Подписание Конвенции между Великобританией и Россией 31 августа 1907 г.1 следует без преувеличения отнести к наиболее значимому событию международной жизни рубежа XIX-XX вв., которое стало возможным благодаря действию совокупности факторов внутреннего и внешнего характера. Видимо, не случайно этот дипломатический акт получил довольно противоречивые оценки сначала современников, а впоследствии историков, уделивших внимание различным аспектам англо-русского соглашения на фоне магистральных тенденций европейской и мировой политики.

За прошедшие десятилетия специалистами проделана колоссальная работа по изучению причин, сущностных характеристик и последствий "дипломатической революции" 1907 г. в отношениях двух наиболее могущественных империй - Британской и Российской2. И все же целый ряд принципиально важных моментов, связанных с этим эпохальным событием, требует более углубленного исследования, либо свежего прочтения с позиций современного уровня развития исторической науки. Поэтому замысел автора статьи состоял в освещении недостаточно изученных, а также дискуссионных вопросов российско-британских политических контактов относительно ситуации в Центральной и Восточной Азии, вызвавших появление искаженных представлений о подготовке и содержании Конвенции 1907 г.

Первая проблема, с которой сталкивается любой исследователь, занимающийся данной темой, состоит в определении точки отсчета серии попыток преодолеть взаимное отчуждение, возникшее как результат поражения России в Крымской войне 1853 - 1856 гг. и только усиливавшееся геополитическим соперничеством великих держав в Азии. Так, специалистам хорошо известно утверждение В. М. Хвостова о том, что "английская дипломатия начала зондировать почву относительно возможности англо-русского соглашения" в 1905 г. и продолжила свои усилия на конференции в Альхесирассе (январь-апрель 1906 г.) [История дипломатии, 1963, с. 606]. Однако так ли это на самом деле?

Вовлечение в научный оборот ставших доступными в последнее время российских и британских архивных материалов показывает, что маститый советский историк допустил в данном случае очевидную некорректность. Еще в 1877 г. канцлер А. М. Горчаков выступил с инициативой разрешения взаимных противоречий в Персии, конечно руководствуясь главным образом тактическими соображениями обеспечить тыл русских войск в предстоящей войне против Османской империи. Спустя десятилетие, в

1 Здесь и далее вся хронология приводится по новому стилю.

2 К наиболее значимым относятся работы, приведенные в списке литературы, который, естественно, не является исчерпывающим.

стр. 80
конце 1887 - начале 1888 г., влиятельный политический деятель поздневикторианской эпохи, лорд Р. Черчилль, совершил визит на берега Невы с целью поиска вариантов установления modus vivendi между двумя империями в Центральной Азии [Пашуканис, 1935, с. 13]. В начале февраля 1895 г. участники Особого совещания, созванного в Петербурге в связи с японо-китайской войной, высказались за совместные с Англией дипломатические шаги по урегулированию этого конфликта. Несколько позднее деятельными сторонниками заключения соглашения проявили себя кадровый дипломат сэр Генри Вольф, занимавший должность посланника в Тегеране в середине 1890-х гг., и лорд Дж. Гамильтон, министр по делам Индии с 1895 по 1903 г. Последний в одном из писем к Керзону указывал на резкое усиление военно-экономического потенциала России в связи с ускоренным строительством железных дорог на ее территории, и особенно в азиатской части, что делало для англичан военное столкновение с традиционным противником довольно рискованным предприятием [Neilson, 1995, р. 17]. Одновременно замещавший посла в Лондоне опытный российский дипломат П. М. Лессар поделился с известным издателем и журналистом У. Стедом собственным видением желательности тесной координации действий внешнеполитических ведомств обеих стран для отпора растущей германской угрозе сначала, как предлагал Лессар, на региональном уровне, а затем и в более широком плане, учитывая взаимное дополнение сухопутной мощи России морской силой Великобритании [Stead, 1909, vol. 2, p. 230 - 231].

Завершение территориального раздела мира между великими державами к 1900-м гг., означавшее с геостратегической точки зрения его "закрытие" и борьбу за передел, обусловило новые дипломатические инициативы сент-джеймского кабинета, с которыми он выступил в середине 1898 г. Однако более широкое по контексту предложение лорда Р. Солсбери относительно установления сфер влияния Британии и России в Османской империи, Персии и на Дальнем Востоке было отвергнуто царем, признавшим необходимым заключение всего лишь ограниченного англо-русского соглашения, регулировавшего железнодорожные концессии в Китае (подписано 28 апреля 1899 г.) [Попов, 1927, с. 111 - 134]. Тем не менее примечательно, что даже такая узкая по содержанию договоренность практического характера вызвала приветственные отклики на берегах Темзы. В частности, один из лидеров неформальной "дальневосточной группировки" в британском истеблишменте, лорд Ч. Бересфорд, охарактеризовал соглашение как новый после заключения союза с Японией в 1902 г. шаг на пути к отказу Лондона от "блестящей изоляции" [Попов, 1927, с. 131 - 132].

Неготовность царского правительства устранить конфликтный потенциал в отношениях с Британией, сохранявшаяся вплоть до начала Русско-японской войны, обычно усиливалась в моменты внешнеполитических трудностей для Лондона. Ярким примером этому служит распространение англофобии в период вооруженного противостояния британцев и буров на юге Африки (1899 - 1902). Наряду с констатацией пробурских симпатий в российском обществе тогдашний посол в России Ч. Гардинг с горечью отмечал, что ни царь, ни придворные, ни официальные власти даже не осведомились в июне 1902 г. о состоянии здоровья Эдуарда VII, хотя его внезапное заболевание вынудило правительство А. Бальфура отложить церемонию коронации монарха [Hardinge, 1947, р. 80 - 81].

Линия на уклонение от договоренности с Форин оффис прослеживалась в известной записке министра иностранных дел М. Н. Муравьева о задачах России на международной арене, составленной в январе 1900 г. [Попов, 1926, с. 4 - 18], и продолжалась его преемником В. Н. Ламздорфом. Разъясняя в инструкции А. К. Бенкендорфу при его отбытии к новому месту службы в Лондон позицию Петербурга, В. Н. Ламздорф отмечал 6 февраля 1902 г.: "Таким образом, в случае разграничения согласно стремлениям англичан взаимных сфер влияния обеих держав в Персии, Россия не приобрела бы никаких преимуществ, а между тем узаконила бы за Великобританией гораздо большие

стр. 81
права, чем те, коими она ныне пользуется. Поэтому императорское правительство неизменно уклонялось от всяких подобных сделок с Англией на почве персидских дел". Характерно, однако, что в резюме той же инструкции отнюдь не исключалась вероятность примирения интересов двух стран при "обоюдной доброй воле", несмотря на шок, который испытал официальный Петербург, получив известие о подписании англо-японского союзного договора 1902 г. [АВПРИ, ф. 133, оп. 470, д. 68 (1902), л. 44- 60об.].

Резкое обострение ситуации вокруг Маньчжурии, Кореи и Тибета осенью 1903 г. стимулировало юнионистское правительство А. Бальфура предпринять еще одну попытку обсудить с царскими дипломатами региональные проблемы британо-российских отношений. Примечательно, что инициатива министра иностранных дел лорда Г. Лэнсдауна на этот раз встретила гораздо более благожелательное отношение графа Ламздорфа. Объяснение смягчению позиции официального Петербурга следует искать как в затруднениях на переговорах с японцами, так и в открывшейся возможности использовать движение крупного отряда англо-индийских сил под командованием полковника Ф. Янгхазбенда к Лхасе для контригры, построенной на обвинениях Лондона в открытой агрессии против Тибета [BD, 1929, р. 183, 187]. Несмотря на очередной фальстарт официальных переговоров, вызванный началом войны против Японии, именно в ходе взаимных зондажей конца 1903 г. сформировалась, как свидетельствуют документы, повестка дня будущих переговоров, санкционированных главами обоих государств. Не случайно Ч. Гардинг, который с 1904 по 1906 г. был главой дипломатической миссии в России, а затем на посту заместителя Э. Грея непосредственно координировал переговорный процесс между новым британским послом на берегах Невы А. Никольсоном и министром иностранных дел А. П. Извольским, отмечал в своих воспоминаниях, что заключение Конвенции 1907 г. потребовало почти четыре года предварительных обсуждений и лишь чуть больше года согласования ее статей [Hardinge, 1947, р. 146].

Русско-японская война 1904 - 1905 гг. внесла существенные коррективы в развитие контактов. Парадоксально, но в исследовательской литературе продолжает бытовать мнение о том, что военные действия на Дальнем Востоке отодвинули начало официальных переговоров и что непосредственным поводом к ним явилась-де угроза реализации масштабных проектов Вильгельма II по строительству Багдадской железной дороги с выходом к Персидскому заливу [Ананьич, 1960]. Однако сопоставление данных источников демонстрирует более сложную динамику развития двухсторонних отношений в этот критически важный период.

На самом деле царское правительство опасалось не столько проникновения Германии на Средний Восток, особенно в Северную Персию, где политическое и экономическое влияние России оставалось преобладающим, сколько перспективы вступления Великобритании в войну на стороне Японии, учитывая наличие секретных статей договора о союзе между двумя странами 1902 г. "Что касается затем вопроса о возможном поведении Англии в будущем, - писал Ламздорф военному министру А. Н. Куропаткину после начала военных действий на Дальнем Востоке, - то, конечно, не следует терять из виду, что держава эта, заявившая официально о союзных обязательствах своих по отношению Японии, при известных условиях способна была бы перейти на сторону нашего противника. Вследствие сего принятие подготовительных мер на случай разрыва с Англией являлось бы небесполезным. С другой стороны, однако, мне кажется, что слишком явные военные приготовления против Англии, не оправдываемые до сих пор ее внешними отношениями к России, могли бы лишь побудить правительство Великобритании прибегнуть к действиям, прямо враждебным нам, и таким образом создать затруднения в других странах, где сталкиваются русские и английские интересы" [РГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 361, л. 1 - 1об.].

стр. 82
Подтверждением вывода о первостепенной значимости для Петербурга именно дальневосточного вектора российско-британских отношений в этот период служит журнал Особого совещания, созванного 4 апреля 1904 г. для обсуждения новой десятилетней программы строительства военно-морского флота. В записке для МИДа помощник начальника Главного морского штаба А. Ф. Гейден отмечал: "Англия опасается влияния России в Персии и Афганистане, но настанет время, когда она поймет, что в Персии ее соперник не Россия, нуждающаяся лишь в персидском хлопке и в сбыте ей минеральных богатств и сахара, т.е. тех продуктов, которых Англия не может дать Персии, - а Германия, вытесняющая ее своими блестящими успехами в торговле изделиями обрабатывающей промышленности - сталелитейной и химической. Чем скорее сойдутся непосредственные границы Англии и России в Афганистане, тем легче и прочнее будет достигнуто соглашение с Англией по вопросам азиатской политики к обоюдной выгоде обоих государств". Примечательно, что, завершая анализ международного положения, автор записки обосновывал реальную возможность "достигнуть полного политического и экономического сближения [выделено мною. - Е. С.) с Англией для умиротворения всегда готового вспыхнуть Ближнего Востока и для прочного поддержания мира посредством самой могущественной англо-франко-русской союзной морской силы в Средиземном море" [ГАРФ, л. 131 - 142об.].

Изменение настроений среди высшей российской бюрократии, а главное - у части военных при сохранявшейся англофобии (Британию подозревали в тайной помощи Японии), не осталось, незамеченным представителями Форин оффис. Ее глава, маркиз Г. Лэнсдаун, обратил внимание на стремление Петербурга воздерживаться от каких-либо шагов, способных вызвать неудовольствие Лондона. "Война против Японии, -размышлял он в письме от 4 мая 1904 г. к временному поверенному в Петербурге С. Спринг-Райсу, - сделала текущий момент неблагоприятным для вступления в переговоры, но русское правительство никогда еще не было столь расположено к искреннему взаимопониманию [с Британией. - Е. С.] при условии, что правительство Его Величества сформулирует справедливые условия, которые они [т.е. русские. - Е. С.] хотели бы видеть в его основаниях" [BD, р. 189].

Со своей стороны, российские дипломаты все чаще указывали британским коллегам, говоря словами В. Н. Ламздорфа, на "цветную туземную опасность" для "белых" держав в Азии, что требовало объединения их усилий для охраны границ колониальных владений. Стоит обратить внимание на примечательный пассаж в одном из посланий главы внешнеполитического ведомства представителю России в Лондоне, датированном 30 августа 1904 г.: "Зная хоть сколько-нибудь азиатские народы, - подчеркивал Ламздорф, стараясь снять обеспокоенность Британии относительно усиления русского военного присутствия в Центральной Азии, - нельзя отрицать возможности и даже вероятия самых неожиданных последствий от таких движений [т.е. национально-освободительных. - Е. С.], которые начинаются в одном месте, а сказываются в совершенно ином, даже через значительный промежуток времени. Между тем на различных границах мы имеем одинаковые жизненные и существенные интересы, нарушение коих мы не можем допустить; в силу этого обстоятельства мы и принимаем, безусловно, необходимые, по нашему мнению, меры предосторожности, которые вовсе не носят экстренный или чрезвычайный характер и строго отвечают внутренней сути положения" [РГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 361, л. 105].

Не случайно попытки одного из великих князей организовать летом 1904 г. перехват военной контрабанды, которую перевозили иностранные, в том числе и британские, суда для Японии, были очень скоро прекращены в результате энергичных протестов англичан. Показательно также, что известный инцидент в Северном море у порта Гулль, когда эскадра адмирала З. П. Рожественского в конце октября 1904 г. по ошибке обстреляла шхуны британских рыбаков, приняв их за японские миноносцы, не привел

стр. 83
к вступлению Великобритании в войну против России (конечно, при этом роль Франции в сдерживании обеих держав трудно переоценить), хотя и вновь отсрочил нормализацию двухсторонних отношений [BD, р. 5 - 41]3.

Новая серия зондажей была предпринята сторонами летом-осенью 1905 г. И опять-таки решающее влияние на планы сторон оказали события в азиатско-тихоокеанском регионе. Военные поражения России на суше и на море, а также перезаключение англо-японского договора 12 августа 1905 г. привели Петербург и Токио к подписанию мирного договора 5 сентября того же года. Но еще ранее, в конце июля 1905 г., царь Николай и император Вильгельм договорились о союзе, который реанимировал самый страшный "кошмар" для Британии в Европе - создание коалиции континентальных держав в составе России, Франции, Германии и Австро-Венгрии. Конфиденциальные сведения о такой перспективе очень скоро стали известны Форин оффис, поскольку уже упоминавшийся посол Ч. Гардинг обладал сетью тайных информаторов среди придворных и высших чиновников Петербурга [Hardinge, 1947, р. 108].

Вероятно, излишне акцентируя внимание на стремлении Лондона начать переговоры, но в целом верно отражая настроения британцев, царь сообщал "кузену Вилли" осенью 1905 г.: "Англия энергично старается добиться от нас соглашения по вопросу об азиатских границах и притом приступила к этому немедленно после возобновления англо-японского союза. Я не имею ни малейшего желания начать с ней переговоры" [Остальцева, 1977, с. 125]. Однако самодержец явно лукавил, поскольку целый ряд факторов объективного характера заставлял Россию вступить в переговорный процесс. Об этом свидетельствует, например, серия редакционных статей полуофициозного "Нового Времени", авторы которых проводили идею настоятельной необходимости поддержания статус-кво между Британией и Россией на Среднем Востоке. "Эти статьи явились предметом благоприятных комментариев в английской прессе, - делился Гардинг своими наблюдениями с Лэнсдауном в сообщении от 8 октября 1905 г., - и стали средством достижения разрядки (detente) в отношениях между печатными изданиями двух стран" [BD, р. 208 - 209]. Таким образом, процесс обсуждения русско-британских разногласий приобрел устойчивую динамику в период между октябрем 1903 и ноябрем 1905 г., хотя его еще нельзя назвать переговорами.

Вторая группа вопросов, вызывающих споры специалистов, относится к определению решающего фактора перехода сторон от общих дискуссий к практической подготовке Конвенции. При этом большинство историков называют германскую угрозу, ссылаясь на высказывания Э. Грея, который в переписке с единомышленниками, например с ярым германофобом, редактором "Нэшнл Ревью" Л. Дж. Максом, поддерживал точку зрения последнего о стремлении "установить прямые доверительные отношения с Россией, устранив в этой части германское посредничество", постоянно разделяющее обе державы [Morris, 1984, р. 42]. Разумеется, нельзя недооценивать воздействие стратегически близорукой политики кайзера Вильгельма на принятие Лондоном и Петербургом решения о старте официальных переговоров. Однако, на наш взгляд, именно конъюнктурное сочетание комплекса предпосылок как внешнего, так и внутреннего характера при совпадении устремлений ведущих политиков двух стран позволило им преодолеть барьеры взаимного отчуждения в 1906 - 1907 гг.

К числу внешних факторов, определивших рамки Конвенции, относились пробританская позиция союзника России - Франции, невозможность "сколотить" альянс кон-

3 Наибольшего накала очередная и последняя "военная тревога" в отношениях России и Великобритании достигла 26 октября 1904 г., когда Лэнсдаун в телеграмме Гардингу просил передать Ламздорфу, что, если Вторая Тихоокеанская эскадра продолжит плавание без захода в испанский порт Виго, "мы можем оказаться в состоянии войны [с Россией. - Е. С.] до конца недели" [BD, р. 12]. Указанное требование Лондона объяснялось стремлением Великобритании продлить период плавания эскадры к берегам Японии, чтобы предоставить Токио возможность лучше подготовиться к ее "встрече".

стр. 84
тинентальных держав, да еще и с участием США (любимая идея СЮ. Витте), возобновление англо-японского союза и угроза эвентуального подключения к нему Османской империи, наконец, общая заинтересованность России и Англии в подавлении малейших устремлений народов Среднего Востока и Индостана к суверенитету4. Определенную роль сыграли и расчеты, которые были проведены стратегами в Главных штабах обеих империй, которые показали, что ни Россия, ни Британия не в состоянии обеспечить неприкосновенность границ своих обширных владений в случае широкомасштабных боевых действий. Как видно из докладных записок, подготовленных военными аналитиками двух стран, перед Петербургом стояли задачи обороны западных губерний, побережий северных и южных морей, владений в Закавказье и Центральной Азии, рубежей на Дальнем Востоке [РГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 361, л. 23], а перед Лондоном, помимо предотвращения десанта на Британские острова и борьбы с ирландскими националистами, - охрана интересов на Ближнем Востоке, в бассейне Персидского залива и на северо-западном фронтире Индии [Williams, 1966, р. 360 - 373].

Патовую ситуацию, которая сложилась к 1906 г. в отношениях России и Великобритании с точки зрения колоссальных затрат на вооруженное противостояние друг другу при неопределенном исходе, даже с учетом ослабления первой и наращивания морской силы второй, вынуждены были признать весной - летом 1906 г. и члены британского Комитета по имперской обороне, и высшие офицеры российского Генерального штаба. Так, в случае нападения русских войск на Индию кроме 100 тыс. армии уже в первые недели боевых действий требовалась присылка из метрополии дополнительного 500 тыс. контингента, которым сент-джеймский Кабинет не располагал [Searle, 2004, р. 483; Williams, 1966, р. 367 - 368]. Очевидно, что даже финансово состоятельная Британская империя не могла позволить себе значительные расходы на сухопутную оборону Индии в условиях гонки вооружений на морях. Вместе с тем российский бюджет, испытывавший огромные проблемы в связи с затратами на войну против Японии и борьбу с революционными выступлениями, также оказался не в состоянии выделять все новые и новые средства на конфронтацию с традиционным геополитическим соперником. При этом именно официальный Петербург в лице премьер-министра С. Ю. Витте обратился зимой 1905 - весной 1906 г. к представителям лондонского Сити с просьбой о крупном займе для покрытия бюджетного дефицита после отказа берлинских банкиров [BD, р. 214]. Как известно, он был предоставлен совместно англичанами и французами царскому правительству в апреле 1906 г., причем не в последнюю очередь благодаря конфиденциальной поддержке со стороны ответственных чиновников Форин оффис, не забывших, однако, потребовать выплаты крупных денежных компенсаций в возмещение стоимости имущества, потерянного британскими подданными в Порт-Артуре и Дальнем на протяжении русско-японской войны [NA, 181/861].

Среди внутриполитических обстоятельств сближения Лондона и Петербурга необходимо отметить изменение ситуации в обеих странах, вызванное демократической революцией в России и приходом к власти либеральной партии в Великобритании. Именно эти трансформации внутри властных элит, которые сопровождались выходом на дипломатическую авансцену новых фигур, прежде всего Э. Грея и А. П. Извольского, позволили перевести полуофициальные зондажи в плоскость реального переговорного процесса. Стоит обратить внимание и еще на один немаловажный момент: на смену поколению Ламздорфа и Лэнсдауна, взгляды которых сформировались в эпоху наиболее острой фазы русско-британского соперничества в Европе и Азии, пришли лица с

4 О массовых беспорядках и нарастающем хаосе в государствах Среднего Востока свидетельствуют, например, записки обозревателя "Таймс" В. Чирола, совершившего вместе с вице-королем Индии Дж. Керзоном поездку по региону Персидского залива в конце 1903 - начале 1904 г. [Chirol, 1927, р. 168- 170].

стр. 85
мировоззренческим кругозором, не ограничивавшимся вопросами европейской политики, а включавшим проблемы защиты имперских интересов в других регионах мира, и прежде всего в Азии5.

Говоря о взглядах Э. Грея, уместно сослаться на его неоднократные выступления в поддержку концепции выхода из "блестящей изоляции" и скорейшего разрешения противоречий с Россией на азиатских границах задолго до занятия им поста главы Форин оффис [Grey, 1925, vol. 1, p. 4; Trevelyan, 1937, p. 94]. Неслучайно он с воодушевлением воспринял известие о подписании англо-французского соглашения 1904 г., видя в нем начало формирования более широкого альянса с участием Российской империи [Rob-bins, 1971, р. 131]. В одном из своих первых инструктивных писем временному поверенному в Петербурге С. Спринг-Райсу от 22 декабря 1905 г. Грей подчеркнул: "Я хочу видеть Россию вновь представленной в структурах Европы и, надеюсь, более расположенной к нам, чем прежде" [The Letters..., 1929, p. 53 - 54].

Что касается позиции А. П. Извольского, то в отличие от В. Н. Ламздорфа, никогда не входившего в ближайшее окружение Николая II, который рассматривал министра как человека, находившегося под влиянием столь нелюбимого самодержцем СЮ. Витте, новый глава российского МИДа сумел заручиться полным доверием царя благодаря умению налаживать личные контакты с коронованными особами Европы. Примером служат беседы Извольского с Эдуардом VII весной 1904 г. в период пребывания на посту посланника в Дании. Именно тогда, по воспоминаниям будущего министра, идея формирования англо-русской Антанты получила одобрение британского монарха [Извольский, 1989, с. 13]. Характерно, что влияние молодого, энергичного министра иностранных дел на Николая II в начальный период было столь велико, что даже императрица Александра, не расположенная к Англии, предпочитала воздерживаться от вмешательства в переговоры [Извольский, 1989, с. 177].

К сожалению, историография динамики британо-российского диалога на пути к подписанию Конвенции 1907 г. не свободна еще от одного мифа, а именно от мнения о том, что переговорный процесс осуществлялся в тиши кабинетов исключительно силами дипломатических представителей обеих стран. В действительности значительное влияние на формулирование повестки дня и поиск развязок по основным проблемам оказали военные руководители, представители финансово-промышленных кругов, журналисты (главным образом с английской стороны), а также высшие чиновники "на местах" - в британской Индии и в российской Центральной Азии.

По оценкам непосредственного участника переговоров посла А. Никольсона, к числу сторонников переговоров в России относилось большинство министров, часть влиятельных аристократических фамилий (Бенкендорфы, Гейдены, Долгорукие, Нарышкины) и промышленников, особенно имевших экономические интересы в азиатских странах, при общем безразличии широкой публики [Bourne, Watt, 1983, p. 96 - 97]. В то же время англичане опасались прогерманских настроений у части придворных, связанных с кайзером Вильгельмом, и традиционного скепсиса военной элиты, особенно председателя Совета государственной обороны великого князя Николая Николаевича (мл.) и начальника Генерального штаба Ф. Ф. Палицына [BD, р. 255 - 265]. Неслучайно на всех этапах переговоров А. П. Извольский вынужден был периодически созывать особые совещания для выработки консолидированной позиции по спорным статьям будущей Конвенции.

Участники первого из них, которое состоялось 20 сентября 1906 г., высказались в пользу переговорного процесса, причем со стороны министра финансов В. Н. Коковцо-

5 О сопоставлении качеств "викторианцев" и "эдвардианцев" во властной элите Соединенного Королевства см.: [Neilson, 1995, р. 47 - 50]; о проблеме восприятия Великобритании представителями военной элиты России см.: [Сергеев, 2006, с. 228 - 247].

стр. 86
ва достижение соглашения мотивировалось необходимостью охраны финансовых интересов России в Персии, а военных - угрозой новой японской агрессии на Дальнем Востоке [РГВИА, д. 6643, л. 80 - 85]6. Второе Особое совещание, созванное 14 февраля 1907 г., уделило главное внимание ситуации вокруг Багдадской железной дороги и перспективам сотрудничества с Англией при проведении курса на ограничение стратегических аппетитов Германии в бассейне Персидского залива [Пашуканис, 1935, с. 19 - 25]. Высшие сановники, присутствовавшие на третьем и четвертом совещаниях, соответственно 27 апреля и 24 августа 1907 г., обсуждали ситуацию вокруг Афганистана, которая для обеих держав осложнялась попытками эмира этой страны выступить в роли покровителя всех мусульман Центральной Азии и Индии при поддержке германской агентуры [РГВИА, д. 6926, л. 85 - 99, 140 - 151; Рейснер, 1925, с. 54 - 66].

Любопытно, что на завершающем заседании Особого совещания главным оппонентом Конвенции перед самым ее подписанием выступил министр торговли М. А. Острогорский, предложивший потребовать от Лондона компенсаций для российских компаний, ведущих торговлю с афганскими партнерами. В свою очередь, высшие чины Главного штаба, успокоенные подписанием 30 июля 1907 г. русско-японского соглашения, которое значительно смягчило японскую угрозу, заняли в результате благожелательную позицию, окончательно похоронив планы организации похода на Индию [Marshall, 2005].

Следует также заметить, что проект статей Конвенции по афганскому вопросу был согласован Извольским не только с Главным штабом, но и с региональными военными руководителями в лице генерал-губернатора Туркестана Н. И. Гродекова и офицерами его штаба, которые провели по этому вопросу специальное совещание в Ташкенте 27 мая 1907 г. По мнению участников обсуждения, из всех возможных сценариев развития событий наиболее приемлемым для России могло бы стать согласие Петербурга на признание доминирующего влияния Великобритании в Афганистане, который таким образом превращался в буфер между двумя державами [Котляр, 1962, с. 221 - 223]. Письмо генерала Гродекова А. П. Извольскому от 17 марта 1908 г., выражавшее мнение российской администрации в Туркестане, содержало утверждение, что отказ от соглашения повлек бы за собой тяжелые последствия для России, поскольку сохранялась вероятность столкновения с Англией при постоянной угрозе надвигавшегося кризиса в Средней Азии, "что крайне стеснило бы свободу наших действий в политическом и военном отношениях на всех фронтах". Оценивая смелый дипломатический шаг Петербурга, генерал-губернатор указывал в политической части "Всеподданнейшего отчета за 1907 г." на то обстоятельство, что соглашение положило конец периоду трений и открыло новую эпоху сотрудничества и "взаимной поддержки европейцев в Азии" [Тер-Егиазарова, 1969, с. 93 - 99].

Решающий импульс для британской дипломатии вступить в процесс переговоров был дан после рассмотрения сложившейся внешнеполитической ситуации на неофициальном ужине ведущих министров либерального Кабинета: Э. Грея, Р. Холдена, Г. Асквита и Дж. Морли 24 апреля 1906 г., причем их беседа продолжалась около четырех часов [Nicolson, 1930, р. 206]. "Мы обсудили Антанту (entente) вдоль и поперек", - сообщал министр по делам Индии Дж. Морли в письме вице-королю лорду Минто на другой день после этой исторической встречи [Morley, 1921, р. 137]. Непосредственным поводом к ней явилась острая дискуссия в Комитете имперской обороны по меморандуму сэра Дж. Кларка о вероятных целях Британии в войне против России, а также по записке генерала Г. Китченера о выделении дополнительных ассигнований на усиление англо-индийских вооруженных сил [Williams, 1966, р. 367 - 368]. В результате участники

6 Напомним, что 22 декабря 1905 г. Япония и Китай заключили договор о взаимной обороне границ, содержавший секретные статьи антироссийской направленности [Шалина, 2000, с. 89].

стр. 87
договорились ответить положительно на зондажи Петербурга, направив в российскую столицу послом А. Никольсона - героя только что завершившейся Альхессиракской конференции. Перед ним была поставлена конкретная задача - обеспечить интересы Британской империи в Европе, Индии, на Ближнем и Дальнем Востоке путем заключения взаимовыгодной сделки с Россией, причем эту сделку следовало оформить таким образом, чтобы у европейской, и прежде всего российской, общественности сложилось мнение о серьезных уступках, сделанных Лондоном Петербургу по тибетскому и персидскому вопросам в обмен на признание Россией статус-кво, сложившееся в Афганистане.

Преодолевая сопротивление большей части британской администрации в Индии, военных и представителей упоминавшейся выше средневосточной группировки колониальных дельцов, Грей стремился убедить истеблишмент Соединенного Королевства в том, что соглашение с Россией является "единственной реальной альтернативой политики дрейфа с ее постоянными жалобами, перебранками и опасными трениями" [Grey, 1925, р. 153]. В одном из частных писем С. Спринг-Райсу глава Форин оффис указывал также, что Конвенция представит уникальную возможность для Британии избежать значительного роста военных обязательств как Индии, так и империи в целом, позволив разрядить общую напряженность отношений с Россией [NA, 371/371]. Наконец, в послании президенту США Т. Рузвельту (декабрь 1906 г.) архитектор Конвенции 1907 г. обосновывал цели британо-русских переговоров следующим образом: "Мы желаем сохранить и укрепить Антанту с Францией, иначе она подпишет свой собственный договор с Германией из-за страха, что мы можем изменить ей... Чтобы завершить этот базис, мы хотим заключить соглашение с Россией... Если мы не будем друзьями, то во всяком случае не будем и врагами" [Остальцева, 1977, с. 165].

Помимо дипломатов и военных весомую лепту в переговорный процесс внесли известные британские журналисты Э. Диллон и Д. Уоллис, а также историк-славист Б. Пар. Все трое считались на Британских островах знатоками России, однако первую скрипку, без сомнения, играл Уоллис, который, по отзыву А. П. Извольского, "свободно говорил по-русски, так как жил в одной из центральных губерний России в семье сельского священника и имел знакомства во всех классах русского общества". Примечательно, что именно Уоллис обеспечивал конфиденциальный канал связи между Эдуардом VII и Николаем II, выступая наряду с Диллоном и Паром неофициальным экспертом Форин оффис по оценке ситуации в России и секретным информатором посла Никольсона. Содействие этих лиц британской дипломатии в разработке и осуществлении конкретных внешнеполитических шагов на российском направлении трудно переоценить [Извольский, 1989, с. 126; The Letters..., 1929, vol. 2, p. 54; Pares, 1931, p. 125; Hughes (2), 2000, p. 514 - 515].

В задачи автора статьи не входит детальный анализ всех перипетий самих переговоров, которые продолжались с 7 июня 1906 г. по 31 августа 1907 г., порой прерываясь на недели согласований тех или иных пунктов будущей Конвенции, тем более что основные стадии переговорного процесса получили в историографии подробное освещение [История внешней политики России..., 1997, с. 203 - 206, 213 - 215; Neilson, 1995, р. 267 - 288; Hughes (1), 2000]. Однако некоторые ключевые эпизоды подготовки документов нуждаются в новой интерпретации или уточнении на основе источников, ставших известными специалистам за последние годы.

Прежде всего необходимо прояснить вопрос об инициаторе начала подготовки непосредственно статей соглашения. У отечественных и зарубежных историков отсутствует единая точка зрения на этот счет, ведь каждая из сторон, камуфлируя реальное положение дел, стремилась отдать "пальму первенства" партнеру. Однако сопоставление конфиденциальной переписки и воспоминаний участников показывает, что инициатором переговоров выступила российская дипломатия в лице главы МИДа В. Н. Ламздорфа, решившегося на такой шаг с подачи премьер-министра СЮ. Вит-

стр. 88
те7. Последний добивался осуществления сразу нескольких целей: во-первых, предотвращения возникновения военно-политической оси Лондон-Константинополь-Токио, во-вторых, как уже говорилось выше, получения займа на британском финансовом рынке в условиях продолжавшихся антиправительственных выступлений, в-третьих, восстановления пошатнувшегося международного престижа самодержавия путем организации визита Эдуарда VII в Россию [NA, 181/879, 181/873; BD, р. 219 - 221; The Letters..., 1929, vol. 2, p. 54 - 57]. Выполняя поручение Витте, Ламздорф направил директиву послу А. К. Бенкендорфу, в которой указал на необходимость обратиться к англичанам с просьбой наметить контуры возможного соглашения [АВПРИ, ф. 137, Отчет МИД за 1905 г., л. 82; Остальцева, 1977, с. 158 - 159].

В ответ Э. Грей постарался развеять слухи о каких-либо секретных гарантиях неприкосновенности турецких владений, данных Константинополю Великобританией и Японией [NA, 181/873]. Но, что более существенно, отвергнув вероятность приезда в Россию короля как несвоевременную, британская дипломатия внесла на рассмотрение Петербурга сначала конкретные предложения относительно сотрудничества обеих держав по Багдадской дороге (апрель 1906 г.), а затем - проект урегулирования ситуаций вокруг Тибета (июнь 1906 г.) в связи с заключением англо-китайской конвенции 27 апреля того же года [РГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 6643, л. 27 - 30]. При этом именно тибетский вопрос явился, по выражению А. П. Извольского, "пробным камнем" переговоров, поскольку мечты царя выступить в роли протектора далекой, затерянной в горах страны явно не соответствовали реальным возможностям России, учитывая пребывание в Лхасе крупного отряда британских сил под командованием полковника Ф. Янгхазбенда [Schimmelpenninck van der Oye, 1994, p. 13 - 20]. Как информировал МИД 18 июня 1906 г. посланник в Пекине Д. Д. Покотилов, "весь интерес, проявленный нами за последнее время к тибетским делам, и к судьбе Далай-ламы в частности, может быть оправдываем лишь тем соображением, что положение, занятое нами в этом деле, дает нам возможность в благоприятную минуту и за подходящую компенсацию отказаться от дальнейшего вмешательства в тибетские дела, которые сами по себе едва ли когда-либо могли представлять для нас серьезное значение...; весь вопрос сводится лишь к тому, насколько могут удовлетворить нас те компенсации, которые согласится представить нам Англия за нашу уступку в делах Тибета". Примечательно, что Николай II сделал на этом донесении пометку: "По-моему, соображения Покотилова правильны" [Попов, 1928, с. 49].

Изучение дипломатической переписки показывает, что процесс переговоров включал два основных этапа: первый - с июня по ноябрь 1906 г. и второй - с марта по август 1907 г. Наименьшее количество времени стороны потратили на согласование именно тибетской проблемы [Shaumian, 2000, р. 127 - 136], а самое продолжительное - на второй по очередности регион - афганский с временным перерывом для обсуждения экономически важного для России и Британии вопроса раздела сфер влияния в Персии [BD, р. 232 - 305; Nicolson, 1930, р. 238 - 243; Churchill, 1939, р. 107 - 176]. Стоит также подчеркнуть, что общий благоприятный фон для переговорного процесса возник в ходе взаимодействия будущих участников Антанты на Альхессиракской конференции по Марокко весной 1906 г. и в связи с началом секретных, хотя, конечно, не для англичан, контактов между Петербургом и Токио в тот же период. Стоит также иметь в виду еще одно немаловажное обстоятельство, которое обычно не принимается в расчет исследователями, а именно стремление как Петербурга, так и Лондона продемонстрировать миролюбивые намерения в процессе подготовки и проведения II Гаагской конферен-

7 На полях одного из донесений Никольсона заместитель министра иностранных дел Гардинг сделал пометку о том, что инициатором возобновления двухсторонних контактов после Русско-японской войны была именно Россия [BD, р. 272].

стр. 89
ции 1907 г. по проблемам разоружения. Достигнутое снижение напряженности между Российской и Британской империями как нельзя лучше соответствовало указанной цели.

Историография не свободна от упрощенного представления о том, что ход переговоров тормозился главным образом по вине российской стороны, поскольку, как, например, пишет известный отечественный историк А. В. Игнатьев, "линия Извольского-Коковцова встретила серьезную оппозицию в военных кругах и придворных сферах" [История внешней политики России, 1997, с. 206].

В реальности ситуация была гораздо сложнее. Отнюдь не умаляя серьезности сопротивления консервативной части властной элиты России наметившемуся сближению с либеральной Великобританией, все же отметим крайне осторожный, а временами и выжидательный подход Э. Грея к развитию официального диалога. Причина этой сдержанности крылась в двойственности восприятия России британскими правящими кругами: с одной стороны, у их представителей возникали опасения грядущего коллапса авторитарного режима, что естественным образом снижало стратегическую значимость нового партнера Англии в борьбе против гегемонии Германии, а с другой - у многих наблюдателей на берегах Альбиона появлялось ощущение возможности установления в России прогерманской военной диктатуры, которая бы свела шансы на достижение взаимопонимания к нулю [Iswolsky, 1937, р. 35].

Еще одним принципиально важным сюжетом переговорного процесса, почти не нашедшим в исследованиях отражения, является на удивление сдержанная реакция Берлина на сообщения о ведущихся переговорах между Лондоном и Петербургом. Дело было не только в том, что А. П. Извольский, совершив в октябре 1906 г. "ритуальную" поездку в Германию, пообещал немцам учесть их интересы при заключении Конвенции. Как предполагал А. Никольсон в депеше на имя Э. Грея от 15 ноября того же года, российский министр дал берлинскому Кабинету твердые гарантии впредь выступать как элемент сдерживания, способный предотвратить любую попытку изоляции Германии со стороны Лондона или Парижа [BD, р. 253]. Именно при таком условии, которое, по сути, означало использование кайзеровской дипломатией Петербурга в качестве "троянского коня" в составе складывавшейся Антанты, Берлин согласился не противодействовать англо-российскому сближению.

Нельзя обойти вниманием и вопрос о переломном моменте в ходе переговоров. Его следует отнести к 28 ноября 1906 г., когда советник посольства в Лондоне С. А. Поклёвский-Козелл получил согласие британской стороны в лице Ч. Гардинга "рассмотреть в перспективе любые предложения России относительно Дарданеллов". По воспоминаниям Никольсона, это известие, заставившее главу российского МИДа "сиять от удовольствия", обусловило оценку Извольским британской инициативы как "великой перемены" в двухсторонних отношениях и по-настоящему "исторического события". С этого дня, несмотря на почти четырехмесячную паузу, вызванную рассмотрением Петербургом британских предложений по Персии, атмосфера на переговорах стала более дружественной, а оппозиция со стороны двора и Главного штаба значительно уменьшилась [BD, р. 254; Nicolson, 1930, р. 243].

В связи с этим укажем на попытки обеих сторон расширить повестку дня переговоров за счет обсуждения не только проблемы Черноморских проливов, но и ситуации вокруг Монголии с российской стороны, а также положения дел в Персидском заливе - с британской. По первому, принципиально важному для Петербурга вопросу о Босфоре и Дарданеллах британская дипломатия сумела отделаться от Извольского обещанием вернуться к дискуссии впоследствии, а именно после заключения Конвенции и одновременного урегулирования японо-российских противоречий на Дальнем Востоке. Свою роль опять-таки сыграли опасения России затронуть в данном вопросе интересы Германии [BD, р. 296]. Относительно второй проблемы, состоявшей в стремлении царского МИДа добиться от Британии и Японии признания российской сферы влияния в Мон-

стр. 90
голии, Лондон также воздержался от каких-либо гарантий, предоставив Петербургу и Токио самостоятельно разрабатывать так называемую монгольскую формулу [BD, р. 284 - 285]. Что же касается вопроса о признании специальных интересов англичан в Персидском заливе, то упорное сопротивление главы царского МИДа намерениям англичан включить этот пункт в соглашение заставил британских дипломатов отказаться от первоначального замысла, добившись, однако, согласия российских партнеров учитывать пожелания Лондона де-факто, особенно в условиях революционного движения, охватившего Персию летом-осенью 1906 г. [BD, р. 475-480, 482 - 483, 491 - 493; Казем-Заде, 2004, с. 402 - 407].

Подведем итоги. Результатом напряженной работы над текстом документа явились два соглашения по Тибету и Персии, а также конвенция по Афганистану, подписанные в Санкт-Петербурге министром А. П. Извольским и послом в России А. Никольсоном. Любопытно, что с инициативой придать договоренностям форму соглашения или конвенции выступил именно глава российского МИДа. "Он также придерживается мнения, - сообщал в Лондон британский представитель за неделю до подписания документа, - что официальное наименование "конвенция" (convention) обеспокоит правительства Персии и Китая, тогда как термин "соглашение" (agreement), "декларация" (declaration) или "договоренность" (arrangement), указывая лишь на линию поведения, которой Россия и Великобритания взаимно обязались следовать в отношении персидского и тибетского вопросов, не имел бы характера покушения на суверенные права Персии и Китая" [BD, р. 299 - 300]. И хотя сами британцы выступали за придание договоренности по всем трем вопросам более обязательной с точки зрения международного права формы "конвенции", они в результате признали доводы Извольского справедливыми. Впрочем, невзирая на юридические тонкости, с легкой руки журналистов все три англо-русские региональные договоренности стали именоваться Конвенцией 1907 г.

Далее в отличие от англо-французского альянса 1904 г., который основывался на взаимных гарантиях безопасности, соглашение между Россией и Великобританией не предусматривало принятие сторонами каких-либо обязательств и не ограничивало, таким образом, свободу их действий. На это немаловажное обстоятельство указывали Э. Грей и другие апологеты Конвенции (Т. Сандерсон, Г. Лэнсдаун) в выступлениях с парламентской трибуны [Hansard..., 1908, vol. 183, p. 1309 - 1310, 1327 - 1328; vol. 184, p. 557]. Поэтому ее подписание, очевидно, следует рассматривать не как рождение еще одного военно-политического союза двух империй в традиционном понимании концепции "баланса сил", а именно как достижение согласия (entente), которое означало признание возможности сочетать на карте мира сферы преобладающего влияния той или иной державы с регионами, где каждая из них сохраняла свободу действий. В результате был создан пусть несовершенный, но реально действующий механизм сдерживания территориальной экспансии на периферии имперских владений.

Важно также подчеркнуть, что Конвенция на практике открыла период разрядки напряженности (detente) между двумя ведущими игроками на евразийском геополитическом пространстве. По мнению известного дипломата первой четверти XX в., помощника начальника канцелярии МИД Н. А. Базили, к которому присоединилось бы большинство образованных современников, она "совершенно изменила атмосферу англорусских отношений" [Basily, 1973, р. 78]. Это обстоятельство позволяет констатировать завершение так называемой Большой игры (Great Game) - периода конфронтации Российской и Британской империй, угрожавшей на протяжении нескольких десятилетий перерасти в крупномасштабную войну. Во всяком случае, как справедливо отмечают некоторые исследователи, "Большая игра" потеряла главную роль при определении политической элитой двух стран, общего вектора двухсторонних отношений [Gillard, 1977, р. 177]. Сделанному выводу отнюдь не противоречат отдельные нарушения Конвенции, которые впоследствии допускали оба партнера, особенно в Персии, и указани-

стр. 91
ем на которые часть историков пытаются преуменьшить историческое значение этого дипломатического акта [Klein, 1971, р. 126 - 147; Siegel, 2002, р. 175 - 196].

Как будто предвосхищая критику такого рода, Э. Грей в одном из публичных выступлений еще до занятия им должности статс-секретаря по иностранным делам подчеркнул, что нередко "дух соглашений более важен, чем их буква" [Otte, 2005, р. 41]. В сложных условиях нарастания кризисных тенденций либеральная Великобритания, вынужденная решать одновременно задачи поддержания равновесия сил в Европе и защиты отдаленных пределов империи, сумела заключить компромисс с автократической Россией, преследуя стратегические цели. Тем самым роль регионального балансира, которую Англия выполняла на протяжении XIX в., была принесена ею в жертву имперским целям, что позволило Лондону не только сохранить, но и расширить границы заморских владений после окончания Первой мировой войны.

В тактическом плане англо-русская Антанта, которую Форин оффис стремилась представить европейской общественности как результат уступок Лондона Петербургу и которую сам Э. Грей впоследствии называл "стратегической победой британской дипломатии" [Grey, 1925, р. 155], заложила солидный фундамент сотрудничества двух держав в 1914 - 1917 гг. Благодаря этому соглашению Россия, ослабленная неудачной войной против Японии и революционными потрясениями, вместе с передышкой на международной арене получила реальный шанс приобщиться к опыту построения гражданского общества в одной из старейших европейских демократий. И хотя англорусская Антанта 1907 г. не сумела предотвратить первый глобальный вооруженный конфликт в истории человечества, бесценный опыт поиска развязок острых проблем и достижения компромиссов оказался впоследствии востребованным мировым сообществом.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ).

Ананьич Б. В. Англия и Россия в Персии накануне соглашения 1907 г. Автореф. дис. ... к.и.н. Л.: ЛГУ, 1960.

Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 543. Оп. 1. Д. 108.

Извольский А. П. Воспоминания. М.: Международные отношения, 1989.

История внешней политики России. Конец XIX - начало XX века (от русско-французского союза до Октябрьской революции) / Ред. А. В. Игнатьев. М.: Международные отношения, 1997.

История дипломатии. Т. 2. М.: Госполитиздат, 1963.

Казем-Заде Ф. Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии / Пер. с англ. М.: Центрполиграф, 2004.

Котляр П. С. Русско-афганские отношения в середине XIX - начале XX в. и англо-русское соперничество на Среднем Востоке // Ташкентский государственный педагогический институт. Ученые записки. История. Вып. 2. Т. XXXIII. Ташкент: ТГПИ, 1962.

Остальцева А. Ф. Англо-русское соглашение 1907 г. Влияние русско-японской войны и революции 1905 - 1907 гг. на внешнюю политику царизма и на перегруппировку европейских держав. Саратов: Саратовский государственный университет, 1977.

Пашуканис С. К истории англо-русского соглашения 1907 г. // Красный архив. Т. 2 - 3 (69 - 70). 1935.

Попов А. Л. (сост.) Царская дипломатия о задачах России на Дальнем Востоке // Красный архив. Т. 5(18). 1926.

Попов А. Л. (сост.) Англо-русское соглашение о разделе Китая (1899 г.) // Красный архив. Т. 6(25). 1927.

Попов А. Л. (сост.) Россия и Тибет // Новый Восток. 1928. Кн. 20.

Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2000. Оп. 1.

Рейснер И. Англо-русская конвенция 1907 г. и раздел Афганистана // Красный архив. Т. 3 (10). 1925.

Сергеев Е. Ю. Имперские военные элиты России и Великобритании в конце XIX - начале XX века: опыт сравнительного анализа // Россия и Британия. Вып. 4. Связи и взаимные представления XIX-XX века. М., 2006.

Тер-Егиазарова Р. М. Туркестанское генерал-губернаторство и англо-русское соглашение 1907 г. // Ташкентский государственный университет. Научные труды. Вып. 343. Материалы по истории присоединения Средней Азии к России. Ч. 1. Ташкент: ТГУ, 1969.

стр. 92
Шалина А. В. Политика Великобритании в Средней Азии и на Дальнем Востоке в 1904 - 1906 гг.: от противостояния с Россией к англо-русской конвенции (по донесениям русских военных агентов) // Проблемы всеобщей истории: факты, люди, события. М.: МГОПУ, 2000.

Basily N. Diplomat of Imperial Russia, 1903 - 1917. Memoirs. Stanford, Ca: Hoover Institute Press, 1973.

Bourne K. and Watt C. (eds.) British Documents on the Foreign Affairs: Reports and Papers from the Foreign Office Confidential Print. Part I. Series A, Russia, 1859 - 1914. Vol. IV. N.Y.: University Publications of America, 1983.

British Documents on the Origins of the War 1898 - 1914. Vol. IV. L.: HMSO, 1929.

Chirol V. Fifty Years in a Changing World. L.: J. Cape, 1927.

Churchill R.P. Anglo-Russian Convention of 1907. Cedar Rapids (Iowa): The Torch Press, 1939.

Gillard D. The Struggle for Asia 1828 - 1914. A Study in British and Russian Imperialism. L.: Methuen, 1977.

Grey E. Twenty Five Years. 1892 - 1916. Vol. 1. L.: Unwin, 1925.

Hansard Parliamentary Debates. L.: HMSO, 1908. Ser. IV.

Hardinge C. Old Diplomacy. The Reminiscences of Lord Hardinge of Penshurst. L.: J. Murray, 1947.

Hughes M. Diplomacy before the Russian Revolution. Britain, Russia and the Old Diplomacy, 1894 - 1917. N.Y.: Harvard University Press, 2000(1).

Hughes M. Bernard Pares, Russian Studies and the Promotion of Anglo-Russian Friendship, 1907 - 1914 // The Slavonic and East European Review, 2000. Vol. 78, N 3 (2).

Iswolsky A. Au service de la Russie. Correspondence diplomatique (1906 - 1911). T. 1. Paris: A. Collin, 1937.

Klein I. The Anglo-Russian Convention and the Problem of Central Asia, 1907 - 1914 // The Journal of British Studies, 1971.Vol. XI, N 1.

The Letters and Friendships of Sir Cecil Spring Rice / Gwynn S. (ed.). Vol. 2. L.: Constable, 1929.

The Makers of British Foreign Policy / Otte T.G. (ed.). Basingstoke, 2002.

Marshall A. The Russian General Staff and Asia, 1800 - 1917. L.: Routledge, 2005.

Morley J. Recollections. Vol. 2. L.: Macmillan, 1921.

Morris A. The Scaremongers. The Advocacy of War and Rearmament 1896 - 1914. L., etc.: Rouledge & Keagan Paul, 1984.

National Archives. Great Britain Foreign Office (NA). F. 181/561, 181/861, 181/873,181/879, 371/371.

Neilson K. Britain and the Last Tsar. British Policy and Russia 1894 - 1917. Oxford: Oxford University Press, 1995.

Nicolson H. Sir Arthur Nicolson, Bart. First Lord Carnock. A Study in the Old Diplomacy. L.: Constable, 1930.

Otte T.G. 'Almost a Law of Nature?' Sir Edward Grey, the Foreign Office and the Balance of Power in Europe, 1905 - 1912 // Goldstein E. and McKercher B.J.C. (eds.) Power and Stability. British Foreign Policy, 1865 - 1965. London-Portland, Or.: Cass, 2003.

Otte T.G. Old Diplomacy: Reflections on the Foreign Office Before 1914 // Johnson G. (ed.) The Foreign Office and the British Diplomacy in the Twentieth Century. L. -N.Y.: Routledge, 2005.

Pares B. My Russian Memoirs. L.: J. Cape, 1931.

Robbins. K. Sir Edward Grey. A Biography of Lord Grey of Fallodon. L.: Cassell, 1971.

Schimmelpenninck van der Oye D. Tournament of Shadows. Russia's Great Game in Tibet // Tibetan Review, 1994. Vol. XXIX, N1.

Searle G.R. A New England? Peace and War 1886 - 1918. Oxford: Clarendon Press, 2004.

Shaumian T. Tibet. The Great Game and Tsarist Russia. New Delhi: Oxford University Press, 2000.

Siegel J. Endgame. Britain, Russia and the Final Struggle for Central Asia. L. -N.Y.: I.B. Tauris Publishers, 2002.

The M.P. for Russia. Reminiscences and Correspondence of Madame Olga Novikoff / Stead W.T. (ed.). Vols. 1 - 2. L. -N.Y.: A. Melrose, 1909.

Trevelyan G.M. Grey of Fallodon. The Life and Letters of Sir Edward Grey, Aftermath Viscount Grey of Fallodon. Boston: H. Mifflin, 1937.

Williams B.J. The Strategic Background to the Anglo-Russian Entente of August 1907 // The Historical Journal, 1966. Vol. 9. N 3.

Williams B.J. Great Britain and Russia, 1905 to the 1907 Convention // F.H. Hinsley (ed.) British Foreign Policy Under Sir Edward Grey. Cambridge: Cambridge University Press, 1977.

Permanent link to this publication: