М. НОРБЕРГ. Процесс смены языка в Нижней Лужице: Социолингвистическое исследование ситуации в немецко-нижнелужицкой общине Драхгаузен / Oхоза

Монография Мадлены Норберг, посвященная исчезновению нижнелужицкого языка, кажется, осталась совершенно неизвестной российским славистам. Между тем, эта работа заслуживает самого пристального внимания хотя бы потому, что одновременно отражает взгляд изнутри и извне: автор книги, нижнелужичанка по происхождению, долгое время прожила в Швеции и сумела описать процесс, деликатно названный ею "сменой языка", со спокойствием и отстраненностью беспристрастного наблюдателя.

Книга, представляющая собой докторскую диссертацию, открывается весьма полезным Введением, в котором дается сжатый обзор истории и современного положения серболужичан, и в особенности нижнелужичан. Отметим лишь некоторые факты. В середине XV в., когда Лужица принадлежала чешской короне, серболужичане составляли 86% населения округа Котбус; в годы Реформации на нижнелужицком издавалась религиозная литература, велись занятия в некоторых университетах, котбусская латинская школа из-за высокой доли учеников-лужичан именовалась "Universitas Serborum"; серболужицкий использовался в сельских судах и самоуправлении. В результате Тридцатилетней войны население Лужицы уменьшилось наполовину; на опустевшие места хлынул поток немецких переселенцев, так что количество чисто славянских деревень в Нижней Лужице к концу XVIII в. снизилось вдвое; в смешанных деревнях появились немецкие школы и церковная служба велась на немецком. Владение серболужицком языком стало рассматриваться как существенное препятствие на пути "прогресса вендов" (С. 17). В Котбусском округе, попавшем еще в конце XVI в. под власть Бранденбурга (затем Пруссии), но сохранявшем, в силу ряда причин, некоторую демографическую закрытость, политика терпимости в отношении лужичан по мере возвышения Пруссии сменялась мерами, направленными на подавление этнического меньшинства. Главными инструментами германизации становятся школа и церковь. После объединения Германии нижнелужичане составляли уже чуть более 10% населения Лужицы (более 72 тыс. человек), а в округе Котбус - около 60%. Несмотря на определенный национальный подъем, исчезновение серболужицкого языка в Лужице "было запрограммировано" (С. 21). Кратковременные послабления в период Веймарской республики сменились после 1933 г. полным запретом славянской речи в школах; серболужицкий патриотизм и любовь к родному языку были объявлены "враждебными государству" и приравнены к "сепаратизму". И лишь в ГДР, как явствует из очень осторожного и "политкорректного" изложения М. Норберг, были созданы реальные предпосылки для сохранения нижнелужицкого: в 50 - 60-е годы появилось

стр. 107

более 20 серболужицких учреждений в сфере образования, печати, радио, книгоиздательской деятельности, науки и культуры, в том числе пять - в Нижней Лужице (секретариат культурно-просветительского общества "Домовина", средняя школа (9 - 12 классы), редакция радио, языковая школа для взрослых и редакция еженедельной газеты (С. 24 - 25). Благодаря этому в Нижней Лужице сформировалась национальная интеллигенция, которая до сих пор остается активным носителем национальных устремлений. В то же время послевоенные реалии Германии, в частности переселение немцев с Востока, объективно способствовали размыванию национального состава Лужицы, а социалистические преобразования в сельском хозяйстве подорвали традиционный уклад жизни. В современной ФРГ права этнических меньшинств законодательно защищены, действует ряд серболужицких учреждений. Тем не менее количество нижнелужичан неуклонно снижается: если в 1956 г. их насчитывалось 22 тыс. человек, то в настоящее время - уже только около 12 тыс.; остаток нижнелужицкого языкового пространства образуют примерно 40 деревень, причем в большей части из них серболужичане составляют меньшинство населения.

Выбор деревни Охоза (немецкое название Драхгаузен) в качестве объекта социолингвистического исследования обусловлен тремя причинами - топографическим положением (деревня относительно изолирована, находится в 25 км, т.е., по немецким меркам, далеко от Котбуса, окружена лесом), величиной (она насчитывает 885 жителей, что составляет достаточную базу для статистических выкладок) и социальной дифференциацией населения (что позволяет установить социальную стратификацию при выяснении различных аспектов владения нижнелужицкой речью).

В первой части монографии автор рассматривает модель, методы и материал исследования. Разработаны комплексы вопросов, которые позволяют всесторонне осветить языковую ситуацию в деревне: 1) язык и происхождение родителей и их родителей; 2) языковое поведение в детстве; 3 - 4) использование серболужицкого в годы учебы; 5) знание языка; 6) языковое поведение; 7) мотивация выбора языка; 8) серболужицкое окружение; 9) отношение к серболужицкому языку; 10) различные соображения по вопросам серболужицкой жизни; 11) представления о будущем серболужицкого языка. Общее количество жителей деревни, согласившихся ответить на те или иные вопросы, составляет 274, причем информанты разделены на три поколения: первое - 56 лет и старше; второе - от 36 до 55 лет; третье - от 14 до 35 лет. Славянского читателя книги не может не обескуражить тот факт, что на прямой вопрос о национальности ("идентичности") большинство указали "deutsch", лишь 19 человек идентифицировали себя как серболужичан, а 15 - одновременно как немцев и серболужичан (С. 55); славянское самосознание у нижнелужичан практически отсутствует (С. 124).

Во второй части монографии описываются результаты исследования. М. Норберг обнаруживает поистине филигранное владение современными социолингвистическими методами: текст содержит множество диаграмм и таблиц, дающих исчерпывающее представление о том, каким образом происходит смена языка в деревне Драхгаузен, да и во всей Нижней Лужице. Автор анализирует факторы, которые способствуют отказу лужичан от родной речи, подразделяя их на факторы общественного, группового и индивидуального порядка. .

К числу общественно обусловленных факторов смены языка относится, в частности, законодательное снижение статуса серболужицкого языка: из национальной группы, конституционно защищенной (в ГДР), серболужичане стали теперь объектом лишь земельного (т.е. местного) правого регулирования. Серболужицкий не имеет статуса официального языка; с 1989 г. на улицах в населенных пунктах со смешанным населением сняты двуязычные таблички; большинство серболужицких учреждений после воссоединения Германии перестроено и подвергнуто сокращению; количество школ, где преподается нижнелужицкий, снизилось по сравнению с временами ГДР вдвое (до 17) -эти и многие другие обстоятельства очевидно не дают оснований для оптимизма.

На групповом уровне ситуация с нижнелужицким языком предстает следующим образом: первое поколение может быть охарактеризовано как полностью двуязычное (причем нижнелужицкий назвали в качестве первого языка 85% информантов); второе - в зависимости от индивидуальных знаний языка как двуязычное или двуязычное с ограниченным знанием нижнелужицкого (здесь нижнелужицкий является первым языком лишь для 8% информантов); третье - как немецкоязычное с индивидуальным, фрагментарным знанием нижнелужицкого. Как отмечает М. Норберг, "третье поколение уже почти полностью

стр. 108

ассимилировано" (С. 94); ни в одной из семей третьего поколения нижнелужицкий не передается детям ни в качестве первого, ни в качестве второго языка.

Особого упоминания заслуживает тот факт, что разговорный и письменный нижнелужицкий воспринимаются населением как разные языки - соответственно Wendisch (на котором говорят) и Sorhisch (на котором не говорят) (С. 94). Это свидетельствует о чуждости литературной формы нижнелужицкого языка даже для тех жителей, которые владеют диалектной речью, Однако и о "владении" приходится говорить уже с известными оговорками. Показательно, что некоторые вопросы, сформулированные М. Норберг на литературном нижнелужицком с использованием исконных лужицких слов, остались без ответа, так как информанты их попросту не поняли. К числу этих "сложных" слов относятся, например: gjarde 'гордые', zajmujo 'интересует', cynili 'делали', lichotnego 'свободного', wostudne 'скучно' (С. 99). Записи серболужицкой речи информантов изобилуют германизмами и немецкими словами, ср., например: A gaz pon su byli juz te umsiedlarje how, ponjo heifiowalo, ai njedejmy wecej serbski powedas (C. 87); te su tej celej hewegunce Saden zufugovali (C. 130), a nam jo to frejda (C. 149; как видим, даже слово 'радость' заменено германизмом). Характерным для диалектной речи, в противоположность литературному языку, становится отмирание некоторых грамматических категорий, в частности, двойственного числа и одушевленности во множественном числе (С. 103). Никто из информантов не может свободно читать по- нижнелужицки, и лишь трое опрашиваемых (по одному из каждого поколения) согласились пройти тест на способность писать, причем только информантка третьего поколения, обучавшаяся в серболужицкой гимназии и изучавшая там ту разновидность нижнелужицкого языка, которая определяется в книге как "Schulsorbisch" (С. 105), использовала при записи диктанта нормативную нижнелужицкую графику с диакритиками.

Спонтанный разговорный язык у жителей Охозы - немецкий, и лишь после обращения М. Норберг по-нижнелужицки некоторые из них переходили на славянскую речь. Трогательный факт: одна старая женщина, услышав, как исследовательница говорит по-нижнелужицки, заплакала и сказала, "что она не может поверить, что такая молодая женщина говорит по-нижнелужицки, да еще так, как с нею говорила ее мама" (С. 110).

В целом, правда, статистическая картина, отражающая знания серболужицкого языка в Драхгаузене, не оставляет впечатления полной безнадежности: из 210 информантов- лужичан 195 могут так или иначе понимать по-нижнелужицки, 171 - говорить, 93 - читать и 21 - писать. Любопытно, что по мере достижения возраста третьего поколения жители деревни, прежде всего женщины, вновь начинают говорить по- нижнелужицки.

Что же касается отношения населения к владению родным языком, то оно последовательно меняется от поколения к поколению: в то время как в старшем поколении 84% респондентов рады, что знают нижнелужицкий, в среднем поколении таких лишь чуть больше половины (51,8%), а в младшем поколении - только 22,8%. Основные причины непопулярности серболужицкого - его непрестижность в обществе, неспособность отражать реалии современности, отсутствие видимых выгод от его знания. Оценки будущей судьбы нижнелужицкого и перспектив его сохранения весьма пессимистичны; вот некоторые из ответов: "слишком поздно", "сегодня все искусственно", "еще 20 лет" (С. 119) -причем, по наблюдениям автора, старшее поколение признает это "с мучительным сожалением", тогда как молодое - "с пожиманием плечами" (С. 127). Благие пожелания информантов остаются пожеланиями, и лишь немногие реально что-то делают для сбережения родной речи.

Достаточно критически оценивает М. Норберг деятельность организаций, призванных возрождать язык: так, заседания "Домовины" проходят на немецком, участие населения деревни в этом обществе незначительно. Родители, даже члены "Домовины", не поощряют изучение их детьми нижнелужицкого языка в школе. В целом лишь 18,5% респондентов в старшем поколении, 12,5 в среднем и 7% - в младшем считают, что нижнелужицкий должен быть обязательным предметом. Против изучения нижнелужицкого в школе выдвигаются следующие возражения: "на это уходят дополнительные часы"; "мы не хотим, чтобы наших детей высмеивали в городе", "изучение нижнелужицкого ничего не дает", "язык, который изучают в школе, - иной, чем тот на котором мы говорим дома" и т.п. (С. 138).

В условиях, когда евангелическая церковь Бранденбурга выступает против

стр. 109

нижнелужицкого языка и особых прав для нижнелужицкого населения, не приходится удивляться резкому снижению роли нижнелужицкого языка в духовной жизни: только 20% информантов старшего поколения молятся на родном языке, в среднем поколении - 5%, а в младшем - никто. Впрочем, более 20% респондентов высказались за то, чтобы приходский священник понимал и говорил по-нижнелужицки. Поскольку религия и язык составляли основу национальной идентичности серболужичан и поскольку богослужение было единственной сферой, где нижнелужицкий выполнял общественные функции, можно согласиться с М. Норберг, полагающей, что прекращение нижнелужицкой церковной жизни является "невосполнимой потерей" (С. 152).

Нижнелужицкие средства массовой информации также не играют существенной роли в жизни деревни: еженедельную газету "Nowy Casnik" читают чуть больше 20% респондентов в каждом поколении, и хотя нижнелужицкое радио слушают 72,9% старшего поколения, в среднем поколении эта цифра снижается до 48,6%, в младшем -до 28,1%. Совершенно ничтожен процент зрителей нижнелужицкого телевидения, которому предоставлена возможность вещать раз в месяц. Знаменательно, что в 1990 г. часть текстов нижнелужицкой газеты печатается по-немецки.

Богатая и своеобразная народная культура нижнелужичан отмирает вместе с языком: так, если в 1955 г. 248 жительниц села носила яркую национальную одежду, то теперь - лишь 10 старушек.

В качестве важных факторов, способствующих смене языка, автор указывает и субъективные причины - "национальную нерешительность, безразличие и безответственность" (С. 157). Результатом действия всех указанных факторов на общественном, групповом и индивидуальном уровне стала реальная смена языка.

В Заключении своей интересной, содержательной и убедительной, как точный диагноз, книги М. Норберг констатирует, что смена языка на нижнелужицкой территории представляет собой последний этап многовекового процесса, который отнюдь не воспринимается нижнелужичанами как регресс, но, напротив, как "развитие" (С. 175). В этих условиях усилия одиночек, в числе которых сама Мадлена Норберг, вот уже несколько лет ведущая в Потсдамском университете курсы нижнелужицкого языка, трудно оценить как многообещающие, но - кто знает? Бывают и чудеса.

Постоянный адрес данной публикации: