На рубеже 1990-х - 2000-х годов, после нескольких лет застоя, активизировала работу российско-румынская двусторонняя комиссия историков, у истоков которой в начале 1970-х годов стоял академик И. И. Минц. В деятельности комиссии с российской стороны принимают активное участие видные отечественные историки академик Л. В. Милов, В. Н. Виноградов, В. Я. Гросул, И. И. Орлик, А. А. Язькова, Л. Е. Семенова, литературовед М. В. Фридман и др. Вслед за конференцией по широкому кругу проблем двусторонних отношений, состоявшейся осенью 2000 г. в Бухаресте, в октябре 2001 г. в Москве прошла новая конференция историков двух стран.

Предметом первого заседания была история общественной мысли как в Румынии, так и России в XIX - начале XX в., при этом некоторые выступавшие указывали на параллели в эволюции идейных течений двух стран, "догонявших" более развитый Запад. Эти параллели были обусловлены общностью социальной структуры, равно как и объективно стоявших экономических задач. Академик Румынской академии наук Д. Бериндей, сославшись на слова известного писателя Алеку Руссо о том, что Молдова и Валахия за 15 лет после 1835 г. пережили больше событий, чем за предшествующие 500 лет, сосредоточил свое внимание на духовном развитии румынской политической элиты в течение нескольких десятилетий XIX в. Адрианопольский мир 1829 г. дал импульс модернизации Дунайских княжеств, при этом российская администрация во главе с приверженцем идей французского Просвещения генералом П. Д. Киселевым обычно не препятствовала желанию румынской дворянской молодежи учиться на Западе. В 1830 - 1840-е годы в первую очередь во Франции формируется поколение политиков и интеллектуалов, которому предстояло встать во главе румынской нации после объединения Дунайских княжеств в 1859 г.

Принадлежность большинства этих людей к социальной элите румынского общества не всегда способствовала овладению ими на Западе сугубо профессиональными навыками в той или иной области знаний (в том числе технических и естественнонаучных) и в то же время не помешала их приобщению к передовым политическим идеям. В идеологический арсенал молодого поколения входили Декларация прав человека и гражданина 1789 г., революционные традиции Великой Французской революции, радикализм и даже социалистические идеи эпохи Реставрации; при этом прогресс своей родины связывался его представителями с прогрессом общечеловеческим. Вера в интернациональную солидарность народов проявилась на практике в тесных контактах с польскими эмигрантами.

Колин Анжела - д-р, старший научный сотрудник Института истории им. Н. Йорги Румынской академии наук.

Стыкалин Александр Сергеевич - канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

стр. 90

Поражение революции 1848 г. заставило многих перейти на более умеренные позиции, хотя бы на время отказаться от республиканских идей, сделав выбор в пользу просвещенной монархии, в которой видели теперь необходимую ступень в общественном развитии. Вернувшись на родину во второй половине 1850-х годов и приобщившись к руководству национальным движением, бывшие радикалы (и в частности, последовательный противник всякой сословности К. Россети) были вынуждены адаптироваться к новым реальностям. Не поступаясь принципом прогресса и большинством своих реформаторских идей, они в то же время должны были пойти на компромисс с консерваторами, поскольку без этого было невозможно их участие в создании национальной государственности. Их последующее постепенное вытеснение из властных структур было вызвано в первую очередь не внутренними причинами, а сильным давлением западных держав, начиная с Парижского конгресса 1856 г. проявлявших интерес к проблеме румынского суверенитета. Стремление бывших радикалов к практической реализации своей национальной программы стало важным источником обновления румынского общества, без их деятельного участия было бы невозможно проведение финансовой, судебной, военной реформ, начало строительства железных дорог. В последующие десятилетия, вплоть до Первой мировой войны, традиция политического радикализма Россети была жива в политической жизни Румынии, находя проявление в требованиях демократизации выборной системы, определенного передела собственности.

В. Н. Виноградов (ИСл РАН) обратил внимание на серьезные противоречия в румынской эмигрантской среде 1840 - 1850-х годов, сославшись на слова известного революционного деятеля Н. Бэлческу: "Париж полон реакционеров, но все они выдают себя за революционеров". Ведущие позиции в эмиграции занимали выходцы из аристократии, впоследствии получившие ключевые посты в первых правительствах единой Румынии и объективно способствовавшие развитию страны по пути прогресса. Что касается Н. Бэлческу, то он остался благородным революционным утопистом, возлагавшим тщетные надежды на крестьянское восстание в Румынии; при этом в июне 1849 г. он прятался от мятежных румынских крестьян, резонно опасаясь расправы. Революционно-демократическое движение 1848 г. не имело широкой социальной базы, дух мятежа не проник глубоко в массы, крестьянство в движении не играло важной роли.

Компромисс поднимающейся буржуазии с дворянством и аристократией был в Европе XIX в. всеобщим явлением. В Румынии 1860-х годов этот союз принял гротесковые формы, производя противоестественное впечатление на многих современников (возникло даже такое понятие, как "чудовищная коалиция"). В этом союзе буржуазии в большей мере приходилось приспосабливаться к феодальным, патриархальным отношениям, нежели дворянству к капиталистическим порядкам (когда М. Когэлничану в бытность премьер- министром в 1863 - 1865 гг., ссылаясь на российский пример, потребовал отмены крепостного права, он натолкнулся на мощное сопротивление). Тем не менее именно союз буржуазии и аристократии становится движущей силой развития Румынии. В идейном плане компромисс со стороны буржуазии означал ее эволюцию от либерализма и радикализма в направлении консерватизма, которому в Румынии, как и везде, было присуще разнообразие партийно-политических оттенков.

Поскольку прогрессивное развитие происходило только в рамках общего согласия буржуазно-помещичьей коалиции, как правило, сохранялся континуитет в проведении политической линии. Хотя смена власти подчас принимала острые формы, ни один из уже утвержденных основополагающих законов не был отменен. В Конституции 1866 г. нашли проявление идеи скорее либерализма, нежели консерватизма, более того, ее создатели отдали некоторую дань идеалам своей революционной молодости. Но из того, что было декларировано, многое не выполнялось на практике, поскольку подавляющее большинство граждан были далеки от участия в общественно-политической жизни. Как заметил один из иностранных наблюдателей,

стр. 91

конституционная мода не слишком-то отягощала "румынские плечи", и дело здесь было в самом состоянии румынского общества. Еще и через 40 лет после введения Конституции, декларировавшей всеобщее право на образование, более 80% населения оставалось неграмотным. Будучи сшитой не по росту тогдашнего румынского общества, а как бы на вырост, Конституция 1866 г. все же сыграла важную роль в политической эволюции страны. Заложенные в ее основе принципы парламентаризма допускали постепенное реформирование Румынии без коренной ломки общественного строя, открывали дорогу прогрессу в различных областях. При этом новые явления социальной жизни вливались в уже готовую юридическую оболочку. Как подытожил свой анализ В. Н. Виноградов, сформировавшийся в своей основе еще в 1860-е годы консервативно-олигархический (хотя и конституционный) режим, предполагавший сильные позиции боярской аристократии, обнаружил большую способность к маневрированию в годы Первой мировой войны, по итогам которой Румыния смогла получить наиболее выгодные в своей истории государственные границы.

А. Мамина (Институт истории имени Н. Йорги Румынской академии наук) проследил развитие румынской консервативной мысли в XIX в., в которой наряду с традиционалистской присутствовала и эволюционистская тенденция. Возникнув в своем классическом варианте как реакция на Великую Французскую революцию, европейский консерватизм объединял различные идейные течения, которые отвергали революционные принципы и методы. Общим было также неприятие эгалитаризма. Вместе с тем ориентация на традиционалистскую политическую культуру не всегда сводилась к идеализации определенных моделей прошлого, требованиям возврата к ним. Подчеркивая необходимость органической связи с прошлым, некоторые мыслители консервативного направления пытались адаптировать свои политические идеалы к новым реалиям. В Румынии консерватизм прошел две стадии развития. Будучи в первой половине XIX в. идеологией крупного дворянства, это направление общественной мысли отличалось максимализмом в отстаивании традиций, неприятием перемен. Это проявилось в борьбе за сохранение боярских привилегий, средневековой налоговой системы. Политическим идеалом консерватизма оставалась аристократическая монархия. В середине XIX в. на политическую сцену выходит новое поколение консерваторов, получившее образование на Западе. Осознавая бесповоротный характер модернизации, эти люди признают необходимость умеренных реформ и даже участвуют в их осуществлении. При этом, однако, не упускались из виду социальные интересы боярской элиты - идеалом становится конституционная монархия, способная обеспечить руководящую роль более образованному слою.

Об истоках и дальнейшей эволюции российского политического консерватизма говорил В. Я. Гросул (Институт российской истории РАН). Долгие десятилетия это течение отечественной общественной мысли XIX в. оставалось наименее изученным. Ситуация стала меняться лишь с конца 1980-х годов, что объясняется как потребностями самого научного знания, так и более широкими социальными причинами - консервативной волной в 1980-е годы в развитых странах Запада, попытками создания в России после 1991 г. своей консервативной партии. Среди ученых нет единства мнений относительно того, когда в России зародились либерализм и консерватизм как противостоящие друг другу идейно-политические течения. Так, известный эмигрантский исследователь российского либерализма В. В. Леонтович связывал возникновение этих направлений с эпохой Екатерины П. По мнению В. Я. Гросула, это едва ли верно, поскольку применительно к екатерининскому времени речь лишь в самых исключительных случаях может идти о противниках крепостного права (отношение к крепостному праву и к конституционному политическому устройству выступает в этом случае как решающий критерий при отнесении того или иного мыслителя к консервативной либо к либеральной тенденции). С другой стороны, отдельные, даже очень последовательные консерваторы XVIII в. вроде князя М. М. Щербатова еще не составляли определенного течения, которое, считает В. Я. Гросул, возникло лишь как реакция на русский либерализм, сложившийся в качестве самостоятельного идейно-

стр. 92

политического феномена в начале царствования Александра I. Первым программным документом отечественного консерватизма стала "Записка о древней и новой России" (1811) Н. М. Карамзина, а серьезным политическим успехом - ссылка М. М. Сперанского в 1812 г.

В более широком, международном плане российский политический консерватизм явился порождением второй консервативной волны в Европе, возникшей как реакция на Великую Французскую революцию. Полемизируя с А. Маминой, по мнению которого европейский консерватизм существовал лишь в виде множества слабо связанных между собой, но типологически близких национальных консерватизмов, В. Я. Гросул отметил, что в эпоху Наполеона складывается своего рода "консервативный интернационал", важную роль в котором играли представители французской аристократической эмиграции, разбросанные по всей Европе, в том числе жившие в России. Эта среда породила выдающихся идеологов консерватизма, таких как Ж. де Местр. Победа "консервативного интернационала" на международной арене проявилась в создании Священного Союза.

В. Я. Гросул согласился с тем, что внутри единого общеевропейского консервативного лагеря сосуществовали различные тенденции, в том числе аристократический конституционализм. В России различие позиций среди консерваторов в 1810 - 1820-е годы особенно проявилось в вопросах об отношении к языку и культурной традиции (разногласия между Н. М. Карамзиным и А. С. Шишковым). В эпоху Николая I консерватизм претерпел заметную эволюцию, главный акцент теперь делался не на традицию как таковую, а на национальные ценности (идеология официальной народности С. С. Уварова). При этом до середины 1850-х годов консервативное течение оставалось в России господствующим, отражая социальные интересы основной массы дворянства. Оказавшись со второй половины 1850-х годов в обороне, традиционный российский консерватизм продолжал эволюционировать, иногда сближаясь с умеренным либерализмом. Новая консервативная волна в российском обществе пришлась на время правления Александра III (эпоху контрреформ). В. Я. Гросул обошел в своем выступлении до сих пор вызывающий дискуссии вопрос о соотношении консерватизма и славянофильства в России.

А. Колин (Институт истории имени Н. Йорги) посвятила свое выступление политическим взглядам и практической деятельности графа И. Каподистрии, крупного деятеля греческого национального движения, в 1809 - 1827 гг. находившегося на российской дипломатической службе. После Бухарестского мира 1812 г. Каподистрии было поручено составить проект государственного устройства Бессарабии, края, присоединенного к Российской империи по итогам победоносной для нее русско-турецкой войны. Разработанный им проект отличало бережное отношение к молдавской государственной традиции; внедрение его в жизнь должно было означать сохранение преемственности с той системой правления, что действовала в Молдавском княжестве. С другой стороны, как доказывает А. Колин, в проекте нашли отражение либерально-реформаторские идеи Каподистрии, развитые им в статье "Замечания об истинных интересах Европы", ряде записок, адресованных Александру I. Предложения греческого политика, воспитанного на идеях Просвещения и Великой Французской революции, относительно способов урегулирования ряда спорных международных проблем (о положении в Испании и судьбе ее американских владений, о Королевстве обеих Сицилии и др.) были, как правило, ориентированы на мирный путь их решения, на переговоры всех заинтересованных сторон. Тем самым они противоречили силовым принципам, которые исповедовали Меттерних и его единомышленники, заложившие основы Священного Союза. Поэтому идеи Каподистрии и оказались невостребованными на Венском конгрессе. Из его внутриполитических проектов в более полной мере был реализован, хотя и на короткий срок, бессарабский, даровавший этому краю автономию и предоставивший молдавскому боярству большие права в сфере управления провинцией. Сам Каподистрия придавал своему бессарабскому проекту большое значение, поскольку, по его замыслу,

стр. 93

воплощенная в Бессарабии модель государственного устройства могла стать примером для жителей других балканских областей.

Т. А. Покивайлова (ИСл РАН) сосредоточила внимание на идеологии румынского царанизма в 1918 - 1920-х годах, сопоставив его с аграристскими течениями в других, в первую очередь балканских, странах. Специфика Румынии в сравнении с Болгарией заключалась в гораздо более высоком удельном весе крупного помещичьего хозяйства, и с этим фактом царанистам приходилось считаться. Их программа была в целом менее радикальна в сравнении с программой БЗНС в Болгарии, причем это касалось не только способов решения аграрного вопроса, но и политической сферы. Так, если лидеры БЗНС в начале 1920-х годов стояли на республиканских позициях, то царанисты считали возможным монархическое правление. Все-таки и программа царанистов в то время предполагала довольно радикальный передел крупной помещичьей собственности в пользу мелкого товаропроизводителя, развитие кооперации, демократизацию избирательного права, децентрализацию местного самоуправления и т.д.

Ни одна из крестьянских партий Юго-Восточной Европы не могла в своих программных заявлениях обойти вопрос об отношении к происходящему в России. Румынские царанисты даже в самый пик радикализации своих идейных установок российский опыт решительно отвергали. В одном из документов 1919 г. отмечалось, что "крестьянская партия может осуществить глубокие и серьезные реформы без потрясений и анархии"; мирный эволюционный путь общественного развития сознательно противопоставлялся революционному, который избрала соседняя Россия. Один из идеологов царанистской партии В. Маджару писал в той же связи, что пролетариат может выступить в качестве движущей силы поступательного движения в промышленно развитых странах, но не там, где крестьянство составляет основную массу населения и уже поэтому должно стать главной преобразовательной силой общества. Правда, исходя из российского опыта, он признал, что установление власти, действующей от имени пролетариата, возможно и в стране, где рабочий класс численно незначителен, если большинство населения аморфно и политически неустойчиво, как русское крестьянство. Урок, который преподнесли русские, согласно выводам Маджару, делает актуальным превращение крестьянства из инертной массы в организованную силу, которая в соответствии со своей численностью и значимостью выступит с требованием политической власти в государстве.

Румынский царанизм, в 1920-е годы отдававший дань идеям крестьянского государства и "третьего пути", в дальнейшем отказывается от антикапиталистической фразеологии, эволюционирует к более умеренной и компромиссной социальной программе, хотя и сохраняет свою базу в крестьянской среде. Знаковой фигурой для этого этапа становится Ю. Маниу, во второй половине 1940-х годов отчаянно пытавшийся противостоять попыткам установления в Румынии сталинистской диктатуры, но устраненный с политической арены.

Проблемы новейшей истории Румынии и ее историографии обсуждались во второй день двусторонней встречи. Член-корреспондент Румынской академии наук Ф. Константиниу говорил об отражении румыно-русских и румыно-советских отношений в официозной историографии национал- коммунистического режима Чаушеску, который в целях своей легитимизации и завоевания поддержки населения все более активно эксплуатировал национальную традицию, в допустимой мере даже провозглашая себя выразителем национальных чувств тех, кто остался верен идеалам Великой Румынии в границах 1920 г. Названная тематика была подвержена особенно сильному давлению политической конъюнктуры, в зависимости от динамики которой история неоднократно переписывалась. Не в последнюю очередь это касалось истории коммунистического движения Румынии. Так, до середины 1960-х годов считалось, что румынская Компартия была основана 11 мая 1921 г., когда большинство делегатов съезда социалистов проголосовало за присоединение к Коминтерну. Апрельская декларация 1964 г. ознаменовала собой (еще при жизни Г. Георгиу-Де-

стр. 94

жа) полный и окончательный разрыв румынской партноменклатуры с просоветской политической ориентацией; отныне партийная элита открыто выступает за ограничение влияния "старшего брата". В новых условиях историческая наука становится, с одной стороны, индикатором сиюминутного состояния отношений между двумя странами, а с другой - составной частью пропагандистского механизма, призванного внушить населению, что Румыния по-настоящему отдаляется от Москвы. В соответствии с новыми установками подчинение румынских коммунистов Коминтерну, повлекшее за собой вмешательство в деятельность партии извне, было резко осуждено, что заставило историков партии изменить дату ее основания. Вообще же после апреля 1964 г. радикально меняется взгляд на всю по меньшей мере трехвековую историю двусторонних отношений. Если до тех пор превозносилась роль России в освобождении Дунайских княжеств от турецкого владычества, много говорилось и писалось об освободительной миссии СССР в 1944 г., советском вкладе в построение социализма в Румынии, то теперь происходит заметное смещение акцентов. В результате пришлось переписывать многие разделы подготовленного к печати как раз к весне 1964 г. третьего тома "Истории Румынии" (1601 - 1848), радикально изменить концепцию следующих томов.

Пересмотру подлежали следующие эпизоды истории двусторонних отношений:

1. Аннексия Россией Бессарабии в 1812 г. Если ранее писалось об исторической необходимости воссоединения этого края с Россией, то теперь утверждалось, что присоединение Бессарабии к России было случайным следствием не только очередной русско-турецкой войны, но и определенного расклада сил на международной арене (ухудшение отношений между Наполеоном и Александром I). В подтверждение своей новой позиции официальная румынская историография охотно ссылалась на высказывания К. Маркса, заметившего в одной из работ, что, перейдя в 1812 г. к России, Бессарабия потеряла в статусе. Официальная позиция румынского руководства была выражена, в частности, во время визита Чаушеску в Молдавию в 1976 г., когда тот заверил Москву в том, что социалистическая Румыния не имеет территориальных претензий к СССР, однако историческая правда не должна искажаться. Эта позиция находила отражение в рецензиях на книги по истории Молдавии, изданные в СССР. В ряде работ 1980-х годов, санкционированных ЦК РКП, была осуждена политика царской администрации в Бессарабии, говорилось в положительном ключе о движении молдаван Бессарабии за политическую эмансипацию и объединение с Румынией.

2. Присоединение Бессарабии к Румынии в 1918 г. В работах 1970 - 1980-х годов оно расценивалось как прогрессивный исторический акт, не только отвечающий потребностям развития современной румынской нации, но и явившийся составной частью общеевропейского процесса национального самоопределения. Этот тезис, подкрепленный обилием цитат из работ В. И. Ленина о праве наций на самоопределение, был положительно воспринят румынским общественным мнением.

3. Советско-германский пакт 1939 г. Румыния была единственной страной Организации Варшавского договора, где еще в 1981 г. в университетском учебнике была опубликована статья секретного дополнительного протокола, в которой Германия признавала за СССР право на аннексию Бессарабии. Переводились также труды американских авторов, ссылавшихся на протокол. Характерно, что и в конце 1989 г., когда режим уже стоял на грани краха, Чаушеску использовал трибуну последнего, XIV съезда партии для того чтобы публично осудить пакт Молотова-Риббентропа. Это была отчаянная и уже явно запоздалая попытка заручиться поддержкой хотя бы части народа перед лицом необратимых перемен.

4. "Восточная война" 1941 - 1944 гг. Из утверждения легитимности присоединения Бессарабии к Румынии в 1918 г. и осуждения пакта Риббентропа-Молотова в части, касавшейся права СССР на Бессарабию, логически вытекало оправдание (хотя и не высказывавшееся в полный голос) военных действий Румынии против СССР, причем на территории не только до Днестра, но и за пределами прежней румыно-совет-

стр. 95

ской границы. Важной вехой в переоценке общественным сознанием (с разрешения официальной идеологии) этой войны явился роман М. Преды "Бред" (1975). Все-таки стремление избежать явного конфликта со "старшим братом" заставляло идеологов режима, как и историков, подходить к проблеме с предельной осторожностью.

Как заметил в связи с выступлением Ф. Константиниу В. Н. Виноградов, режим Чаушеску был тоталитарным режимом чисто румынской конструкции, мало контролировавшимся Москвой. Чаушеску и его окружение проявили бы большее стремление к сближению с Западом, если бы обнаружили встречное желание.

Директор Института истории имени Н. Йорги И. Скурту сосредоточился на освещении румыно-русских и румыно-советских отношений в румынской историографии после революции 1989 г. Он констатировал, что в последнее десятилетие основное внимание историков новейшего времени было приковано к темам до сих пор недостаточно изученным (аннексия Румынией Бессарабии в 1918 г. и ее возвращение СССР в 1940 г.; оккупация Красной Армией Северной Буковины в 1940 г.; второй Венский арбитраж 1940 г. и позиция СССР в венгеро-румынском территориальном споре; "восточная война"; роль А. Я. Вышинского и других высокопоставленных советских эмиссаров, а также Союзной Контрольной Комиссии в установлении коммунистического режима в Румынии после Второй мировой войны). При этом наряду с серьезными профессиональными исследованиями появилось немало работ, отдающих дань сенсационности и плохо документированных.

В 1990-е годы вышло несколько томов документальных публикаций по истории внешней политики Румынии в межвоенный период, в годы Второй мировой войны и первые послевоенные годы, вплоть до Парижского мирного договора 1947 г., способных составить источниковую базу для дальнейших историко- дипломатических исследований. Среди этих публикаций - двухтомное издание документов по истории советско-румынских отношений, выполненное в сотрудничестве с Историко-документальным департаментом МИД РФ. Документы российских архивов использованы также в ряде больших публикаций по истории румынского коммунистического движения, о деятельности Коминтерна, а позже Коминформа, аппарат которого находился в 1948 - 1956 гг. в Бухаресте. Кроме того, опубликованы документы из британских и американских архивов, проливающие свет на позицию западных держав в отношении Румынии в 1938 - 1940 и 1944 - 1947 гг., в том числе на робкие, неудавшиеся попытки воспрепятствовать массированной советизации страны после прихода к власти весной 1945 г. прокоммунистического правительства П. Гроза. Один из первых обобщающих трудов по названной тематике, вышедших в последние годы, так и называется - "Румыния в политических играх сверхдержав".

Солидный однотомник документов посвящен положению в Румынии (в том числе в Трансильвании) в дни венгерской революции 1956 г., репрессивной внутренней политике Г. Георгиу-Дежа, смертельно напуганного событиями в соседней стране. Публикуются также документы, полнее раскрывающие мотивы отказа Н. Чаушеску принять участие в военном вторжении стран Варшавского договора в Чехословакию в августе 1968 г. Издан том материалов о декабрьской революции 1989 г. и свержении режима Чаушеску, где среди прочего использованы донесения посольства Румынии в Москве, до некоторой степени проясняющие позицию М. Горбачева и советских верхов в отношении событий в союзнической стране, роль Кремля в приходе к власти руководства И. Илиеску.

Видное место в исторической литературе занимает мемуаристика, в том числе вышедшие ранее на Западе мемуары некоммунистических политиков как либеральной, так и правой ориентации. По свидетельским воспоминаниям удалось в целом восстановить ход переговоров о Соглашении по перемирию осенью 1944 г. Принципиально новым словом в мемуаристике стали опубликованные в нескольких томах воспоминания ветеранов войны, в частности участников "восточного похода". Вышли также дневники короля Кароля и интервью с его преемником Михаем. В них содержится немало интересного материала, в том числе о реакции румынской эли-

стр. 96

ты на оккупацию Советским Союзом Бессарабии и Северной Буковины в 1940 г., об обстоятельствах вступления Румынии в войну против СССР. Мемуары деятелей Компартии проливают свет на встречи с советскими лидерами в 1960-е годы, когда все отчетливее стали намечаться расхождения в позициях двух партий по самым принципиальным вопросам (о причинах и способах преодоления советско-китайского конфликта, перспективах социалистической интеграции в рамках СЭВ, структуре и принципах функционирования Организации Варшавского договора).

И. Кипер (Институт истории имени Н. Йорги) сделал сообщение об отражении современной румынской историографией становления коммунистического режима в Румынии.

К. Попа (Институт истории имени Н. Йорги) говорил об освещении истории Румынии в российской историографии постсоветского периода, особо подчеркнув появившуюся возможность обращения к архивам, изучения на их основе внешней политики СССР в Восточной Европе и внутренней эволюции стран региона. При этом он выделил ряд этапов в развитии постсоветской историографии. Сначала на волне отрицания коммунизма и советского наследия, по его мнению, доминировала односторонняя трактовка советской внешней политики, восходящей еще к Ленину, как агрессивной. Причем в духе консервативной американской историографии расширение советской сферы влияния после Второй мировой войны трактовалось как прямое следствие выбора, сделанного в 1917 г. Соответственно, коммунистические элиты стран Восточной Европы воспринимались лишь как проводники влияния Москвы. Позже сложился более сбалансированный взгляд на внешнюю политику СССР и роль Сталина. С ним были связаны попытки переосмыслить значение местных элит и традиций для эволюции восточноевропейских режимов. Однако это переосмысление в некоторой мере сопровождается возвращением к советскому философскому и методологическому наследию, обращением к устарелым понятиям, восполняющим отсутствие более современной терминологии.

Г. Л. Мурашко и А. Ф. Носкова (ИСл РАН) выступили с сообщением "Становление политических режимов советского типа в Восточной Европе. Проблемы историографии последних лет: от марксистских догм к новым мифам". Не подвергая сомнению значимость советского фактора для послевоенного развития стран Восточной Европы, они в то же время оспорили бытующий в ряде национальных историографии тезис об отсутствии собственной массовой социальной базы у коммунистической власти, которая якобы держалась в регионе исключительно на страхе и насилии. Другой характерной тенденцией историографии восточноевропейских стран (включая Румынию) стали попытки преувеличить общественное значение отдельных фактов сопротивления тоталитаризму. Появление в 1990-е годы названной тенденции было продиктовано потребностью посткоммунистической элиты обосновать свою укорененность в обществе. Т. Е. Волокитима (ИСл РАН), опираясь на документы российских архивов, рассмотрела на конкретном румынском материале проблему смены элит с установлением в конце 1940-х годов коммунистических режимов в Восточной Европе. На волне репрессий и чисток сформировался слой выдвиженцев. Среди людей, поставленных на ответственную работу, было много маргиналов, психологически готовых лишь к роли исполнителей директив, исходивших сверху. Все это способствовало бюрократизации управления, утверждению номенклатурного принципа подбора кадров, заимствованного у СССР. Основные положения этих выступлений нашли отражение в книге "СССР и Восточная Европа. Становление режимов советского типа" (М., 2002. Отв. редактор А. Ф. Носкова).

К. Попа (Институт истории имени Н. Йорги), отметив высокий научный уровень работ этого авторского коллектива, в то же время предостерег от вульгарно-социологических трактовок зависимости идеологии от социального происхождения и социального положения, против которых, кстати, решительно выступает и вся история большевистской партии. Что касается Румынии, то многообразие политических течений среди румынской социал-демократии в 1940-е годы лишь самым опосредо-

стр. 97

ванным образом было связано с разнородностью социального состава партии. Вообще политические партии являются не только выразителями определенных социальных интересов, но в не меньшей мере продуктами политтехнологии. Так, румынской Компартии в 1945 - 1946 гг. удалось стать самой сильной партией в правящей коалиции в немалой мере благодаря использованию негласных членов. Например, среди 71 депутата парламента от Фронта земледельцев П. Грозы 60 были крипто-коммунистами. Затронув вопрос о социальной базе румынской Компартии, К. Попа согласился с тем, что среди маргинальной части пролетариата действительно существовали настроения в пользу уравниловки и этим воспользовались коммунисты. Однако этот факт плохо объясняет причины слабого влияния социал-демократов в массе рабочего класса. Приводимый в некоторых работах последних лет тезис о том, что возрастание влияния социал-демократических партий означает ослабление влияния компартий, представляет собой не более чем коминтерновский стереотип. Основная масса рабочего класса в Румынии вообще была в 1940-е годы политически пассивна.

К. Попа, по достоинству оценив труд Института международных экономических и политических исследований РАН "Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века" (М., 2000 - 2002), обратил в то же время внимание на его недостатки. По его мнению, приведенные авторами статистические данные не подтверждают заявленный тезис (не выходящий за рамки старой советской исследовательской парадигмы) о том, что Румыния к 1945 г. была отсталой аграрной страной. На самом деле даже в условиях диктатуры Антонеску в стране наблюдался серьезный подъем тяжелой промышленности, что вписывалось в планы Гитлера превратить Румынию в главный плацдарм своего влияния на Балканах. Таким образом, экономическое сотрудничество стран региона с нацистской Германией имело для них не только губительные последствия. К. Попа пытался доказать, что аграрный характер Румынии в сравнении с некоторыми другими восточноевропейскими странами усилился в 1950-е годы, что вызвало недовольство национальной коммунистической элиты экономическим положением страны в системе социализма, привело к конфликтам с советским руководством, предопределило в 1960-е годы курс на автаркию.

Как полагает К. Попа, присутствие в книге политически окрашенных терминов и даже расхожих штампов советской историографии ("буржуазно-помещичьи режимы", "революционные преобразования" применительно к индустриализации и коллективизации сталинского типа) восполняет отсутствие современного концептуального багажа, отражает устойчивость старых стереотипов.

Зам. директора Института российской истории РАН А. К. Соколов говорил о значении советского опыта для современной истории России, отметив дорогую цену модернизации советского общества в 1920 - 1930-е годы. Однако если Восточной Европе социализм был навязан, то в России он стал сознательным выбором большинства населения страны. Социалистический эксперимент в СССР в конечном итоге потерпел неудачу в результате неверной оценки сути происходивших событий, противоречия между реальными тенденциями в советском обществе и официальными представлениями.

В марте 2002 г. в рамках работы российско-румынской комиссии историков состоялся "круглый стол", посвященный 120-летию со дня рождения одного из первопроходцев идеи коллективной безопасности в Европе, выдающегося румынского политика и дипломата Николае Титулеску (1882 - 1941). Он был организован при участии Историко-документального департамента МИД РФ и посольства Румынии в России, в числе докладчиков были директор Института славяноведения РАН член-корреспондент РАН В. К. Волков, советник посольства Румынии В. Вэратик и др. В центре внимания находились деятельность Титулеску на посту министра иностранных дел Румынии в 1932 - 1936 гг., его активное участие в попытках создания системы коллективной безопасности в Европе. Министром малой страны, делавшим большую европейскую политику, назвал Титулеску крупный французский политический деятель Э. Эррио.

стр. 98

По мере того, как к началу 1930-х годов, отмечали докладчики, все отчетливее намечался кризис Версальской системы, возникала необходимость ее модификации, создания новых союзов взамен не выдержавших испытания временем, поиска новых форм обеспечения безопасности на континенте. Известный своей приверженностью идее "малых союзов" под эгидой Франции (Малая Антанта и т.д.), Титулеску в то же время постоянно подчеркивал, что хотя Румыния в первую очередь является союзницей Франции, первостепенную роль для гарантированной безопасности страны играют хорошие отношения с ее восточным соседом - СССР. Будучи романтиком в некоторых своих планах переустройства Версальской системы, Титулеску оставался жестким прагматиком и реалистом в отношениях с СССР. Исходя из принципа "соседей не выбирают", он, по словам премьер-министра Югославии М. Стоядиновича, поставил главной задачей своей деятельности сближение с Советами, поскольку дружба с ними дала бы возможность избежать опасности вражды с их стороны. В июне 1934 г. были установлены дипломатические отношения между двумя странами, в последующие месяцы активизировались торговые, культурные связи. В том же году Титулеску был в числе тех европейских политиков, кто активно поддержал вступление СССР в Лигу Наций. В 1935 г. возникла идея советско-румынского пакта, который Титулеску хотел сделать новым звеном уже складывавшейся договорной системы между СССР, Францией и Чехословакией.

Самым серьезным препятствием в деле налаживания румыно-советского диалога являлось отсутствие взаимопонимания в вопросе о Бессарабии, однако Титулеску удалось оставить эту проблему за рамками переговоров с Москвой. Его усилия встречали открытую враждебность в Берлине, не находили понимания в Бухаресте, где некоторые политические круги необоснованно пытались обвинять министра в заговоре с СССР за счет уступки Бессарабии. В Москве его инициативы также временами встречали холодную отчужденность, там считали, что "сколько бы Титулеску ни крутил", он хочет добиться формального признания права Румынии на Бессарабию. Нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов в наставлениях советскому полпреду в Бухаресте в 1935 г. подчеркивал, что "не мы предлагаем Румынии пакт, а наоборот, и что поэтому не ей нам ставить ультимативные условия". Вместе с тем Литвинов отдавал себе отчет в том, что для укрепления положения СССР на европейской арене имеет не последнее значение союз с соседним 20-миллионным государством. Министрам хватило мудрости достигнуть обоюдного согласия вообще не касаться вопроса о Бессарабии, дабы не поставить под угрозу важный переговорный процесс. В одной из конфиденциальных бесед Литвинов, по словам Титулеску, заявил: "подписывая соглашение с Вами, я подарил Вам Бессарабию. Если я не могу признать это официально, то только из-за трудностей, которые будут у меня с нашим общественным мнением... Я ответил Литвинову, - продолжал Титулеску, - что Бессарабия подарена нам Богом, а не им. И мы согласились потом оба, что самое лучшее - не говорить совсем о Бессарабии".

Преодолев ожесточенное сопротивление прогермански настроенной части румынской политической элиты и гибко обойдя проблему существовавшего румынско-польского союза, Титулеску добился от своего правительства и парламента мандата на заключение пакта с СССР без предварительных условий и в июле 1936 г. мог прямо заверить Литвинова в том, что вопрос о Бессарабии не будет больше служить препятствием к подписанию договора. Апеллируя к румынскому общественному мнению, он мотивировал свою позицию тем, что в условиях нарастания германской опасности Румыния должна урегулировать отношения с СССР. Пакту, однако, не суждено было быть заключенным из-за вынужденной отставки Титулеску в августе того же года. Отставка Титулеску означала победу сил прогерманской ориентации и начало поворота во внешней политике Румынии. Антисоветская позиция румынского правительства, проявившаяся в период англо-франко-советских переговоров лета 1939 г., несла в себе определенную, хотя и далеко не решающую долю вины за срыв усилий по созданию единого фронта борьбы с фашистским блоком. В своей записке

стр. 99

королю находившийся не у дел Титулеску указал на недальновидность политики, сделавшей возможной германо-советскую договоренность за счет не только Польши, но отчасти и Румынии. Прямым следствием этой политики стала утрата Румынией территориальной целостности летом 1940 г. и последующее еще более плотное "пристегивание" к "третьему рейху", приведшее режим Антонеску к катастрофе.

В сообщении М. Д. Ерещенко (ИСл РАН) речь шла о вкладе Титулеску в международно-правовую науку (определение агрессии, выработанное им совместно с М. М. Литвиновым в рамках Лиги Наций, вошло в учебники по международному праву). Т. А. Покивайловой (ИСл РАН) были приведены документы из бывшего Особого архива, свидетельствовавшие о слежке румынских спецслужб за Титулеску во время его пребывания за рубежом после отставки.

В планы новых встреч российских и румынских историков включено обсуждение ранее мало исследованных проблем. Одна из них - роль нефти в истории обеих стран.

Постоянный адрес данной публикации: