltara. С 39. Acta fundacionalia. Lad. E. Ease. 30.

19. Bayer V. Politicko-kameralni studij u Hrvatskoj u XVIII stoljec (1769 - 1776) // Zbornik Pravnog fakulteta. Zagreb, 1967. XVII. Br. 2.

20. Kisparti J. A Vaci Theresianum tortenete. Vac, 1914.

21. Findczy E. A magyarorszagi kozoktatas tortenete Maria Terezia koraban. Budapest, 1899. 1. kot.

22. Magyar Orszagos Leveltar. Magyar Kiralyi Kancellaria Leveltara. Acta generalia. A 39. 5312/1781.

23. Magyar Orszagos Leveltar. Acta generalia. A 39. 4855/1772.

24. Baric A.A. Statistica Europae. Zagreb, 2002. Vol. I-II.

25. Молнар Л. Русско-венгерские культурные связи (1750 - 1815 гг.). Йошкар-Ола, 1994.

26. Фатеев А. Н. Академическая и государственная деятельность М. А. Балудянского в России. Ужгород, 1931.

стр. 12

27. Ratio educationis. Az 1777-i es az 1806-i kiadas magyar nyelvu fordftasa / Forditotta, jegyzetekkel es mutatokkal ellatta Meszaros I. Budapest, 1981.

28. Melton van Horn J. Absolutism and the Eighteenth-Century Origins of Compulsory Schooling in Prussia and Austria. Cambridge, 1988.

29. Bell DA. The Cult of Nation in France: Inventing Nationalism, 1680 - 1800. Cambridge (Massachusetts); London, 2001.

30. Schwarz J. Geschichte der Savoy'schen Ritter-Akkademie in Wien vom Jahre 1746 bis 1778. Wien, 1897.

31. Hadi es mas nevezetes tortenetek. 1790.I. felev.

32. Lehrbuch der allgemeinen Weltgeschichte zum Gebrauche der studierenden Jugend in den k.k. Staaten. Wien, 1781.

33. Decsi S. Pannoniai Foenix. s.d. et 1.

34. Csdky M. Von der Aufklarung zum Liberalismus. Studien zum Fruhliberalismus in Ungarn. Wien, 1981.

35. Szekfii Gy. Nemzetisegi kerdes rovid tortenete // Allam es nemzet. Tanulmanyok a nemzetisegi kerdesrol. Budapest, 1942.

36. Colley L. Britons: Forging the Nation, 1707 - 1837. London, 1992.

Постоянный адрес данной публикации: