Недавно по телевидению с большим успехом прошел фильм с воспоминаниями известной переводчицы Лилианы Лунгиной - одноклассницы Давида Кауфмана, взявшего себе после войны псевдоним Самойлов. О своей "образцово-показательной школе имени Горького" она вспоминает как о пушкинском лицее, а о тогда уже ярко талантливом "стихоплёте Дэзике" как об их локальном Пушкине. Что-то пушкинское и впрямь было даже в самом облике юноши - судя по фотографиям, приводимым и в упомянутом фильме, и в автобиографической книге Самойлова "Памятные записки" (1995). Кровь Пушкина течёт, по Набокову, в жилах всех русских поэтов двух последних веков. И всё-таки мало кто из них припадал к праотцу с таким самозабвением, как Самойлов. Вот и прославившее его пространное стихотворение (или короткая поэма?) 1965-го года "Пестель, поэт и Анна", живописующее кишинёвский эпизод общения изгнанника-поэта с декабристом-полковником, - наилучшее свидетельство этой зоркой, внимательной к деталям любви. Там Анна пела с самого утра И что-то шила или вышивала. И песня, долетая со двора, ему невольно сердце волновала. А Пестель думал: "Ах, как он рассеян! Как на иголках! Мог бы хоть присесть! Но, впрочем, что-то есть в нём, что-то есть. И молод. И не станет фарисеем". Он думал: "И, конечно, расцветёт Его талант, при должном направленьи, Когда себе Россия обретёт Свободу и достойное правленье". А Пушкин думал: "Он весьма умён И крепок духом. Видно, метит в Бруты. Но времена для Брутов слишком круты. И не из Брутов ли Наполеон?" И дальше даётся - с синкопами на пенье Анны! - словно бы ёмкий конспект не просто дружеской беседы, но историософского спора двух основоположников, среди прочего, гражданской мысли в России. Иным авторам надобились пухлые романы или обременённые сотнями сносок труды, чтобы выявить то, что поэту Самойлову удаётся в нескольких строках. стр. 90 Шёл разговор о равенстве сословий. - Как всех равнять? Народы ... Читать далее