Н. АЛЕКСЮН, Д. БОВУА, М.-Э. ДЮКРЁ, Е. КЛОЧОВСКИЙ, Г. САМСОНОВИЧ, П. ВАНДИЧ. История Центрально-Восточной Европы. СПб., 2009. 1120 с.

Издательство "Евразия" опубликовало в переводе с французского языка объемный труд польских и французских историков (название оригинала: "Histoire de L'Europe du Centre-Est". Paris, 2004), претендующий дать читателю современное понимание истории той части Европы, которая приблизительно находится между Германией и Россией и названа авторами вслед за некоторыми другими исследователями Центрально-Восточной Европой (ЦВЕ). Автор Введения Е. Клочовский очерчивает этот регион территориями современных Польши, Литвы, Белоруссии, Украины, Чехии, Словакии, Венгрии, Хорватии и румынской Трансильвании. Для определенных тем и периодов, оговаривает он, речь может идти и о других странах современной Европы (например, Словении и Сербии). Пока же Словения отнесена к чему-то среднему между тем, что названо Центрально-Восточной Европой, и немецкоязычными странами. Наконец, "в исторической перспективе" Калининградская область "тоже составляет часть территорий Центрально-Восточной Европы" (с. 5,7). Сразу возникает вопрос: если мы говорим об исторических регионах и начали дробить современные государства, то почему к ЦВЕ не отнесена тогда сербская Воеводина или почему Украина целиком отнесена к ЦВЕ, когда она совсем не исчерпывается своей западной частью, заметно отличающейся от восточной и южной частей, не говоря уже о Крыме?

Оригинальный вариант книги вышел в серии под характерным названием "Новая Клио", подчеркивающим цель: написание новой истории. Авторы, помимо подробного изложения истории стран и народов выбранного региона с "древнейших времен" до рубежа XX-XXI вв., пытаются также сформулировать "тезисы основных исторических школ стран региона". Причем они заранее ставят задачу выйти за пределы доминировавшего прежде в историографии "национального подхода", сформировать "более глобальный, компаративистский, европейский взгляд на события" (с. 8 - 9). И в этом тоже отчетливо видны претензии авторов труда на новое прочтение истории рассматриваемого региона.

Соответственно книга состоит из двух примерно равных частей, названных "Наше знание" и "Проблемы и направления исследований". Сразу отмечу, что и насыщенная фактическим материалом первая часть, и повышенное внимание к историографии во второй части исследования можно только приветствовать, ведь собственно с историографии и начинается осмысление фактического материала.

Перечислю главные проблемы региона, которые авторы исследования выделяют в отдельные главы: этногенез народов ЦВЕ; экономика ЦВЕ от раннего средневековья до XVI в.; историографические сражения вокруг Украины - Русинии (Франция, Россия, Польша); Орден тевтонских рыцарей;

Польско-Литовская уния; веротерпимость в польско-литовской Respublica; Брестская уния; происхождение и образование: польское дворянство и интеллигенция в XVIII-XIX ст.; национальное возрождение и национализм в XIX-XX ст.; национальные восстания XIX в. и их отзвук в XX ст.; история и самоидентификация: случай Чехии; между плюрализмом и тоталитаризмом (вопрос о политических режимах); холокост в историографии ЦВЕ (1945 - 1998). Разумеется, перечень проблем этим списком не исчерпывается, но, повторю, в постановочном плане вторая часть рецензируемого труда очень интересна, тем более, что по возможности авторы стараются приводить существующие в литературе различные точки зрения. К труду приложен весьма обширный список источников и библиографии. Однако он содержит в основном ссылки на западные работы, ученые центрально-европейских стран представлены слабо. К сожалению, фактически отсутствуют российские работы, особенно современные.

В одной рецензии невозможно рассмотреть весь объемный труд французских и польских историков, все его многочисленные сюжеты. Я остановлюсь лишь на двух, которые, на мой взгляд, наиболее актуальны и интересны именно российскому читателю.

Сначала вернемся к термину "Центрально-Восточная Европа". Е. Клочовский во Введении дает краткую историю его появления, связанного с возникновением после Первой мировой войны новых национальных государств на востоке Европы. В 1929 г. историки этих стран по предложению польских ученых объединились в ассоциацию "Федерация исторических обществ Восточной Европы". Инициаторы с самого начала настаивали на исключительно географическом смысле термина "Восточная Европа", "не распространяя его на цивилизационные, культурные или экономические отношения". Предложенный термин "славянская Европа" был встречен "очень настороженно" и распространения не получил. Термин же "Центрально-Восточная Европа" впервые появился в 1935 г., когда в Будапеште начал издаваться ежегодный научный журнал "Archivum Europae Centro-Orientalis".

Этот термин стал активно применяться после Второй мировой войны историками-эмигрантами из стран региона, работавшими преимущественно в США. В 1950 г. бывший профессор Варшавского университета О. Халецкий опубликовал диссертацию "Пределы и разделы европейской истории". Он критиковал регионализацию Европы на Западную (романскую и германскую) и Восточную (прежде всего славянскую, но, в сущности, более разнообразную). Халецкий предложил делить Европу на четыре части, для чего он наряду с Западом и Востоком выделил обширную Центральную Европу, состоящую из Центрально-Западной (немецкоязычные страны) и Центрально-Восточной Европы (приблизительно между Германией и Россией). Россия, по его мнению, составляла отдельный континент - Евразию (с. 9 - 11).

Затем этот термин появился в англосаксонской и немецкой историографии и, наконец, - в Польше и Венгрии, наиболее свободных коммунистических странах. Самый амбициозный и еще не законченный проект в этой сфере - 10-томный коллективный труд "A History of East Central Europe" под общей редакцией П. Стругара и Д. Тридголда (Сиэтл, Лондон, 1974-...) - относит к Центрально-Восточной Европе "совокупность территорий, расположенных между границами немецкой и итальянской языковых зон, с одной стороны, и географическими границами России или СССР, причем [...] история финнов, латышей, литовцев, белорусов и украинцев рассматривается здесь только в эпохи, когда они были независимы от Москвы или Санкт-Петербурга. Балканы, без Турции, фигурируют как территория с размытыми границами" (с. 11 - 12). Таким образом, границы региона, с одной стороны, определяются этническими, лингвистическими границами, а с другой - непонятными географическими рубежами (возможно, государственными границами) России или СССР. Кроме того, как отмечает Клочовский, при таком подходе граница на Балканах проходит по Саве и Дунаю, а из "народов, живущих к северу от Карпат, учитываются только поляки" (с. 12).

Наконец, еще один импульс развитию концепции "Центрально-Восточной Европы" как целостного исторического региона придали крах европейского социализма и "расчленение" Советского Союза, которое закончилось провозглашением суверенитета Украины, Белоруссии, Молдавии, Литвы, Латвии, Эстонии. В 1992 г. была основана Федерация институтов Центрально-Восточной Европы для осуществления сотрудничества польских, литовских, украинских и белорусских историков. Результаты этого сотрудничества, по словам Клочовского, уже заметны. Есть прогресс в сотрудничестве польских и немецких историков. Меньше понимания в подобной трактовке региона у историков "к югу от Карпат": "выражение "Центрально-Восточная Европа" вызывает у них сомнение, особенно если в ее состав включается Украина" (с. 14 - 16). Е. Клочовский признает, что в этом регионе опасаются возникновения 90-миллионного польско-украинского блока, однако считает, что уже "в Чешской республике и Венгрии тоже существует точка зрения, близкая к точке зрения польских и украинских историков" (с. 16).

Попутно сторонники термина "Центрально-Восточная Европа" отказывают в праве на существование и некогда довольно популярному, особенно в немецкоязычной среде, термину - "Срединная Европа". Его беда, как и близкого к нему определения "Центральная Европа", заключается в том, что "он не распространяется на страны, входившие до 1990 - 1991 гг. в состав Советского Союза" (с. 17), то есть прежде всего на Украину, а также Белоруссию.

Наконец, Е. Клочовский не может не признать разногласий по поводу термина "Центрально-Восточная Европа" с российскими коллегами, отмечая, что такого термина "в традиционной русской историографии нет". Понимая, что это название, по крайней мере, спорно, польский историк подчеркивает, что "разные исторические школы иногда отстаивали и отстаивают разные положения", и "порой эти определения диктовались и диктуются геополитическими интересами" (с. 17).

С этим трудно спорить, но представляется, что как раз политическими соображениями и вызвано во многом появление термина "Центрально-Восточная Европа" вместо бытующего в российской историографии деления территории к востоку от Западной Европы на три части: Центральная Европа (Польша, Чехия, Словакия, Венгрия, возможно, Австрия и Литва), Юго-Восточная Европа (Балканы и карпато-балканская Румыния) и Восточная Европа (Россия, Украина, Белоруссия, возможно, Молдавия). Латвия находится между Центральной Европой и скандинавским Севером, к которому относится и Эстония. Кстати, такой же позиции по поводу Латвии и Эстонии придерживается Клочовский (с. 5).

Конечно, любые схемы и дефиниции не отражают полностью реальную жизнь, они могут уточняться и пересматриваться, но тогда новые определения не должны вызывать больше вопросов, чем старые. Пока же необходимость ввода термина "Центрально-Восточная Европа" совсем не убеждает. Повторю, что слишком уж предложенная схема выглядит политически мотивированной. И действительно, разница между Центральной Европой и Центрально-Восточной только в том, что во втором случае добавлены Украина и Белоруссия. При такой схеме азиатская Россия, наподобие Османской империи, в течение всей истории постоянно угрожает чуждой ей по культуре, но гомогенной внутри себя Центрально-Восточной Европе. Таким образом, в этих построениях Украина цивилизационно отделена от России. Для этого, похоже, и весь сыр-бор.

Еще небезызвестный З. Бжезинский не уставал подчеркивать, что только с Украиной Россия - великая держава. В историографическом плане эта же мысль проводится введением в оборот термина "Центрально-Восточная Европа", означающим объединение стран Центральной Европы с Украиной и Белоруссией, но без России. И если русско-украинско-белорусская Восточная Европа делится, если появляется Центрально-Восточная Европа, то Россия в лучшем случае остается Восточно-Восточной Европой, что даже по названию выглядит абсурдно.

В качестве курьеза добавлю, что несколько лет назад в одном из исторических

учреждений НАН Украины мне предложили подписать соглашение о сотрудничестве по изучению Центрально-Восточной Европы (куда, естественно, входила и Украина) и Северо-Восточной Европы. Так что фантазии по поводу обозначения России могут быть безграничны.

Клочовский пишет, что внимание авторов труда "привлекают не границы государств и принадлежность к тому или иному государству - реалии столь часто менявшиеся, в том числе и в течение XX в., - а большие языковые и культурные общности, народы, потенциальные или уже сформировавшиеся нации, сознающие свою идентичность" (с. 18). Все верно, однако и по языку, и по культуре украинский и белорусский народы никак не отстоят друг от друга и от русского народа дальше, чем от поляков, чехов, словаков и тем более венгров.

Эти противоречия устранить нелегко. Приходится даже брать себе в союзники российскую историографию, не разделяющую в целом подобные построения. Такие попытки не раз предпринимаются в рецензируемом труде, когда выпячивается значение российских евразийцев - от эмигрантской школы Н. Трубецкого и П. Савицкого и до этнических построений Л. Гумилева, - чтобы показать, что в отличие от украинских российские ученые сами в цивилизационном плане противопоставляют себя остальной Европе. Клочовский пишет, что глубинные различия между Россией и остальной Европой - "скорее в непохожести Европы и Азии, чем в различии между Римом и Византией" (с. 10), а Д. Бовуа подчеркивает, что евразийская "историографическая конструкция - преданная забвению на время всего советского периода [...] - была с необычайным увлечением встречена в России после 1991 г. в националистических кругах" (с. 653).

Заметим совсем кратко, что, во-первых, евразийская теория никогда не имела в России широкого хождения (как до, так и после 1991 г.). А во-вторых, самый известный из современных "евразийцев" А. Дугин, хотя и действительно находится на националистических позициях, но занимается скорее другим - схоластическими геополитическими построениями, идущими еще от немецкой геополитической школы (борьба "моря" и "суши" и т.п.). Никакого взлета "евразийства" в России по-прежнему нет. Возможно, он наблюдается в некоторых российских мусульманских республиках, в Казахстане, Киргизии. Там эта тема намного более актуальна.

Между тем термин "Центрально-Восточная Европа", родившийся в польских головах на чужбине, автоматически перенимается в некоторых российских работах последнего времени. Правда, как правило, форма воспринимается без содержания, этот термин распространяется на весь регион Центральной и Юго-Восточной Европы, но не на Украину и Белоруссию. Сошлемся, в частности, на коллективный труд в трех томах бывшего Института международных экономических и политических исследований РАН, который называется - "Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века" [1].

Теперь посмотрим, как трактуют авторы рецензируемого труда украинскую, а также белорусскую историю, поскольку именно здесь кроется главное противоречие.

Д. Бовуа критикует не только российскую, но и якобы идущую у нее на поводу французскую историографию, в которых преобладает мнение о Киеве "как первой столице и колыбели России". Он же признает справедливость украинских историков, "особенно из числа эмигрировавших в Америку", утверждающих, что между Киевским государством IX-XI вв. и Московским государством XIV-XVI вв. нет ничего общего, кроме религии" (с. 650). Хочется спросить, а что общего с будущим украинским государством, еще даже не существовавшим в тот период? Но, когда речь идет об Украине, никаких сомнений не возникает, и "кажется логичным принять выводы украинских исследователей, которые видят свои корни в Киевской Руси" (с. 652). Тем более и переходную форму на этом пути при желании можно найти, например, в Галицко-Волынском княжестве и позже Галиции (Галичине). Бовуа пишет, что "эту территорию, которая станет частью Украины, совершенно справедливо можно рассматривать как твердое звено в цепи различных государ-

ственных форм, которые потребуются этой поздней нации, чтобы утвердить свою преемственность" (с. 651).

Но все же главная проблема истории Украины и Белоруссии - провал государственности после Киевской Руси - остается. Авторы рецензируемого труда для заполнения этого пробела вводят понятие двух Русиний, для будущей Украины - Южная Русиния и для Белоруссии - Белая. Название происходит от слова "русин" - самоназвания жителей этих территорий. Обе Русиний по названию схожи между собой, но якобы коренным образом отличаются от Московии, которой упорно отказывают в праве на наследство Киевской Руси.

Тот же Бовуа пишет, что они всегда "развивались различными путями". А "идея об единстве территорий древней Руси" была как-то очень "своевременно подтверждена в год раздела Польши в 1795 г. нахождением апокрифической рукописи, подлинность которой сразу же вызвала сомнения, - споры эти продолжаются и поныне; одной из ее основных идей было избежать распада "земли Русской"" (с. 662). Если у кого-то еще есть сомнения в подлинности шедевра древнерусской литературы, отошлем его к известной работе А. А. Зализняка [2] и не будем дольше останавливаться на этой проблеме.

Разумеется, в разделе по украинской истории есть и другие сюжеты. Скажем, совершенно справедливо сказано, что российские историки традиционно "сосредоточивали свое внимание на дате Переяславского договора 1654 г., ознаменовавшего, по их мнению, присоединение Украины к России"; сторонники независимой Украины "делали особый упор на чертах, подтверждающих казацкие вольности; польские историки указывали "на значение постоянного польского присутствия". И все эти подходы, "если исключить националистические крайности, дополняли друг друга и свидетельствовали о сложности отношений того времени" (с. 658). Если бы вся книга польских и французских историков была выдержана в таком ключе. Однако так происходит далеко не всегда. Например, когда говорится о заключении Гадячского договора 1658 г. между Речью Посполитой и гетманом Выгодским. Этот договор утверждал "на днепровских землях великое княжество Русиния, столицей которого становился Киев". "К сожалению, - отмечает в связи с данным событием Е. Клочовский, - этот разумный проект [...] не был одобрен украинским народом, вопреки согласию казачьей элиты и польского сейма. Гадячский союз вызвал также яростную реакцию со стороны России, и Москва возобновила военные действия" (с. 216). Вот так - где "к сожалению" и "разумный", а где "яростная критика", и моментальные "военные действия". Но получается, что Россия действовала заодно с украинским народом. И наверное, именно "поэтому вопреки длительным и тесным связям украинской элиты, состоявшей из глав казачества или эрудитов, с польской культурой, связи между русскими и украинцами становились все крепче" (с. 217).

Расхождения между элитами и народными массами восточных земель Польши становились все больше. Элиты "наследников Киевской Руси и позднейших княжеств, Галицко-Волынского (Галиция) либо Полоцкого, Витебского, Новогрудского (последние составляли Беларусь, Белую Русинию или Белоруссию)" либо в XVI, либо в XVII в. "отказались от своей религиозной и лингвистической самобытности, усвоив католицизм (римский либо греко-римский) и польский язык". В то же время "подавляющее большинство жителей Белой Русиний и Украины было крепостными, но первая сносила свое положение намного с большим смирением, чем вторая". Восстания крестьян против поляков заставляли, помимо всего прочего, "умерить активность насильственного обращения из православия в католицизм". Это "поощряло царей претендовать на звание повелителей "всех русских"", "это значительно способствовало уже аннексии Левобережной Украины". Петр Великий придал отчетливый облик русскому империализму, "объявив Россию империей, для чего воспользовался мифом, что "Москва - третий Рим" (после Византии, причем Киев из хронологии православных столиц исключался)" (с. 311 - 313).

Похоже, что Москва была виновата даже в том, что использовала польскую политику насильственного окатоличивания. Да и

Киев никак не был обойден в русских мифах - и "мать городов Русских" и "общий Иерусалим" и т.п. Однако претендовать на свое место в цепочке сменявших друг друга "Римов" Киев, конечно, никак не мог: когда он был престольным градом в Древнерусском государстве, еще существовал Константинополь - "второй Рим".

Актуальная ныне тема, связанная с предательством Мазепы, трактуется следующим образом: он "держался только благодаря русским", но его "охватило честолюбие, и он возмечтал освободиться, а затем объединить обе половины Украины". Причем объединить "под знаком западничества". "Известны результаты злополучного союза Мазепы со шведами и тот позор, каким русские заклеймили его мнимую измену, но его борьба 1709 г. осталась в памяти украинцев и европейцев" (с. 315). Таким образом, по мнению авторов, измена у Мазепы мнимая, хотя его и охватило честолюбие, а европейцы, в отличие от русских, его помнят с благодарностью, как чуть ли не одного из предшественников будущих объединителей Европы.

Несколько позже, в 1774 г. в отличие от поляков австрийцы "предоставили греко-католической церкви юридическое равноправие". В то время как Россия "непрестанно урезала права униатской церкви, слишком подозрительной в качестве проводницы полонизма", Австрия наоборот "поощряла независимость униатской церкви в отношении полонизма, способствуя тем самым ее отделению как от православия, так и от поляков, благодаря чему за несколько десятилетий появились украинцы - западноевропейцы" (с. 318). Хочется согласиться с оценкой полезности толерантной религиозной политикой австрийских властей, пусть и в своих собственных интересах, но вывод об украинских западноевропейцах вызывает недоумение.

В целом после прочтения книги остается впечатление, что бы Россия не делала, все плохо. Понятно, что российская политика была разной, но ее критикуют и где надо, и где не надо. И конечно, не Россия, а "Украина заплатила тяжелую дань Крымской войне" (с. 352). И конечно, Гоголь был не самый великий писатель, которого родила украинская земля, а всего лишь - "русифицированный украинец" (с. 349). Да и развитие капитализма в России привело к тому, что Украина еще сильнее попадала "в зависимость колониального типа" Но, тем не менее, "на поляков смотрели как на классовых врагов, отличавшихся своей религией и национальностью, в то время как православие и кириллица подчеркивали связь между украинцами и русскими" (с. 509 - 510).

Плох капитализм, плох и его антипод. Говоря о I съезде РСДРП, состоявшемся в Минске в 1898 г., П. Вандич констатирует простую мысль, что "участие местных жителей в нем было очень ограниченным". Но делает смелый вывод что это, "кстати, предвещало другой этап русификации, которая откровенно проявится в конце двадцатых годов XX в. Под фасадом интернационализма уже скрывался великорусский национализм" (с. 348). А сколько неисчислимых бедствий принес большевизм России, никого не интересует.

И конечно же, по Вандичу и Бовуа, "искусственно спровоцированный ужасный голод, жертвами которого в 1932 - 1933 гг. стали миллионы украинцев, вкупе с террором можно расценивать как геноцид", и "сейчас это не является предметом для споров", поскольку волна голода "признана международным сообществом как одна из самых трагических страниц геноцида XX в." (с. 547, 665). Не будем говорить, насколько морально разделять по национальной принадлежности жертв того страшного рукотворного голода. Непредвзятый человек знает, что подход был классовый, а не национальный.

В то же время авторы польско-французского труда правы, когда говорят, что "политика утаивания источников, которой до сих пор придерживается Россия, позволяет замалчивать историческую реальность и делает невозможной всякую полемику". В результате отсутствия источников образуется "незнание", которое погружает нас ""в неисторическую" область обширных темных полос" (с. 665). Но, кстати, как раз по голоду 1930-х годов российские архивы сегодня широко раскрыты.

Как всегда много вопросов вызывает такая болезненная тема, как Вторая мировая

война. Так, присоединение перед войной Советским Союзом Западной Украины названо всего лишь "иллюзией" объединения украинской нации в рамках единого государства, которую пытались создать советские власти (с. 564). Но ведь действительно объединение произошло, что, впрочем, никоим образом не оправдывает всех преступлений советского режима. В другом месте, правда, признается, что реализация на практике пакта Молотова - Риббентропа на востоке Польши касалась "на самом деле ее русинских территорий", хотя в польской истории это еще долго будет трактоваться как "завоевание" (с. 666).

Странной выглядит и почти благожелательное отношение Вандича к деятельности комиссара оккупированной Белоруссии Вильгельма Кюбе (Кубе), потому что тот якобы был "вдохновителем политики привлечения белорусов, призванной основать государство под протекторатом Германии, а с 1942 г., чтобы бороться с советским сопротивлением". И далее: "Даже если его конфликт с СС по поводу уничтожения евреев и касался скорее методов, чем принципов, он все равно оказался серьезным и завершился его смертью в результате необъяснимого покушения" (с. 570). Напомним, что взрыв, в результате которого был убит Кубе, организовали белорусские партизаны, а он оставил о себе память "палача Белоруссии", хотя и был при этом склонен к некоторым тактическим маневрам. Но главное, получается, что цель оправдывает средства и даже сотрудничество с фашистами вроде бы допустимо для каких-то высших целей. Но дилемма эта ложная. Героический белорусский народ дал на нее свой однозначный ответ.

Вандич по-своему оправдывает и сотрудничество с немцами украинцев, достигшее на Украине куда больших размеров, хотя и признает, что они, в частности, "активно участвовали в убийствах евреев". Однако сотрудничество с немцами - "тактическим ли оно было или идеологическим - подчинялось национальным интересам и требует нюансированной оценки" (с. 571). Нюансированной оценки требуют, наверное, все события в истории и даже предательство, которое тоже случается по какой-то причине. Но при этом оно не перестает быть предательством, как и массовое истребление беззащитных евреев нельзя оправдать никакими национальными интересами. А как сочетался с национальными интересами украинцев гитлеровский план "Ост", предусматривавший, как известно, массовое уничтожение славянского населения Восточной Европы, включая и СССР?

Получается, что в разделе, посвященном украинским и белорусским сюжетам времен Второй мировой войны, Вандича интересует главным образом только история коллаборационизма: скажем на Украине - деятельность дивизии СС "Галичина". Достаточно места уделено и украинской повстанческой армии (УПА). Однако понятно, что история Украины или Белоруссии в годы войны коллаборационизмом совсем не исчерпывается. Но то, что происходило по другую сторону фронта в Красной армии или в советских партизанских отрядах, в концепцию "Центрально-Восточной Европы", по-видимому, не вписывается. Причем все заслуживают "нюансированной оценки", кроме Советского Союза. Так, говоря о "трагическом и героическом Варшавском восстании", Вандич без всяких полутонов и желания выслушать другие аргументы констатирует, что "Москва не только отказала в любой помощи повстанцам, но и помешала сделать это западным союзникам" (с. 573).

Далее в книге описывается жизнь "под ярмом СССР", под которым после войны страдали все восточноевропейские страны и все советские республики. Исключение вновь только одно - Россия (РСФСР). О ней просто ничего не говорится. Есть только констатация, что "Крым был присоединен к Советской республике Украина как подарок по случаю трехсотлетия Переяславского договора" (с. 588). И все, без комментариев. По-видимому, такой феодальный дар земли вместе с населением кажется Вандичу вполне нормальным. Можно только представить, сколько гневных слов было бы высказано по поводу великорусского национализма, имперской политики и т.п., если бы Украина в те годы передала России "в подарок", например, Луганскую или Донецкую область.

Согласно своей концепции, авторы пытаются и далее рассматривать развитие европейских социалистических стран без СССР, а Украины и Белоруссии в СССР, но без России. И это по-прежнему выглядит искусственно. Иногда это приходится признавать. Например, в связи с началом перемен, связанных с приходом к власти в Советском Союзе Горбачева, сказано о высвобождении "сил, которые уже никогда не суждено было обуздать". И далее: "Даже если перемены в Кремле оказали фундаментальное влияние на развитие некоторых процессов в странах Центрально-Восточной Европы, сам этот регион не остался пассивным" (с. 596). Такая констатация уже не вызывает возражений.

Я специально остановился лишь на двух спорных сюжетах и на некоторых моментах, которые вызывали у меня возражение. Содержание рецензируемого труда гораздо глубже и интереснее. Книга пропитана демократическими, гуманистическими идеями, описанием сосуществования различных народов и культур в разные периоды, веротерпимостью. Интересны сюжеты, посвященные национальным меньшинствам региона - немцам и евреям. К сожалению, такого же внимания не уделено цыганам, но они всегда плохо интегрировались в окружение и лишь в последнее время стали серьезно изучаться. Есть попытки объективного подхода. В частности, польские авторы часто довольно резко критикуют польскую политику по отношению к украинцам и белорусам. Все это, разумеется, можно только приветствовать.

Перекос получился в другую сторону, и в отдельных частях книгу можно назвать даже проукраинской. На ее страницах практически не встречается критика украинской историографии, в значительной части своей болеющей, к сожалению, "детской болезнью" почти любого молодого государства. Однако все спорные моменты в книге трактуются в пользу украинских версий. Например, любимые для авторов труда русины - это только будущие украинцы и белорусы. К современным карпатским русинам и их сородичам в сопредельных странах это не относится. По мнению, П. Вандича, просто население "Прикарпатской Русинии" или Закарпатья было "экономически отсталым", "испытывало сильное венгерское влияние" и "лишено национального сознания". Другими словами, закарпатские русины в силу своей ущербности просто не поняли, что они стали украинцами. И сегодня, идя у них на поводу, "некоторые отказываются приравнивать русинов к украинцам" (с. 511 - 512).

Рассуждения об Украине заканчиваются высокопарными фразами о том, что сегодня она впервые в своей истории "не осталась один на один со своими соседями, но вошла в содружество разных наций. Мировое сообщество ответственно за ее права и обязанности, и особая ответственность отныне вменяется Европейскому Союзу" (с. 667). В научном издании такой пафос выглядит странно. Зададимся вопросом, просил ли обо всем этом украинский народ, который, как уже бывало в истории, в отличие от части своей элиты все-таки в большинстве своем ощущает родство с русским?

Авторы претендуют на новое, "европейское" прочтение центрально- и восточноевропейских сюжетов. Но прочтение часто до боли старое. Например, М. -Э. Дюкрё пишет, что слово "панславизм" было придумано словаком Геркелем в 1826 г. для обозначения "литературного единства всех славян", но "постепенно оно стало обозначать русскую версию славизма, согласно которой Россия имеет призвание объединить под эгидой своего царя всех славян Австрии, Пруссии и Османской империи. Этого не предполагали ни программа чехов, ни программа славян южной части монархии (Габсбургов. - К. Н.)" (с. 472). Но этого не предполагала и ни одна официальная программа внешней политики России. Сколько бы об этом ни говорилось, жупел "панславизма" по-прежнему в большом ходу. Об известном способе перекладывания с больной головы на здоровую, о практике раздувания ложных страхов пред "русской угрозой" еще полвека назад писал В. К. Волков [3].

"История Центрально-Восточной Европы" издана при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы "Культура России". И это очень правильно, что такие

этапные и дискуссионные книги доходят до российского читателя. Но не помешало бы показать ее предварительно специалистам для исправления разных неточностей, образующихся при переводе, а также было бы весьма полезно снабдить русское издание специальной вступительной или заключительной статьей с целью помочь читателю сориентироваться в сложных спорных вопросах. Пусть читатель имеет возможность сравнивать разные точки зрения.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века. М., 2000. Т. 1. Становление "реального социализма". 1945 - 1965; М., 2002. Т. 2. От стабилизации к кризису. 1966 - 1989; М., 2002. Т. 3. Ч. 1 - 2. Трансформации 90-х годов.

2. Зализняк А. А. "Слово о полку Игореве": взгляд лингвиста. М., 2008.

3. Волков В. К. К вопросу о происхождении терминов "панславизм" и "пангерманизм" // Славяно-германские культурные связи и отношения. М., 1969.

Постоянный адрес данной публикации: