Опустившийся на земли южных славян в XIV ст. мрак стал рассеиваться лишь в XVIII в., до того прозябание под крышей Османской империи представлялось вечным. Луч надежды мелькнул в ходе противоборства с нею Священной лиги (Австрия, Польша, Россия и Венеция) в войне, тянувшейся 17 лет (1683 - 1699). Впервые после крестовых походов на сербские территории вступили войска Габсбургов. Роли переменились: Высокая Порта из стороны агрессивно-наступательной превратилась в сторону обороняющуюся под натиском христианского мира. Нельзя, конечно, упрощать этот процесс, он знал и отливы, не раз маятник успеха перемещался в турецком направлении. В 1690 г. вслед за отходившими войсками цесаря Священной Римской империи состоялся великий исход сербов во главе с патриархом Арсением Черноевичем. И в Старую Сербию, колыбель средневековой государственности и очаг культуры народа, потянулись албанские переселенцы. На карте Балканского полуострова появилась болевая точка, кровоточащая поныне, край утерял прежнее название, его именуют Косовым, и из него изгоняются остатки коренного сербского населения. В своих последних кампаниях 1716 - 1719 гг. прославленный полководец Евгений Савойский присоединил к Австрии значительную часть сербских земель, включая Белград и Олтению (Западную Валахию). Через двадцать лет его незадачливые преемники потеряли и то, и другое. Петр I в трагическом Прутском походе 1711 г. с трудом вырвался из сжимавшего его кольца турецких войск и крымской конницы, потерял 27 тыс. солдат и офицеров и отказался от крепости Азов. На балканскую почву российские солдаты вступили только через 62 года. Несмотря на переживаемый кризис Османская империя оставалась государством, обладавшим мощным военным потенциалом. Освободиться от его владычества, опираясь на свои силы, южнославянские народы не могли и думать, даже в сотрудничестве с греками, молдаванами и валахами.

Для России в послепетровское время южное направление внешней политики стало приоритетным. Сложилось аномальное положение: на севере крестьянин обрабатывал скудную подзолистую и суглинистую почву, собирая убогий урожай, а на юге нетронутыми лежали сказочно плодородные чернозем-

Виноградов Владелен Николаевич - д-р ист. наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН.

стр. 3

ные земли, манившие пахаря. В век Просвещения московское правительство занималось сооружением засечных черт, оберегая рубежи от набегов степных хищников. Хозяйственное освоение этих земель, прорыв к открытому морю через Босфор и Дарданеллы стали исторической неизбежностью. Чуть не половина страны по линии Смоленск - Воронеж тяготела к экспорту через Средиземное море. Противоборство с Турцией выступало поэтому как логически созревшее и обоснованное. Государственный интерес в сознании россиян подкреплялся давними традициями борьбы с "басурманами" и православной общности с населением Балкан. Но неудача Прутского похода побуждала к осторожности и осмотрительности в подходе к решению задачи. Руководитель Коллегии иностранных дел А. И. Остерман обосновывал в 1726 г. необходимость заключения союза с Австрией общностью интересов двух монархий в наступлении на Турцию: Габсбурги - давние недруги османов, даже в коронационной клятве императоров Священной Римской империи германской нации есть фраза о борьбе с "неверными" [1. Р. 110].

Но даже объединенных сил двух монархий не хватило для того, чтобы одолеть турок в войне 1735 - 1739 гг. Она закончилась для Петербурга малорезультативно. Вене же пришлось расстаться с завоеваниями Евгения Савойского в Сербии и Валахии. Да и союз с домом Габсбургов ко времени правления Екатерины II приказал долго жить. Австрия считала Юго-Восточную Европу сферой своего влияния и появления российских войск в устье Дуная опасалась. Венский и Петербургский дворы придерживались диаметрально противоположных концепций в отношении судеб Балкан. Австрия стремилась к прямой аннексии завоеванных территорий. Иначе строило свои отношения с балканскими народами российское самодержавие. Знакомство с бумагами Петра I и Екатерины II убеждает, что захват балканских земель в их планы не входил, оба разделяли мысль о территориальной насыщенности России. Царь свидетельствовал в манифесте 1711 г., обращенном к "турецким христианам": "В сей войне никакого властолюбия и распространения областей своих не желаем, ибо и своих древних и от неприятелей своих завоеванных земель, и городов, и сокровищ по Божьей милости предостаточно имеем..." [2. С. 9 - 10]. Екатерина размышляла в циркулярной депеше от 13 ноября 1763 г., т.е. в документе сугубо доверительного свойства: "Намерения нашего никогда не было, да и нет в том нужды, чтобы стараться о расширении империи нашей, она и без того пространством своим составляет нарочитую часть земного круга" [3. С. 226 - 227]. Уже Петр строил планы возрождения христианских государств в Юго-Восточной Европе под покровительством своей короны. При Екатерине подобные замыслы обрели более четкие черты. Правда, ее Греческий проект (1782), предусматривавший образование Дакийского (Румынского) государства и Греческой империи, не имел практической ценности, ибо ни в коей мере не соответствовал реальной обстановке. Документ интересен, однако, как этап в разработке балканской стратегии России. О степени тогдашней неосведомленности Г. А. Потемкина, А. А. Безбородко и самой Екатерины, разрабатывавших проект, в сложной этнической конфигурации на полуострове свидетельствовал тот факт, что о славянах в проекте вообще не упоминается, идея славянской взаимности еще не проникла в русское сознание, в нем господствовала мысль о православной солидарности.

Проект зарос травой забвения, но мысль продолжала биться, появлялись все новые и новые проекты обустройства Балкан уже по строго этническо-

стр. 4

му признаку, в начале XIX в. к сочинению оных приложили руку молодые друзья Александра I - В. П. Кочубей, Н. Н. Новосильцев, А. А. Чарторыйский, пользовавшиеся советами славянских просветителей, в том числе Досифея Обрадовича. Поиски методов и форм освобождения стали неотъемлемой частью идеологического багажа национального движения южных славян.

Австро-российское сотрудничество вошло в полосу кризиса еще в 70-е годы XVIII ст. Кайзер Иосиф II пытался открыто воспротивиться прорыву России за Дунай, но потерпел в том полный конфуз. Война 1768 - 1774 гг. увенчалась триумфальным для России Кючук-Кайнарджийским миром, предоставившим отечественной дипломатии право выступать в пользу южных славян и других балканских народов. Иосиф II решил круто повернуть фронт и перейти к сотрудничеству с Екатериной в надежде заполучить долю в "турецком наследстве", что выразилось в австрийском участии в войне 1787 - 1791 гг. Этот внешнеполитический зигзаг завел Вену в тупик: под градом внутренних неурядиц и внешних осложнений (угроза войны с Пруссией и фантом Французской революции) брат и наследник скончавшегося Иосифа Леопольд II пошел на сепаратный мир с Высокой Портой на условиях status quo ante bellum. После этого естественным стал переход Австрии на позиции поддержки целостности владений и незыблемости власти султанской державы в Юго-Восточной Европе, иными словами - оберегания Османской империи от российских поползновений. Той же позиции придерживалась Великобритания, считавшая обитателя сераля стражем Черноморских проливов от прорыва российского флота на просторы открытого океана. Франция традиционно числилась другом и покровителем падишаха. Пруссия пока что проявляла мало интереса к тому, что творилось в Константинополе. На балканском фронте Россия осталась одна как защитница южных славян против всех.

Стратегический курс самодержавия отличался завидным постоянством, но в его практическом претворении в жизнь приливы чередовались с отливами в зависимости от ситуации в Европе, в регионе и в самой России. При Петре и Екатерине I он отличался завидным динамизмом, исчезнувшим во время бироновщины. В царствование Елизаветы Петровны центр внимания переместился на запад, где бушевали войны за Австрийское наследство, потом Семилетняя война, и балканское направление на какой-то период утратило свой приоритет.

Австро-российские противоречия прямо и мощно повлияли на судьбы "турецких христиан", и прежде всего сербского народа, обитавшего в контактной с габсбургскими владениями зоне. Великий исход 1690 г. привел к тому, что масса переселенцев оказалась в хозяйственном и духовном ареале Центральной Европы, несравненно более развитой, нежели Турция. Их связи с соплеменниками за Савой никогда не прерывались. Образовались два центра сербизма, народ в двух государствах жил единой духовной жизнью, не распался на две ветви, постепенно расходившиеся друг с другом. И австрийская зона расселения стала важнейшим очагом общесербского возрождения.

Иная ситуация сложилась на болгарских землях, располагавшихся вблизи жизненных центров Османской империи, что побуждало власти следить с пристальным вниманием за состоянием умов и жестоко пресекать малейшие проявления недовольства. Российские солдаты появились за Дунаем лишь в 1773 г. и пробыли недолго. С другой стороны, эти же районы обладали постоянным и емким рынком сбыта сельскохозяйственной продукции и ремесленных изде-

стр. 5

лий в Стамбул и для нужд армии, что способствовало их хозяйственному развитию, опережающему по сравнению с этнически турецкими территориями. Духовные связи болгар с Московией-Россией не прерывались с крещения Руси, из Болгарии в нашу страну пришло христианство. Ориентация на Россию была здесь односторонней.

Третий случай - Черногория - маленькая страна с племенным строем, примитивным земледелием и поголовно вооруженным населением, отчаянно и успешно отстаивавшим свою самостоятельность. Турецкие войска много раз врывались в тесные пределы Монтенегро, но установить там власть так и не смогли. Православие служило духовным знаменем черногорцев, а митрополит возглавлял страну и как религиозный, и как светский владыка. По соседству, на побережье Адриатики, располагались венецианские владения с католическим населением и агрессивно настроенной римской церковью. Австрийский вариант "освобождения" с присоединением к владениям Габсбургов черногорцам не подходил. Опору в своей вечной борьбе с Высокой Портой они видели в России, героя - в Петре I, с которым они вступили в отношения союза и покровительства.

И в сербском народе престиж Габсбургской державы на протяжении XVIII ст. падал. Из трех войн с Высокой Портой две она проиграла и в обоих случаях бросила своих сербских союзников на произвол судьбы. Особенно болезненно воспринималась драма 1791 г., когда кайзер Леопольд пошел на замирение, оставив сербские добровольческие части, так называемый фрайкор, на расправу туркам. В 1718 - 1739 гг. жители немалой части Сербии, включая Белград, находясь под властью австрийской короны, познали тяжесть налогов, изощренность императорской администрации и поползновения католической церкви на православие. Все это походило не на освобождение, а на оккупацию, и способствовало переориентации сербского национального движения на Россию.

Возрожденческие процессы у южных славян имели свою специфику. Европейский Ренессанс вдохновлялся светлыми образами античной культуры и стремился вырвать общество из тьмы средневековья. Славянство во времена Древнего Рима пребывало в племенном состоянии. Но в памяти народной сохранились воспоминания о королевстве Неманей в Сербии, о двух Болгарских царствах, бросавших вызов Византийской империи. Контраст с жалким настоящим был потрясающим и звал к борьбе за возрождение государственности с опорой на Россию.

Растянувшееся на многие годы противоборство с революционной и наполеоновской Францией смешало все карты в балканской колоде держав. Россия, Великобритания, Австрия, а на определенном этапе даже Турция выступали в союзе; противоречия между ними, разумеется, не исчезли, но отошли на второй план. Благоразумие побуждало считаться с интересами союзников, избегать обострения отношений с ними, откладывать разрешение разногласий "на потом". Раскачивать османскую ладью и поощрять мятежные настроения "турецких христиан" не годилось. В российской корреспонденции с южными славянами появились осторожные формулировки: "мы не перестанем принимать участие в жребии вашем, поколику положение наше позволит" [4. С. 377].

В феврале 1804 г. вспыхнуло знаменитое сербское восстание, первоначально - против вопиющих даже по турецким меркам вымогательств янычарских военачальников, переросшее в выступление против всей системы османского господства. Международная обстановка ему не способствовала, никаких "под-

стр. 6

стрекательств" из-за рубежа не отмечалось, и тем не менее инсургенты добились немалых успехов. Их шансы поднялись с началом в 1806 г. очередной русско-турецкой войны. Впервые тогда отечественная дипломатия вместе с вождями восстания занялась выработкой планов будущего государственного устройства Сербии. Но война со стороны России происходила вялотекущая, силы и внимание были прикованы к западу с его непрекращавшимися катаклизмами. А у сербов от удач слегка закружилась голова, они отвергли умеренный, компромиссный с Турцией так называемый Ичков мир.

По Бухарестскому трактату 1812 г. М. И. Кутузов выхлопотал для Сербии внутреннее самоуправление. Однако Высокая Порта данное и некоторые его другие условия саботировала. Попытка сербов решить свои дела самостоятельно провалилась. Их второе восстание (1815 - 1817) было потоплено в крови.

Россия ограничивалась дипломатическим содействием: после бедствий и опустошений, сопровождавших войну 1812 г., страна нуждалась в передышке; император занялся строительством Священного союза легитимных монархов; помогать повстанцам, выступавшим против династии Османов, насчитывавшей 500 лет правления, было как-то не с руки.

В 1816 г. в Стамбул прибыл новый посланник, барон Г. А. Строганов. Десять лет он бился как рыба об лед, пытаясь побудить турок к выполнению статьи Бухарестского мира о предоставлении сербам самоуправления и некоторых других, но тщетно. Понадобилась еще одна, восьмая по счету русско-турецкая война 1828 - 1829 гг., чтобы воплотить сербскую автономию в жизнь.

Адрианопольский мир открыл новую эпоху в истории Балкан. Родилось независимое Греческое королевство, была расширена и укреплена автономия Молдавии и Валахии. Маленькое Сербское княжество явилось очагом возрожденной государственности народа. И на болгарских землях, оставшихся в стороне от этого процесса, произошли сдвиги большого социального значения; исчезло крупное турецкое землевладение, помещиков славянского рода не появилось, такая консервативная общественная сила, как дворянство, сковывающая прогресс, отсутствовала.

1853 год. Крымская война. И поныне бытует представление, что ее вызвал спор о Святых местах, о праве православного и католического духовенства служить в почитаемых храмах Палестины. Сокрытию истины не в малой степени способствовали неуклюжие маневры и вызывающее поведение чрезвычайного посла царя Николая I в Стамбуле, князя А. С. Меншикова. На самом деле вопрос о богослужении удалось разрешить полюбовно, и Меншиков сообщал: "Дело о Святых местах соглашено между французским послом, Портою и мною, нужные для этого фирманы изготовляются" [5. Т. 1. С. 396]. Акции самодержавия в Османской империи стремительно катились вниз в предшествовавшие 15 лет, отсталая крепостническая страна ничего не могла противопоставить Западу с его обширным рынком, неограниченными кредитными возможностями и соблазнительным в глазах турецких реформаторов конституционным строем. Право на покровительство христианским народам оставалось последней цитаделью царского влияния, его-то и пытался Николай I удержать. По сути дела речь шла о подтверждении тех условий Кючук-Кайнарджийского мира 1774 г., которые составляли квинт-эссенцию российско-турецких отношений. Вот формулировка так называемой Венской ноты, с которой соглашался Николай, но не Высокая Порта: "Если во все времена императоры России проявляли деятельную заботу о сохранении иммунитетов и

стр. 7

привилегий греческой православной церкви в Оттоманской империи, то султаны никогда не отказывались подтверждать их торжественными актами..." [5. Т. 2. С. 525]. Великий везир Мустафа Решид-паша, с британской подсказки, вычеркнул всякое упоминание об обязанности Порты перед миром соблюдать права православных. Императору Николаю Павловичу оставалось либо смириться с капитуляцией, либо решиться на безнадежную войну, так как одолеть коалицию Великобритании, Франции и Турции было невозможно. Царь предпочел последнее.

Война со стороны союзников представляется исторически бессмысленной. В итоге они навязали России запрет на содержание военного флота в Черном море. Но ни одна уважающая себя держава не может отказаться от права на защиту своих берегов, от обеспечения безопасности своих границ. Державы потребовали от султана установить в Турции равноправие христиан с мусульманами, что было заранее обречено на провал, ибо против выступала темная мусульманская масса, фанатичное духовенство, своевольничавшие правители на местах, а христианские народы рвались из османской темницы к самостоятельной жизни. Крымская система поэтому стала давать трещины немедленно после подписания Парижского договора 1856 г. и развалилась совершенно за 15 лет. Христианские народы, хоть и медленно, наращивали права, российская дипломатия им в том содействовала под искусным руководством князя А. М. Горчакова, который стремился превратить Парижский договор в орудие саморазрушения, настаивая на исполнении его пагубных для Османской империи положений, в которых говорилось о правовом положении христиан. Разветвленная консульская сеть ему усердно в том помогала - сошлюсь на мнение авторитетной английской газеты "The Morning Post" о ведомстве Горчакова: "Российская дипломатия смела и проницательна. Она направляется из прозорливого центра и оформляется пером мастера. Мы узнаем от нее лишь то, что, по ее мнению, нам надлежит усвоить" [6].

В сотрудничестве с союзником-попутчиком Луи-Наполеоном Бонапартом удалось добиться известных сдвигов к лучшему в положении всех южнославянских народов. Хотя серия черногорских восстаний и осталась безрезультатной, удалось навязать Высокой Порте разграничение с княжеством - а ведь границы проводятся между государствами, а не внутри государств.

Важные шаги на пути укрепления автономии проделала Сербия. Скупщина приняла решение о создании народного войска, энергичный князь Михаил Обренович, опираясь на поддержку России, добился вывода турецких войск из крепостей на сербской территории, в том числе твердыни Калимегдан в центре Белграда. Он же явился инициатором образования Балканского союза Сербии, Черногории и Греции (при сочувственном отношении Румынии) 1866 - 1868 гг. с целью свержения турецкой власти. На пути сотрудничества обозначились и тернии: черногорский князь Николай мечтал после смерти бездетного Михаила Обреновича заполучить и сербскую корону, сербы же подумывали о слиянии двух государств под своей эгидой. Проявились сербско-греческие разногласия, стороны не смогли договориться о предстоящем разделе македонских земель; об интересах болгар в этой области забыли совершенно. Так обозначилось то, что позднее стало кошмаром межбалканских отношений, сталкивающиеся претензии на одни и те же земли. Вооруженные силы союзников явно не отвечали поставленной задаче. Российская военная миссия, тайно посетившая Сербию, вернулась домой в состоянии, близком к шоку от все-

стр. 8

го увиденного: план операции отсутствовал, ощущалась нехватка в подготовленных офицерских кадрах, медицинской службы не существовало, обозы не были сформированы, в кавалерии не хватало лошадей. После убийства в 1868 г. князя Михаила союз распался и остался в памяти как первая серьезная попытка объединения антиосманских сил.

Гайдуцкая тактика в Болгарии вступила в полосу кризиса. Турецкие каратели сравнительно быстро расправлялись с отрядами смельчаков. И болгары перешли к иной форме борьбы, облекши национальные цели в религиозную оболочку. Болгария не имела автокефальной церкви и напрямую подчинялась константинопольскому патриарху, не только в церкви, но и в школьном деле наблюдалось засилие греков. В 1856 г. болгарская община Константинополя обратилась к султану с петицией об образовании самостоятельной церкви. Понадобилось 14 лет упорной борьбы, чтобы вырвать у падишаха ферман о создании болгарского экзархата. А под контурами экзархата зримо проступали черты возрождаемой государственности болгарского народа.

Весь накопленный "после Крыма" опыт свидетельствовал: локальные выступления обречены на неудачу и могут принести лишь страдания. Однако дозированное улучшение ситуации мало кого удовлетворяло на Балканах, раздававшиеся из Петербурга призывы - набраться терпения и подождать -отклика не встречали.

Гроза 1875 г. застала российское правительство врасплох. Все происходило, как в ужасном сновидении: восстания в Боснии и Герцеговине; в Болгарии - и его чудовищно-жестокое подавление; вступление в войну с Турцией Черногории и Сербии и разгром последней. Два года российская дипломатия предпринимала сверхчеловеческие усилия, чтобы добиться проведения серьезных реформ, - и полная неудача. Надвигалась десятая по счету война с Турцией. Александр II, канцлер А. М. Горчаков, сановники старшего поколения не изжили синдром Крымской войны. Министр финансов М. Х. Рейтерн запросился в отставку: после Севастополя Россия погрузилась в финансовую яму, из которой выползала 15 лет, а тут - угроза нового дефолта. Опытный Горчаков сознавал, что победа не только не приведет к упрочению позиций официальной России на Балканах, а увенчается их ослаблением. Он писал (1866): "Что укрепляет наше традиционное влияние на Востоке, так это ненависть к туркам. Будучи освобождены, христиане последуют дорогой своих материальных интересов". Балканы - плодородная сельскохозяйственная зона, кровно заинтересованная в сбыте продукции своего земледелия. Но не в Россию же, выступавшую в роли экспортера не партнером, а конкурентом балканского региона.

Светлейший князь рано уловил еще слабо проступавшие признаки будущего территориального соперничества в Юго-Восточной Европе: здешним малым странам "угрожает внутренняя анархия, внешнее соперничество, открывающее поле для иностранного влияния" [7]. К такому же выводу пришел убежденный оппонент Горчакова Федор Михайлович Достоевский: "Хоть и дико сказать, но четырехвековый гнет турок на Востоке был даже полезен христианству и православию, отрицательно, конечно, но однако же способствуя его укреплению и, главное, его единству..." [8. С. 67].

Существовало нечто, о чем царский министр Горчаков умалчивал в своих официальных бумагах, но что как дипломат-практик ощущал: приходившие к власти в нарождавшихся государствах социальные силы в поклонниках самодержавия не состояли; напротив, они с антипатией относились к продолжав-

стр. 9

шему оставаться, несмотря на реформы, консервативным и лишенным всякого намека на парламентаризм и демократию режиму в России. Образец для подражания они искали на западе, а не на востоке.

В формулу Н. Я. Данилевского о всесокрушающей силе идеи славянской солидарности [9. С. 309, 327 - 330] Горчаков не верил. Предстояла тяжелейшая война, и даже в случае успеха - подрыв позиций на Балканах по причине отсутствия там в дальнейшем потребности в услугах официального Петербурга.

Но все сомнения, опасения, страхи оппонентов или, как их именовал Достоевский, "недочеловеков" и "самооплевывателей" были сметены валом народной солидарности с южными славянами.

Победоносная война завершилась двумя трактатами - прелиминарным, Сан-Стефанским, и окончательным, Берлинским. Традиционно отечественная историография дает первому высокую оценку, а второму - резко-критическую, как навязанному России под угрозой столкновения с Великобританией, Австро-Венгрией и Турцией. С высоты Сан-Стефано подписанный в германской столице документ воспринимается как крупное поражение России, как учиненные над нею дипломатические Канны.

Критическая нотка в отношении Сан-Стефано прозвучала в первом томе авторитетного издания "Очерки истории Министерства иностранных дел России": "Договор был прохладно встречен в Сербии, претендовавшей на большее расширение территории, и в Румынии..." [10. С. 386]. Ценно в этом высказывании то, что поднят кардинальный вопрос, ранее игнорировавшийся исследователями, об отношении к трактату других, помимо Болгарии, балканских государств. И все же суть вопроса выражена в приведенном высказывании чересчур осторожно, ибо реакция на Сан-Стефано и в Белграде, и в Бухаресте и, добавим мы, в Афинах была не прохладной, а очень даже горячей, - в смысле протестов.

Еще по ходу войны подтвердилось предположение Горчакова - по мере обретения самостоятельности балканские народы последуют дорогой своих материальных интересов. Эта констатация делается здесь без тени упрека или осуждения, международные отношения - область холодного рассудка, а не горячих чувств. В 1877 г. российская дипломатия восемь раз предлагала князю Милану Обреновичу вступить в войну, прежде чем он откликнулся на призыв. Притом сербское командование действовало не по общему плану, а по своему, стремясь занять те земли, которые предполагалось присоединить к стране. Греки осторожничали еще больше и выступили в поход накануне перемирия, что вызвало насмешливую телеграмму Александра II королю Георгу: "Я могу только сожалеть, что ваше величество, объявляя войну Турции, избрали тот момент, когда я подписываю с ней мир" [11. С. 71; 12. С. 389].

Полковник Катарджи, лицо влиятельное, дядя княгини Натальи, вел в ставке главнокомандующего ожесточенные споры с Н. П. Игнатьевым, настаивая на удовлетворении всех сербских претензий, включая присоединение к ней Боснии, что выходило за рамки возможного. Черногорцы претендовали на часть Косова до реки Дрина, западную Герцеговину до реки Наранта и албанский Шкодер (Скутари) [11. С. 70; 13. С. 469 - 472]. Николай Павлович явно не сознавал всей остроты создавшейся ситуации и после запальчивых дискуссий телеграфировал Горчакову: "Обоим княжествам, судьба коих уже решена нами и Турцией, нужно только благодарить могущественную и щедрую руку,

стр. 10

которой они обязаны своим существованием и, если Бог этого захочет, своим процветанием" [14. С. 524].

И тут впору вспомнить истину, которую изрек О. Бисмарк: "Освобожденные народы не благодарны, а требовательны, и я думаю, что в нынешнее реалистическое время русская политика будет руководствоваться в восточных делах соображениями более технического, нежели фантастического свойства" [15. С. 244].

Таким образом, Сан-Стефанский договор был встречен в штыки в Белграде, Афинах и Бухаресте. Посланник в Греции П. А. Сабуров доносил: в столице происходят "демонстрации неистовой злобы", общество пришло в состояние "массового психоза".

Предприимчивые румыны не ограничились протестами, а передислоцировали войска в Олтению, гористую западную часть страны, чтобы, в случае вступления в войну Великобритании и Австро-Венгрии, присоединиться к ним и ударить в тыл российской армии (или, по словам Н. Йорги, "для столкновения с нашим все еще союзником").

Для сербов, говорится в недавно вышедшей "Истории сербского народа", Сан-Стефанский договор явился "непостижимой неправдой". Рухнули надежды на объединение со "славянской Эльзас - Лотарингией", Боснией - Герцеговиной. "Россия из великой защитницы тотчас же превратилась в злую мачеху, от которой ждать нечего". "Протесты против договора и позиции, занятой Россией в отношении Сербии, слышались повсюду, хотя правительство полицейскими мерами и надзором за печатью помешало им перерасти в антирусскую компанию" [16].

В Берлин в июне 1878 г. прибыли представители Сербии, Греции, Румынии, албанцы и делегаты от повстанцев Боснии и Герцеговины, и все с возражениями против не устраивавших их положений Сан-Стефанского договора, который они считали односторонне благоприятным для Болгарии. Их претензии сталкивались, просматривались узлы противоречий и столкновения интересов в Македонии, Косове, Албании. По словам Э. Кофоса, хотя греческий голос на конгрессе "звучал шопотом", он был услышан и повлиял на оставление Македонии в составе Османской империи [17. Р. 46].

В самой Македонии происходили столкновения между славянскими и греческими четами, и заводилами выступали греки. Белград демонстрировал свое недовольство в обидной, если не сказать оскорбительной, для российской стороны форме: в торжествах по случаю обретения независимости, в речах и молебнах о России вообще не упоминалось, хотя она была весьма и весьма причастна к этому великому свершению, консула Персиани "забыли" пригласить на службу в собор. Потрясенный дипломат в своем донесении в Петербург счел всю эту малосимпатичную демонстрацию "афишированием неблагодарности" [18. С. 1].

Позволительно задать вопрос: а можно ли считать неким эталоном мирного урегулирования трактат, не удовлетворявший сербов, греков, румын и албанцев? Мог ли он стать сколько-нибудь прочной основой для водворения мира в беспокойном регионе? За прошедшие с тех пор век с четвертью ни разу не возникало ситуации, способствующей урегулированию на условиях Сан-Стефано. И мыслимо ли было вообще изыскать удовлетворявшее всех решение при чересполосице в расселении этносов и взаимоисключающих претензиях на одни и те же земли? Отыскать подобного урегулирования не удалось

стр. 11

по сию пору. Бухаресткий мир 1913 г. перессорил Болгарию с ее соседями, Версальская система договоров углубила разногласия, Парижское урегулирование 1947 г. сохранило на Балканах многочисленные болевые точки.

Из всего вышесказанного, как представляется, следует сделать вывод: подводить итоги Восточного кризиса, оценивать результаты войны 1877 - 1879 гг. следует, исходя из прямого сравнения: что было до, и что стало после. И эти результаты, несмотря на учиненную в Берлине диверсию, выглядят впечатляюще.

Мы далеки от того, чтобы превозносить подписанный трактат. Он оставил зияющие раны на теле Балкан - оккупацию Боснии и Герцеговины, сохранение в составе Османской империи Македонии и Фракии, обозначившееся соперничество независимых государств, наложившееся на противоборство великих держав в регионе. Все остались недовольны, ибо хотели достичь всего, и притом сразу, а в истории так не бывает. Удовлетворить сталкивающиеся претензии самодержавие не могло, даже если бы захотело: потери убитыми, ранеными, искалеченными, замерзшими в войне за освобождение южных славян составили 250 тыс. человек [19. С. 179]; казна была опустошена, страна погрузилась в омут долгов; идти на схватку с коалицией Великобритания - Австро-Венгрия - Турция значило ставить под угрозу существование России как великой державы.

На конгрессе российской делегации удалось сохранить сердцевину Сан-Стефанских решений. В отношении Балкан это - международное признание государственной независимости Сербии, Черногории и Румынии, о чем до 1875 г. грезилось разве что в дерзновенных мечтах. В ответ на предпринимавшиеся по дипломатической линии зондажи во всех столицах, за исключением Петербурга, раздавалось твердое и бескомпромиссное "нет". Показательна сама форма, в которую облекла свой отказ настойчивым румынам Высокая Порта: она заявила, что не намерена вступать в переговоры с "администрацией привилегированной провинции" (ибо таковой Румыния являлась по турецкой конституции 1876 г.), так как занята "более важными вещами" [20. Р. 313].

Так было "до Берлина". Конгресс был вынужден санкционировать смену вех в истории Юго-Восточной Европы, признать независимый статус трех балканских стран. После 500-летнего небытия возродилась государственность болгарского народа. Противоестественный раздел Болгарии на две части не выдержал испытания временем и рухнул через семь лет. Да, конгресс оставил на теле Балкан кровоточащие раны. Новообразования подвергались натиску со всех сторон, Германия при поддержке Австро-Венгрии проводила энергичную политику "Дранг нах Зюд-Остен". Да, во всех балканских странах отмечалась та или иная степень иностранного влияния, иногда весьма значительная. Но до стадии подчинения это влияние не доходило. Сербия, Болгария и Черногория доказали свою государственную жизнеспособность, которую они продемонстрировали на поле боя в 1912г., когда их коалиция плюс Греция наголову разгромила армию некогда грозной Османской империи.

Но сбылось и мрачное предсказание канцлера А. М. Горчакова. После Берлина сербский князь Милан Обренович пошел на сближение с Веной, подчинив ей свою внешнюю политику. Румыны в жажде реванша вступили в антироссийский Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии. Отношения с Болгарией не без влияния менторских замашек царя Александра III и топота генеральских сапог в Софии дошли до разрыва дипломатических отно-

стр. 12

шений. А россияне могли убедиться, что такие добродетели, как великодушие и бескорыстие, хороши в частной жизни, но в компоненте международной жизни не значатся.

В России общественное мнение долго не могло успокоиться, предавая анафеме Берлинский трактат. Карьера дипломатов, к нему причастных, оборвалась. Славянофилы строили планы утверждения в Проливах и образования славянской федерации с центром в Константинополе [21]. Из лагеря либералов раздавались одинокие протестующие голоса. Известный социолог и публицист Б. Н. Чичерин сочинил записку "Берлинский конгресс перед русским общественным мнением", но опубликовать ее не решился. Ее нашли в бумагах императрицы Марии Александровны после ее смерти. Чичерин утверждал, что образование полиэтнической махины, федерации, не только нереально, но и бессмысленно, ибо означало бы конец России: "Центр тяжести перенесся бы в нерусские земли... Если Россия должна остаться Россией, она не может сойти со своего места и стать у Средиземного моря" (помета Александра Второго, знакомившегося с запиской: "Совершенно справедливо") [22. С. 418 - 419].

История пошла иным путем, дорогою образования системы независимых государств на Балканах, тернистой, трудной, сопровождавшейся конфликтами и войнами, с неизжитыми по сей день противоречиями, но единственно возможной.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Bain R. The Daughter of Peter The Great. St. Claire Shores. 1969.

2. Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. СПб., 1883. Т. V.

3. Письма и бумаги Петра Великого. М., 1962. Т. II. Вып. 1.

4. Политические и культурные отношения России с юго-славянскими землями в восемнадцатом веке. М., 1984.

5. Зайончковский А. М. Восточная война 1853 - 1856 гг. в связи с современной ей политической обстановкой. СПб., 1908. Т. 1 - 2. Приложения.

6. The Morning Post. 1867. 18 III.

7. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. Отчеты. 1866. Л. 97, 91.

8. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Л., 1984. Т. 25.

9. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. СПб., 1995.

10. Очерки истории Министерства иностранных дел России. М., 2002. Т. 1.

11. Кузьмичева Л. В. Русско-турецкая война 1877 - 1878 гг. и Сербия // Славянский альманах 1996. М., 1997.

12. Международные отношения на Балканах 1856 - 1878. М., 1986.

13. Газенкампф М. А. Мой дневник 1877 - 1878 гг. СПб., 1908.

14. Освобождение Болгарии от турецкого ига. М., 1964. Т. 3.

15. Бисмарк О. Мысли и воспоминания. М., 1940. Т. 2.

16. Ямбаев М. Л. Македония в 1878 - 1912 гг. // В "пороховом погребе Европы". М., 2003; Iorga N. Politica externa a regelui Carol 1. Bucuresti, 1991; Исторща ерпског народа. Београд, 1994. Кн. 5. Т. 1.

17. Kofos E. Dilemmas and Orientatiens of Greek Policy in Macedonia: 1878 - 1886 // Balkan Studies. 1980. N21(1).

18. Кузъмичева Л. В. Благими намерениями (Сербский вопрос на заключительном этапе русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг.) Рукопись доклада.

19. История тыла и снабжения русской армии. Калинин, 1955.

20. Jorga N. Histoire des relations russo-roumaints. Jassy, 1917.

21. Хевролина В. М. Власть и общество. М., 1999.

22. Сказкин С. Д. Дипломатия А. М. Горчакова в последние годы его канцлерства // Международные отношения. Политика. Дипломатия XVI-XX в. М., 1964.

Постоянный адрес данной публикации: