В статье воссоздаются последние годы жизни известного венгерского историка Д. Секфю в контексте его научного наследия и рассматривается общественная реакция на политический выбор ученого - пост первого посла послевоенной Венгрии в СССР.

The article scrutinises the last years of the renowned Hungarian historian Gyula Szekfu agaist the background of his scholary legacy, and considers the public reaction on the historian's political choice - to be the first ambassador of the post-war Hungary in the Soviet Union.

Ключевые слова: Дюла Секфю, Венгрия, СССР, историография, консервативная мысль.

Дюла Секфю (1883 - 1955)- один из самых значительных венгерских историков XX в. Он внес весомый вклад не только в историографию, но и в философию истории. "Взгляд на прошлое без лишней фразеологии", как говорил сам Секфю, или "ложный реализм", как характеризовали его критики, лишен оптимистической антропологии современных, берущих начало в эпохе Просвещения идей свободы: "То, что неправедным путем созданная экономика, в человеческих слезах утопающая власть и большая держава в один прекрасный день обрушиваются, иногда совершенно неожиданно, этот факт сам по себе никак не доказывает присутствия Правды на земле, но скорее говорит о том, что земному существованию любой частной и публичной власти рано или поздно приходит конец. Без какой бы то ни было причинно-следственной связи, а в большинстве случаев без всяких оснований, мы можем считать совпадением, что внезапный, но тем более неизбежный конец постигает даже не обремененные грехами державы, причем скорее, чем очевидно порочные" [1. 398. old.].

Политический пессимизм по поводу "Есть ли правда в истории?" легко обнаружить в любом произведении Секфю: "У человеческой истории в действительности есть различные типы мышления, есть разломы и кризисы, но преемственность культуры не прерывается, эпоха или народ не представляют собой отдельного биологического вида, но связаны с предшественниками и передают квинтэссенцию своих трудов потомкам, соседям. История не состоит из отдельных, изолированных циклопических скал, она - непрерывный травяной ковер, на котором рука провидения потом прочерчивает границы, линии эпох и периодов" [2. 335. old.]. Это различие между реалистическими и культурно-идейными целями искусства политики не может обойти вниманием ни один исследователь, если желает понять "историко-политические" цели Дюлы Секфю, в особенности про-

Хатош Пал - доктор истории, профессор, генеральный директор Института им. Балинта Балашши (Венгрия).

тиворечивый характер последнего этапа его карьеры - от 1945 г. до наступившей в 1955 г. кончины историка.

15 октября 1945 г. венгерское временное правительство назначило Д. Секфю послом в Москву, но из-за болезни тот вручил верительные грамоты в Кремле министру иностранных дел В. М. Молотову только 21 марта 1946 г., как раз в тот день, когда в Будапеште, в Народом суде слушалось дело его бывшего друга и соавтора, в прошлом министра просвещения и культов в правительстве М. Хорти -Балинта Хомана (1885 - 1951), и куда Секфю направил в защиту Хомана письменное свидетельство [3.331. old.]. Два эти события отстояли друг от друга на тысячи километров, но куда глубже была пропасть, разделившая в последние дни жизни двух историков и объясняющая повороты в карьере Секфю после 1945 г. и оценки, которых он удостоился от потомков [4. 380 - 412. old.]. Если Хомана, объявленного военным преступником, приговорили к пожизненному заключению, и он окончил жизнь в тюрьме города Вац, а местом его упокоения полвека служила безымянная могила, то главным поводом для негативных оценок Секфю и его творчества послужило согласие взять на себя после 1945 г. роль "попутчика", что возвысило историка до посла и члена Президиума Венгерской народной республики (ВНР).

Запоздалая и внезапная, но оттого только еще более впечатляющая (впрочем, лишь номинально) публичная карьера Секфю при входившем в силу авторитарном режиме в глазах многих нравственно обесценила связанную с его именем консервативную мысль реформаторского толка. Его знаменитая, можно сказать пресловутая, книга "После революции" [5] рисовала абсурдную в своем идеализме картину Советского Союза, которую предлагалось безоговорочно принять. В строках получившего широкий резонанс сочинения, увидевшего свет в конце 1947 г., современники обнаружили цинизм, трусливую капитуляцию, диаметральный разворот от более ранних убеждений или новый поворот в карьере оппортуниста. Говорят, что по прочтении книги примас Венгрии кардинал Иожеф Минд-сенти (1892 - 1975) выразил мнение многих словами: "Или врет сейчас, или врал тогда" [6. 98. old.]. Писатель Шандор Марай (1900 - 1989) в 1948 г. откликнулся на книгу Секфю следующим образом: "Автор - хитрый, пронырливый, лощеный тип, и если раньше в "Трех поколениях" он вкладывал свою программную терминологию в уста контрреволюции, то теперь он осторожно-обтекаемо кует новый язык для революции [...] Он утверждает: русские считают советский строй наградой, поэтому не навязывают его после катастрофы венгерскому обществу, мол, сие сначала нужно заслужить [...] Не остается сомнений, что мы уже вступили на путь, когда наше общественное устройство будет признано достаточно "развитым", чтобы "заслужить" награду включения в советский порядок [...] Секфю не имеет ничего против. Его жалование в должности венгерского посла в Москве -четыре тысячи долларов в месяц, не будем об этом забывать. Не возьми он на себя эту миссию, давно бы влачил нищенское существование на родине или подвергался преследованиям за свои взгляды, как Дюла Моор, которому тоже предлагали этот пост, но тот отказался; теперь он прозябает на пенсию в политической изоляции" [7. 59 - 60. old.].

На похороны Секфю на кладбище Фаркашрети пришли ключевые фигуры научной политики: Эржебет Андич (1902 - 1986)- руководитель отдела науки и культуры Центрального руководства Венгерской партии трудящихся (ЦР ВПТ), и Эрик Мольнар (1894 - 1966) - преемник Секфю в кресле посла Венгрии в СССР, в то время - министр юстиции и др. Речи также произносили видные беспартийные "попутчики" [8]. Один из них, Имре Ревес (1889 - 1967), до 1948 г. - кальвинистский епископ в Дебрецене, а тогда - академик-марксист, позднее писал в некрологе, что Секфю отдавал себе отчет в том, "чего стоит подчиняющееся неизменным законам движение мировой истории, что движение это не сдержать и оно рано или поздно сметет любое сопротивление, пока раз и навсегда не придет конец эксплуа-

тации человека человеком; и что выживание венгерского народа, его счастливое будущее зависит единственно от того, сможет ли он в полной мере примкнуть к этому движению, или же попытается самоубийственно помешать ему" [9. 355, 357. old.].

Другой "попутчик", этнограф Д. Ортутаи (1910 - 1978), в последних строках некролога тоже использовал мотив обращения, но, в отличие от гротесково-дихотомической картины, нарисованной Ревесом, выбрал гармоничное решение: "В конце пути [...] противоречия разрешились, и позиция Дюлы Секфю стала окончательной, однозначной. Его вера в народную демократию, строящую государство рабочего класса и трудового крестьянства, укрепилась" [10. 1692. old.]. Из "Дневника" самого Ортутаи, близко и часто общавшегося с Секфю, следует, однако, что автор лукавил: "Вдова Секфю жутко сердится на меня за статью о дяде Дюле [...] Если бы она знала, чего мне стоило написать ее [...] Последние строки - откровенное вранье, отпираться не имеет смысла, зато именно к ним, на первый взгляд, труднее всего придраться. Они лишь усиливают трагизм портрета Дюлы Секфю, ужасающее сходство двух его "я"". [11. 71 - 72. old.]

Старость и саморефлексия настраивают на трагический лад, они суть время опустошенности. "Ему было 65 лет, когда в жизни случилось второе крупное разочарование [...] Надежды, связанные с революцией и эмиграцией, ушли без возврата, Кошут стоял один, словно дерево, застигнутое осенью, у которого вместе с плодами опали и листья, ветви обнажились, и само оно ждет наступления зимы" [12. 34. old.]. Эти строки историк написал в 1952 г., в последнем большом эссе, посвященном заключительному этапу жизни вождя венгерской революции и освободительной борьбы 1848 - 1849 гг. Лайоша Кошута (1802 - 1894), однако выраженные в них глубокую печаль и разочарование современники и посмертные критики относили на счет самого Секфю.

Один из пластов этого малоизученного произведения несомненно содержит трогательное описание состояния старости: "Пожилые люди, по понятным причинам, с большей грустью, с непреодолимым страхом смотрят в глаза краткому будущему, которое им отмерено, чем молодые, чье будущее - бесконечно, как бесконечны возможности и перспективы. Кошут в последние дни не смог избежать навязчивого страха перед грядущим, перед сомнениями, сможет ли он полноценно прожить остаток дней, не впадет ли он по немощи в зависимость от окружающих" [12. 402. old.]. Однако эта сопереживающая психология- здесь историк вполне мог опираться на собственный жизненный опыт - тоже функциональна, и утонченная нарративная техника служит тому, чтобы соединить "грусть пожилых людей" с ироническим анализом революционных и либертарианских иллюзий Кошута в эмиграции. Свое исследование Секфю посвятил Матяшу Ракоши; на экземпляре, переплетенном в красное полотно, он написал: "Лайош Кошут до самой смерти не отрекся от идеи свободы, за что его по сей день почитают венгры. Моя работа - неоспоримое тому подтверждение" [13.91. old.].

Точно так же сам Секфю не отрекся от убеждения, которое впервые сформулировал в начале карьеры в большом провокационном историческом эссе "Ракоци в изгнании" о мятежном трансильванском князе Ференце II Ракоци (1676 - 1735): освободительная борьба - это иллюзия и риторика, заслоняющая собой подлинные нужды и возможности венгерской истории. Тогда, почти сорок лет назад, проф. Давид Андял (1857 - 1943) встал на защиту младшего коллеги, заявив (запись от 11 мая 1915 г.), что "тот по молодости своей не смог достаточно глубоко прочувствовать огромную боль последних разочарований старого Ракоци" (цит. по [14. 54 - 55. old.]). В самом деле, тогда, в 1913 г., при работе над книгой Секфю, которому едва минуло тридцать лет, характеризовал своего героя с помощью негативных топосов, связанных со старостью. О 39-летнем князе историк писал: "В 1715 г., когда мы впервые встречаем нашего героя, он был уже стариком. Наша

история- это история старика" [15. 32 old.]. Обращаясь к "старости" трансильванского князя, Секфю нарисовал портрет упрямого антигероя [15. 291. old.].

К 1945 г. Секфю был более чем на четверть века старше Ракоци, которого изобразил "стариком", тяжело болен и глубоко разочарован. Его верный ученик, а после смерти- острый критик Дюла Мереи (1911 - 2002) вспоминал, что "Дюла Секфю, который был вынужден спасаться бегством от нацистов и нилашистов и кочевал от одного друга к другому, жил по разным монастырям, в одном из них, затерянном в Будайских горах, встретил новость об освобождении, совершенно измотанный и тяжело больной. Когда он вновь приступил к работе во временной, уступленной родственниками, совершенно не приспособленной для жизни квартире на ул. Лоняи, им овладели истязающие, рвущие душу на части мысли, что нация сбилась с пути и у антифашистской, демократически настроенной интеллигенции не достало сил, чтобы вовремя встать на истинный путь" [16. 68. old.].

Социолог 3. Сабо (1912 - 1984), избегавший марксистской терминологии, по сути, высказался подобным же образом: "Не считая католической веры, он сжег в себе все, во что прежде верил. Кто навещал его в тайном прибежище - аббатстве Зебегень на берегу Дуная - видел мужчину, который научился жить без надежды, и к прошлому, как и к настоящему, подходил одновременно с позиций реалистической критики разума и душераздирающих инстинктов совести" [17. 130. old.]. По словам того же Сабо, когда назначенный послом в Москву Секфю в январе 1946 г. произнес в здании Оперы памятную речь о Ленине, он за кулисами упал без чувств и несколько месяцев тяжело болел, прежде чем смог отправиться к месту своей новой службы [17. 132. old.].

В годы работы в Москве он также часто болел, о чем каждый читатель книги "После революции" знает из следующих строк: "Когда я в дни оны в Будапеште хворал, мои друзья-священники и ученики-монахи часто молились за мое исцеление; и то же самое мне предложил и исполнил один утонченный и аскетичный архидиакон Московской патриархии - настоятель православного храма, расположенного близ улицы Горького, за что я искренне благодарен и ему, и моим друзьям на родине" [5. 159 - 160. old.]. "Что за тартюфовское ханжество!" - записал на полях своего экземпляра книги его друг, литературовед Б. Золнаи [13. 90. old.]. В марте 1952 г. в открытом письме по случаю 60-летнего юбилея М. Ракоши, опубликованном на страницах газеты "Magyar Nemzet" ("Венгерская нация"), он благодарил вождя-диктатора Ракоши за то, что "после осады Будапешта мы все не сгинули от голода и болезней, что направил меня на работу в Москву [...] что по возвращении сам предложил новую должность, так что я не работая, потому что моему организму уже не под силу трудиться, жив и могу заниматься своим лечением" [18. 3. old.].

Тем не менее полуслепой, он до самой предсмертной агонии читал и работал, хотя большая часть его библиотеки была к тому времени передана государству в обмен на щедрую по тем временам сумму в 60 тыс. форинтов. Мысли свои он выражал все короче. В последней, опубликованной посмертно статье он признавался: "Краткость [...] этого наброска объясняется, прежде всего, состоянием моего здоровья" [19. 1637. old.]. По воспоминаниям сиделки Терезы Вёрёш, Секфю ушел из жизни с миром: "Лицо его, исчерченное линиями глубокой болезни, тщетно силилось изобразить безмятежность [...] С мудрым провидением он знал, каков будет ход болезни и ее исход" [20]¹.

Так закончился десятилетний период исканий и трансформации взглядов, хотя и не первый в жизни Секфю. К переменам, последовавшим после 1945 г., он, поражая и раздражая современников, приспособился точно так же, как и к развороту

¹ Выражаю сердечную благодарность Анталу Мольнару, который любезно предоставил мне фотокопию рукописи.

1920-х годов. Д. Керестури (1904 - 1996) вспоминал о встрече с Секфю после возвращения из добровольного заточения: "После нашего разговора мне стало ясно: если он напишет книгу, о которой говорил, что не написать ее невозможно, она вызовет у читателей немалое удивление. Штатный советник [премьер-министра Иштвана] Бетлена в один прекрасный день напишет "После революции". Чтобы расквитаться со всей этой необарочной эпохой. Не с холодным, отстраненным оппортунизмом, но, в первую очередь, предъявляя счет себе самому" [21. 48. old.].

Карьера Секфю после 1945 г. не лишена некоторой ситуативное™. Когда после взятия Красной армией Будапешта его пригласили в Национальный комитет, избрали членом Временного национального собрания, он взял на себя миссию защиты принципов новой науки [22. 5. old.]. В первом же своем выступлении он немедленно призвал к радикальному разрыву с прошлым: "Новый ректор Университета им. Петера Пазманя [...] успокоил нас, что освобождение от реакционных элементов на историко-филологическом факультете пройдет быстро и действенно. Он считает, что в первую очередь это касается мировоззренческих кафедр", -написал историк в газете Венгерской коммунистической партии "Szabad Nep" ("Свободный народ") [23. 2. old.]. Две недели спустя, 13 апреля, Секфю выступил в штаб-квартире Свободного профсоюза венгерских педагогов в рамках цикла лекций по переподготовке учителей истории для средних школ. В аудитории, перед двумястами слушателями он говорил о "трех изживших себя понятиях": нации, христианстве и теории Св. Стефана (Иштвана). Все это стало следствием катастрофического поражения в войне: "Средний класс проиграл сражение, на его место сегодня рвутся новые социальные слои - промышленный пролетариат и крестьянство". Однако он надеялся, что эти слои сохранят венгерское культурное достояние и отношения с соседями, в особенности с "освободившей нас империей", подвергнутся основательному пересмотру [24. 621 - 627. old.].

В те же самые дни Секфю развил активность на католическом направлении. 10 апреля он обратился с письмом к калочайскому епископу Йожефу Грёсу (1887- 1961), ставшему после смерти примаса Юстиниана Шереди (1884 - 1945) временным председателем епископской конференции [25. 14. old.]. В нем он, с одной стороны, просил епископов провести кадровые изменения, в первую очередь сменить руководство организации "Actio Catholica", с другой - уповал на церковную поддержку для создаваемой на демократических основаниях католической народной партии. Впрочем, здесь его постигла неудача. Епископская конференция единодушно отвергла предложенные историком меры. На совещании 24 мая 1945 г. Грёс заявил: "Нельзя казнить заслуженных раньше людей только за то, что они не по нраву тем, кому противостояли раньше и, собственно, противостоят и сейчас [...] Всем известно, что они не имеют никакого отношения к антисемитской политике правительства Стойяи. Никто не вправе осуждать их за то, что они любили свою расу сильнее, чем евреев, и не делали из этого секрета. Если это антисемитизм, то и говорящий это тоже был и остается антисемитом. Ибо недавние события ничему не научили наших соотечественников-евреев" [26. 37. old.].

Секфю не ожидал такого ответа. В последующие годы историк последовательно противостоял официальной позиции церкви, представляемой примасом И. Минд-сенти, хотя глубинной мотивацией его поступков всегда оставался католицизм [27. 232 - 257. old.]. С рукописью книги "После революции" он знакомил исключительно ближайших единомышленников-католиков: литературоведа Ш. Экхарта, иезуита о. Иожефа Яноши, разделявшего современные христианско-демократические взгляды руководителя Демократической партии И. Баранковича[28].

Отзыв Секфю из Москвы с поста посла был связан с намерением М. Ракоши использовать его в качестве руководящей фигуры "прогрессивных католиков". В письме вождя говорилось: "Когда Вы последний раз были в Будапеште, я упомянул, что в сложившихся обстоятельствах Вы могли гораздо больше пригодить-

ся венгерскому народу и венгерской демократии, если находились бы на родине и оказали бы неоценимую помощь в урегулировании отношений с католической церковью" [29]. Секфю, напротив, проявлял осторожность. В начале декабря 1948 г. он неохотно (ссылаясь на то, что "католик, и к церковным иерархам может обращаться лишь в вежливой, просительной форме") согласился, вместе с другими интеллектуалами, подписать открытое письмо к Миндсенти и в последний раз попытаться отговорить его от продолжения своей политической линии [30. 22. old.].

Активность Секфю по профсоюзной линии увенчалась в апреле 1945 г успехом. В числе слушателей его лекций находился один из руководителей ВПТ Йожеф Реваи (1898 - 1959). Несколько дней спустя, на страницах "Szabad Nep" Реваи писал: "Дюла Секфю - это идеолог и историк, который нам не близок. Даже перейдя на нашу сторону, он не стал демократом до мозга костей [...] но есть в нем то моральное и научное мужество, пред которым следует склонить голову". Впрочем, Реваи руководствовался практическими соображениями, желая расширить социальную базу ВПТ: "Если мы хотим идти вперед не с теми, кто из правых стал левыми, а только с теми, кто всегда стоял слева, у нас наберется мало попутчиков" [31].

По всей вероятности, Реваи переоценил влиятельность Секфю. Это сразу отметили писатели-"народники": Й. Дарваш (1912 - 1973) назвал историка "полководцем без армии", а политик левого толка Ф. Эрдеи (1910 - 1971), хотя и признавал, что с именем Секфю ассоциируется "самая просвещенная и самая уважаемая часть интеллигентского среднего класса, но народническое движение считает своим духовным отцом не консерваторов, вроде Секфю, а Дежё Сабо" [32. 15 - 16. old.; 33. 33 - 38. old.].

В ответ Секфю частично признал критику, но, по его мнению, эту позицию могут разделять многие, так как она касается культуры, а не политики: "Следует признать, вокруг меня никогда не объединялись люди и я никогда не думал, что смогу стать вождем какой-то группы [...] Я веду речь от своего имени, но думаю, что под моими словами подпишутся ценители и хранители венгерской культуры, способные мысленным взором охватить вековые достижения нашей духовной жизни [...] которые умеют чувствовать красоту и правду в венгерском языке, в прорывах и падениях венгерской истории[...] не придавая значения тому [...] кто это замыслил и осуществил- дворянин, крестьянин или священник [...] Люди духа всегда одни и те же, в прошлом и настоящем, и нужно, чтобы настоящее, даже в новом духовном фронте, стало единством сегодняшних достижений и завтрашних традиций" [34. 39 - 43. old.].

Статьи, опубликованные весной и летом 1945 г. в буржуазно-демократической газете "Vilag" ("Свет") логически развивали эту позицию. Наблюдая за борьбой "двух исторических сил" современного политического универсума, свободы и равенства, историк был вынужден признать, что первая терпит поражение и у буржуазной демократии не остается шансов на победу: "Современным сторонникам свободы следует знать, что прежний ведущий общественный слой - средний класс - поставил все не на ту лошадь и, потеряв имущество страны и даже саму страну, лишился власти и никогда уже не станет ведущим. Сегодня можно руководить только от имени крестьянства и рабочего класса, и либеральный порядок, настоящее и будущее буржуазной демократии зависят не от среднего класса, а от этих двух правящих классов. В этой связи сторонникам буржуазной демократии следует искренне принять те политические факты и преобразования, которые в минувшие полгода стали следствием слабости среднего класса и его прежних грехов и, отвергнув свободу, направиться в сторону равенства" [35. 3. old.].

В наши дни прозвучавшая после 1945 г. из уст Секфю безжалостная национальная саморефлексия и критика среднего класса получают все более широкое признание в историографии, поскольку эти оценки морально оправдывают поведение

Секфю[36. 57 - 58. old., 78 - 87. old.; 37; 38, 100 - 119. old.; 39]. Однако разочарование в среднем классе и его критика не были для него чем-то новым. Я полагаю, что не здесь кроется главная движущая пружина политической метаморфозы Секфю. Хотя его часто называют идеологом контрреволюции, сам себя он никогда не считал таковым, и уже в начале 20-х годов XX в. скептически оценивал будущее политического режима, установленного в стране. В апреле 1933 г., в престижном консервативном журнале "Napkelet" ("Восход") в связи с подготовкой второго издания "Истории Венгерского государства" он писал: "Годы, прошедшие со времени мировой войны, обозначили новую эпоху в истории Венгрии [...] Сколько она продлится - ведь ничто не вечно в подлунном мире - и станет ли ее конец внезапной катастрофой или медленным распадом отживших форм, никто не возьмется сегодня предсказать!" [40. 299. old.].

Этот скепсис стал выражением моральной обеспокоенности человека, зажатого в тисках современных обезличенных социальных структур. В 1925 г., в исследовании, посвященном Иштвану Сечени (1791 - 1860), он с ностальгией говорил о неосуществимой идее независимой личности, все больше поглощаемой разросшейся государственной махиной, что равносильно поражению буржуазной эмансипации в мировом масштабе. "Спустя 70 лет после драмы в Дёблинге² число духовно свободных людей еще меньше, чем тогда, но не потому что в людях умер неистребимый инстинкт стремления вверх, но оттого, что в данных политических, экономических, социальных условиях независимый индивид, если он верен своим принципам, не в состоянии выжить в одиночку. Если хочешь жить, действовать, творить, нужно примкнуть к тем или иным властным структурам [...] Власть переходит от одного класса к другому, сегодня она на дне клоаки, завтра -в аристократическом салоне, но нигде не задерживается подолгу, потому что сменяющие друг друга хозяева думают только о себе, ни один не способен в мраморе сиюминутной власти задуматься о завтрашнем дне" [41. 350. old.].

К началу 1930-х годов сомнение и критика лишь усилились. Историк считал процесс буржуазных преобразований в стране запоздавшим: "Венгерский средний класс? Я бы не сказал [...] Его нет, и мы упустили последнюю возможность его создать[...] Для среднего класса, прежде всего, необходимо, чтобы на смену понятию "господин" пришло слово "гражданин" [...] Я со своим буржуазным складом ума опасаюсь новых переломов в венгерском развитии, если широкие слои населения в стремлении к лучшей доле не ждет с распростертыми объятиями средний класс" [42. 37. old.].

В катастрофе Второй мировой войны, в крушении исторического Венгерского государства и социального порядка Секфю увидел осуществление своих более ранних пророчеств и предостережений. У опубликованной в 1943 - 1944 гг. серии статей под общим, позаимствованным у поэта Эндре Ади (1877 - 1919) заголовком "Мы где-то сбились с пути", есть заключительная часть, написанная за несколько недель до немецкой оккупации, последовавшей в феврале 1944 г., но, в отличие от остальных, не включенная позднее в книгу "После революции": "Аргументы и контраргументы хорошо известны и надоели до оскомины, они не в силах помочь в решении проблемы, которая существует не на бумаге и не в речах, но в самой жизни, и только там может обрести свое решение [...] Переменам предшествует момент, когда нет больше аргументов и контраргументов, которых бы мы не знали, и слово, как и текст, полностью выцветает, становятся пустотой. В конце любого письма ставится точка" [43].

Секфю исключил процитированный выше отрывок из своей программной книги не только потому, что в нем явно слышится авторское "мне все равно", но потому, что считал поворотным пунктом (как минимум, своим собственным) - и это

² Речь идет о самоубийстве И. Сечени прим. пер.

особенно поразило современников - новое отношение к Советскому Союзу и безусловную лояльность русским оккупантам. "Под конец осады Будапешта я уже ясно понимал, что, если не будет новой мировой войны, решающее влияние на нашу судьбу будет оказывать СССР [...] Думаю, что если я, как консервативный реформатор и католик, отправлюсь в Москву, тем самым дам неоспоримое доказательство готовности нашего круга к диалогу с Советами" [44. 359. old.].

В первый раз Секфю отправился в СССР летом 1945 г. Сопровождавшая его в пути супруга - как это следует из газетного репортажа - оказалась под впечатлением показанных им "потемкинских деревень". Между тем, интервью "Улыбающаяся Москва" может служить поучительным примером создания положительного образа СССР в послевоенной пропаганде: "Это было незабываемо [...] Мы жили в душевной, дружественной атмосфере, чувствовали себя очень хорошо, как дома". На вопрос корреспондента о повседневной жизни Москвы супруга Секфю ответила: "Гораздо проще, чем у нас, потому что и потребности у людей другие. Они не так озабочены своей внешностью, не ходят в парикмахерскую, не знают, что такое примерка у портнихи". Далее корреспондент поинтересовался: "Ленинград действительно так красив?". На что последовал ответ: "Самый красивый город из тех, что когда-либо видела. И - но не пишите об этом - там я пила самый лучший черный кофе и ела потрясающие шоколадные конфеты. Вы, например, знали, что лучшие шоколадные конфеты в Европе изготавливают в Эстонии?". На вопрос, что еще ей понравилось, женщина ответила: "Это положение деятелей науки и искусства. Они - подлинные любимцы всей страны. Они пользуются огромным влиянием, и им всячески облегчают жизнь. Для них введены все мыслимые и немыслимые льготы, не говоря уже о почете и уважении. У них есть свои потребительские кооперативы, и две трети стоимости покупок берет на себя государство. Ученым каждый месяц выделяют по 2 кг шоколада (тяжелый вздох!), кофе в зернах (еще более тяжелый вздох), какао, сахар и прочее (невыносимо тяжелый вздох)" [45].

Нельзя сводить к простому анекдоту приведенные в интервью примеры. Позднее, зимой 1946 г., постоянно мерзнувшая госпожа Секфю получила в подарок от Молотова шубу из шкуры белого медведя [46. 53. old.]. Привилегированное обращение посреди повсеместной послевоенной нищеты наверняка потрясло престарелых и до войны далеко не бедствовавших супругов. Личные мотивы, соображения материального порядка не могли тут сыграть решающей роли. Собственные признания Секфю говорят о сознательно принятом решении в интересах внешней политики Венгрии: "Мы ступили на территорию самой большой на земле империи сыновьями нашей маленькой родины. Той империи, что 200 лет отбрасывала тень на наших предков с вершин Карпатских гор, которую величайшие венгры прошлого столетия, в первую очередь Кошут [...] называли "колоссом Востока" и пугали им соотечественников, словно призраком [...] Мы совершили это путешествие в куда более трудных условиях. Колосс Востока [...] в этом году впервые перевалил за горный хребет, в чем ни у одного здравомыслящего человека не возникало сомнений, впервые вмешался в наши внутренние дела и, разгромив все, что вставало у него на пути, установил новый и неизменный порядок в Венгерском бассейне [...] На огромной территории, которую мы проехали от Москвы до Ленинграда и оттуда обратно через Киев до Карпат, ко всему, что мы видели, нужно добавить прилагательное "большой", и это означает не что иное, как - в сравнении с центрально- и западноевропейскими мерками - куда более крупный размер [...] Блуждая в этом гигантском лабиринте, мы, венгры, не переставая думали только об одном, а именно, что теперь мы соседи этой страны. Мы все прекрасно знаем, что означает быть соседом Северной Америки: от самого оказавшегося рядом с ней малого народа будет зависеть, обратит ли он это себе на пользу и возвышение, или же на погибель [...] Наши московские впечатления служат

доказательством тому, что этот великий сосед является сплоченной с помощью государства нацией, готовой и способной к воплощению тех великих национальных целей, которые по плечу только двухсотмиллионному народу" [47].

Эта статья, как и изданная два года спустя книга "После революции", под непреодолимой силой фактов призывала к рациональной осторожности. Мощь Советского Союза так велика, что ей нет политической альтернативы, нет поля для маневра. Главным грехом среднего класса, по мнению Секфю, было не торможение социальных преобразований, но гибельный внешнеполитический выбор, сознательно пестуемые невежество и безответственность, а в особенности духовная близость с германским союзником, катастрофическим последствием чего стало отлучение части Восточной Европы, заслуживавшей лучшей участи, от Запада на необозримые времена. А ведь первые тектонические геополитические изменения он почувствовал гораздо раньше, за десятилетия до советской оккупации. В письме, написанном по горячим следам бурных событий 1919 г., он признавался: "Я не питаю иллюзий относительно силы сопротивления современных капиталистических стран. Мы, малые государства, ничтожно малы перед русской махиной, единственной надеждой человеческой цивилизации остается немецкая раса, в которой всегда найдется достаточное число сумасшедших. Если удастся сокрушить Германию, Европе и ее культуре придет конец, в истории человечества наступит такая же цезура, как между IV и XI-XII вв." [48; 49, 299. old.].

Это письмо, как и статья в изданных в 1924 г. "Историко-политических исследованиях", дает ключ к пониманию того, почему отношение Секфю к СССР было столь спокойно-однозначным: "Наш сегодняшний опыт учит, что в России уничтожение лучших, как нигде, уже началось и набирает обороты. Советы, истребив русскую интеллигенцию, у которой хватило мужества и мудрости не покориться коммунистическому бреду, отбросили страну примерно на тот уровень, когда над русскими - силой оружия и устрашения - господствовали несколько сотен тысяч татар" [50. 20 - 21. old.]. Из предчувствовавшегося как "немецкая катастрофа" прихода к власти Гитлера и безумия мирового пожара, разожженного нацистским режимом, Секфю сделал соответствующие выводы. В публицистике 1930-х годов он уже не ссылался на христианско-германскую культурную общность, а писал об опасности "народнических" ("volkisch") воззрений в науке и политической риторике. Этот своего рода "протоконсерватизм" странным образом привел в либеральный лагерь даже его, который всю жизнь называл себя антилибералом. Не случайно, что послевоенные воспоминания навели его на мысль, будто время вновь подтвердило его самые горькие предчувствия.

"После прихода к власти Гитлера я постоянно думаю про сказку о крысолове. Словно здесь стоял новый крысолов, облеченный волшебной властью, на некогда благодатной территории Восточной Европы [...] выдувая ту же самую мелодию, заслышав которую крысы выползали из своих нор и укрытий. Теперь же из душ человеческих вырвались зло, ненависть и непотребство, таившиеся в сей бездне инстинктов не одну тысячу лет. И если не придет новый крысолов со своей пропагандистской губной гармоникой и не захватит власть, миллионы и миллионы так и останутся невинными людьми и никогда не узнают, что за крысы живут в их душах, и никогда не выпустят их на белый свет" [51].

Оценивая обстоятельства крушения третьего рейха, тотальное поражение и значение Ялтинского соглашения, Секфю пришел к выводу, что англосаксы, в особенности американцы, не имеют особых интересов в этом регионе, не заинтересованы в том, чтобы так или иначе влиять на положение Венгрии. Поэтому историк написал: "Венгрия находится теперь на той же протянувшейся от Финляндии до Болгарии линии, что объединила побежденных с сидящими за столом мирных переговоров победителями - чехами, поляками, румынами и югославами. Разница между победой и поражением в первую очередь стирается тем, что все мы теперь

соседи Советского Союза и отныне оказываемся в сфере его экономического и социального влияния [.,.] На самом деле, речь идет лишь о комбинации последствий войны с неизменными географическими реалиями" [5. 131. old.].

В последней статье всего в нескольких скупых словах Секфю сумел, словно в завещании, описать всю свою жизнь: "Автор этих строк вел ярко выраженный буржуазный образ жизни и был индивидуалистом" [19. 1634. old.]. Два эти понятия, буржуазия и индивидуализм, были в европейской истории идей то сопряженными, то взаимоисключающими понятиями, но меньше всего они подходят тому режиму, достоинства которого признал Секфю накануне смерти. В буржуазии историк видел не традиционно связываемые с этим понятием политические и экономические явления - парламентаризм и капитализм, - но некий культурно-духовный образ жизни. В последнее десятилетие он не раз обращался к этой теме. "В Венгрии давно стало общим местом утверждать, что здесь нет класса буржуазии", - писал он в 1947 г., т.е. буржуазия для него, в первую очередь, не статусное положение в обществе, но некий базовый подход, позволяющий полноту исторических эпох рассмотреть в рамках единого ценностного ориентира [52. 500. old.]. Оглядываясь на погибший в 1945 г. мир, он назвал величайшим общим социальным знаменателем "любовь к буржуазному образу жизни", которая включает в себя все "от стиля одежды до литературных предпочтений и умеренных, более или менее цивилизованных форм самовыражения" [5. 161. old.].

Буржуазный идеал Секфю, как он зафиксирован в его поздних рукописях - "чистый синтез европейского и венгерского во всех формах, включая гостеприимство и образованность" - восходил к семейному укладу его рано умершего духовного наставника, высокообразованного историка и выдающегося педагога Ш. Мика (1859 - 1912). Этот идеал конкретизировался в более широком контексте буржуазного процветания последних десятилетий двуединой Австро-Венгерской монархии: "На рубеже веков верхний слой учителей средних школ располагал такими широкими культурными возможностями, как никогда потом. Они вели буржуазный образ жизни, проживали в больших квартирах, окруженные книгами, занимались своими учениками вне школы, каждое лето ездили за границу, главным образом во Францию". Наряду с буржуазным благосостоянием и культурным багажом Секфю отмечал замкнутый, чуравшийся помпезности уклад: "Наши же герои вели потаенную жизнь, до них никому не было дела, и им никто не был нужен, в особенности они презирали тех, кто находился на авансцене публичной жизни, от кого, на самом деле, зависела их судьба" [14. 168. old.].

Христианское мировоззрение в этой буржуазной среде резко отличалось от повседневного католицизма. В то же время становится понятно, почему представители этого слоя, в том числе и Секфю, не примкнули к радикальной буржуазной оппозиции, которая "по шуму и фразерству не отставала от правящего класса", и остались равнодушны к рабочему движению, "пути которого были далеки от тех, по которым следовали люди, познавшие слово Божье". Вообще, по мнению Секфю: "Если придерживаться антиисторичесих взглядов [...] их можно назвать скептически настроенными буржуа, но, на самом деле, они таковы, какими, согласно Маритену, должны быть истинные католики [...] в один прекрасный день они объединятся, поднимутся и, взамен формальной религиозной жизни, обновят и оздоровят бледное лицо современного христианства" [14. 169. old.].

Карьера Секфю была полна противоречий и разочарований, и последнее десятилетие не стало исключением; зато его политические метаморфозы и интересы продолжают волновать нас до сих пор, и это при том, что его взгляды нельзя однозначно отнести ни к одному из идейно-политических движений или течений. За драмой последних лет жизни Секфю, архаичным языком его текстов просматривается ясность ума, несущая печать уникальной личности. В самом деле, мы можем сказать о Секфю в старости его же словами о престарелом Кошуте: "На исхо-

де жизни, в последние полтора десятка лет, бед и обид не становилось меньше, но сомнений в своей исторической миссии не возникало никогда" [12. 397. old.].

Пер. с венгерс. О. В. Хавановой

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Szekfii Gy. Magyar katolikus tortenetfelfogas // Katolikus irok uj magyar kalauza. Budapest, [ 1941 ].

2. Szekfii Gy. A tortenet mechanizalasa // Magyar Szemle. 1931. December.

3. Ldzdr Gy. Szekfu Gyula kovet es a moszkvai magyar kovetseg jelentesei (1946 1948). Budapest, 1998.

4. Ujvdry G. A harmincharmadik nemzedek. Budapest, 2010.

5. Секфю Д. После революции. М., 2010.

6. Mindszenty aulista papjanak, Fabian Janosnak visszaemlekezese // Sadd B. Tiz arckep. Budapest, 1983.

7. Mdrai S. A teljes Naplo - 1948. Budapest, 2008.

8. Szekfu Gyula temetese // Szabad Nep. 1955. 4 VI.

9. Revesz I. Szekfu Gyula, nekrolog // Akademiai Ertesito. 1955. (szeptember-oktober).

10. Ortutay Gy. Szekfu Gyula// Csillag. 1955.

11. Ortutay Gy. Naplo. Budapest, 2009. 2. kot.

12. Szekfu Gy. Az dreg Kossuth // Kossuth-emlekkonyv. Budapest, 2. kot.

13. Miskolczy A. Harom magyar hungarologus // Hungarologia. 2000. N 1 - 2.

14. Denes I. Z. Szekfu Gyula magantanari kepesitesenek iigye 1914 - 1916. Budapest, 1976.

15. Szekfu Gy. A szamiizott Rakoczi. Budapest, 1993.

16. Merei Gy. Szekfu Gyula a nemzetben gondolkodo tortenesz // Tiszataj. 1984.

17. Szabo Z. A historikus halalhire // Osok es tarsak. Berne, 1984.

18. Szekfu Gyula iidvozlo levele Rakosi Matyashoz // Magyar Nemzet. 1952. 11 III.

19. Szekfu Gy. Az ertelmiseg atallasa a felszabadulas utan // Csillag. 1955.

20. Pannonhalmi Bences Foapatsag Leveltar, Pannonhalma. Csoka Lajos hagyateka. Emlekeim Szekfu Gyularol. Письмо сиделки Т. Вёрёш к профессору-бенедиктинцу Л. Чока, 25.IV. 1959.

21. Ki volt hat Szekfu Gyula? Major Otto interjuja Keresztury Dezsovel // Valosag. 1984. N 11.

22. Standeisky Ё. Csabtanc es kiszoritosdi. Az 1945-os Uj Szellemi Front // Multunk. 2005. N 4.

23. "A magyar tudomanyos elet vezetoi a szakszervezeti gondolat mellett". Szekfu Gyula, Supka Geza, Deer Jozsef a Magyar Pedagosusok Szabad Szakszervezeterol // Szabad Nep.1945. 29 HI.

24. Varga I. Egykoni hirlapi tudosr'tasok Szekfu Gyula 1945. aprilisi eloadasarol// Tortenelmi Szemle. 1985. N4.

25. Balogh M. A cimzettek: Grosz Jozsef es Mindszenty Jozsef, Szekfu Gyula ismeretlen levele // Magyar Naplo. 1989. 22X11.

26. A magyar katolikus ptispokkari tanacskozasok tortenete es jegyzokonyvei 1945 1948 kozott. Budapest; K6ln, 1996.

27. Hatos P. Szekfu katolicizmusa // Multunk. 2010. N 1.

28. Magyar Tudomanyos Akademia Konyvtar Kezirattara. Ms. 5235/19. Письмо Д. Секфю к Д. Мереи, Матрахаза, 28.Х.[1947].

29. Magyar Orszagos Leveltar. F. 276. 65. cs. 198. б.е. Письмо М. Ракоши к Д. Секфю. Будапешт, 11.VIII. 1948.

30.SalaczG. A Magyar Katolikus Egyhaz tizenhet esztendeje (1948 - 1964). Mtinchen, 1988.

31. Revai J. Szekfu Gyula litja // Szabad Nep. 1945. 19 IV

32. Darvas J. Uj szellemi frontot! // Uj szellemi front. Budapest, 1945.

33. Erdei F. A magyar ertelmiseg utja // Uj szellemi front. Budapest, 1945.

34. Szekfu Gy. Uj front - regi ut // Uj szellemi front. Budapest, 1945.

35. Szekfu Gy. A szabadsag hivei // Vilag. 1945. 26 VIII.

36. Standeisky E. Remeny es szorongas. Demokraciaelkepzelesek es demokraciaertelmezesek // A demokracia remenye. Magyarorszag, 1945. Budapest, 2005.

37. Standeisky E. Szekfu Gyula az 1944^5-os sorsfordulorol // Elet es Irodalom. 2008. N 19.

38. Rainer M. J. A volt "kereszteny kozeposztaly" es a demokracia remenye // A demokracia remenye. Magyarorszag, 1945. Budapest, 2005.

39. Miskolczy A. Szellem es nemzet. Babits Mihaly, Szekfu Gyula, Eckhardt Sandor es Zolnai Bela vilagarol. Budapest, 2001.

40. Szekfu Gy. Az utolso fejezet // Napkelet. 1923.

41. Szekfu Gy. Szechenyi unnepen //Napkelet. 1925.

42. Szekfu Gy. Magyar kozeposztaly? // Korunk Szava. 1933. 1 II.

43. Szekfu Gy. Valahol utat vesztetfflnk. VII // Magyar Nemzet. 1944. 27 II.

44. Kornfeld M. Trianontol Trianonig, Tanulmanyok, dokumentumok. Budapest, 2006.

45. A mosolygo Moszkva. Beszelgetes a Moszkvabol hazaerkezett Szekfii Gyulaneval // Uj Magyarorszag. 1945. 10 VII.

46. Thienemann T. Az utokor cimere. Eletrajzi feljegyzesek. Pecs, 2010.

47. Szekfii Gy. A moszkvai ut // Uj Magyarorszag. 1945. 7 VIII.

48. Magyar Tudomanyos Akademia Konyvtar Kezirattara. Ms 4492/170. Письмо к А. Габору, 7 .VII. 1920.

49. Miskolczy A. Csoportkep torteneszekkel // Aetas. 2004. N 3 - 4.

50. Szekfii Gy. Tortenetpolitikai tanulmanyok. Budapest, 1924.

51. Szekfii Gy. A patkanyfogo sikere // Vilag. 1945. 10 V

52. Szekfii Gy. A magyar jellem tortenefflnkben // Mi a magyar? Budapest, 1939.

Постоянный адрес данной публикации: