Научная конференция ""Геном" Востока: опыты и междисциплинарные возможности" прошла 12 - 13 апреля 2004 г. в Институте мировой экономики и международных отношений РАН. Ее соорганизатором выступил Институт стран Азии и Африки при МГУ им. М. В. Ломоносова, выделивший средства на предварительную публикацию более 30 докладов, что позволило очень эффективно организовать обмен мнениями и посвятить все рабочее время дискуссиям. Весьма представительный состав участников также способствовал необычно высокому уровню научного рассмотрения междисциплинарных, методологических и проблемных вопросов современной востоковедной науки. Основной задачей конференции было осмысление новейшей фазы миросистемных "тектонических" сдвигов, определение ключевых векторов многополюсного развития в условиях происходящих на наших глазах перемен и критическая оценка огромного корпуса современных востоковедных знаний, накопленных отечественными учеными в 1970 - 1990-е годы.

Задача эта сложна не только из-за недостаточной временной дистанции для всестороннего анализа происходящих событий и резко сократившегося объема поступающей в Россию зарубежной научной литературы, но и в силу глубокой гносеологической утраты самостоятельного исторического вектора в отечественном обществоведении и потери (будем надеяться не надолго) геостратегического государственного интереса к миру Востока. Разумеется, как эти объективные процессы, так и негативные субъективные факторы в нынешнем востоковедении не могли не сказаться на общем уровне знаний и на востребованности проводимых научных исследований. Общая ситуация настолько неординарна, что ряд исследователей, воздавая должное конкретным страноведческим изысканиям, всерьез поставил под сомнение правомерность существования востоковедения как единой обобщающей научной дисциплины, прежде всего в силу невозможности определить конкретно ее предмет. Найти коллективный ответ на этот серьезный вызов и предстояло собравшимся специалистам.

Интересно отметить то особое бергсоновское впечатление длящегося времени, которое производила эта встреча трех поколений московских и петербургских востоковедов. На ней, по меткому наблюдению Г. И. Мирского (ИМЭМО), царил молодой дух Армянского переулка, который все, кто его знал, пронесли неизмененным через десятилетия и через самые разнообразные жизненные коллизии. Пожалуй, именно глубоко укорененная верность выбранному

стр. 158

пути, профессионализм и широта кругозора позволили участникам охватить практически весь тот огромный спектр вопросов, который был заявлен в названии конференции.

Надо сказать, что это название и сам полисемичный термин "геном" Востока были очень удачно предложены А. М. Петровым на стадии подготовки научной дискуссии. Перед нами редкий случай появления нового междисциплинарного обобщающего понятия, имеющего большой кумулятивный экспликативный потенциал, сравнимый, пожалуй, лишь с эвристикой ключевых понятий-концептов Льва Гумилева. Боюсь загадывать наперед, но не могу не отметить единодушного принятия всеми участниками конференции предложенного А. М. Петровым понятия. Оно просто "носилось в воздухе" и, несомненно, будет активно подхвачено. Сам исследователь использует еще и термин "биотип человека" для более индивидуализированной характеристики принципа присвоения и сопутствующей ему собственнической психологии. В данном случае мне представляется более точным заимствование естественнонаучного термина "фенотип", поскольку имеющиеся в виду индивидуальные и коллективные особенности транслируются через автохтонную и/или заимствованную культуру.

Думаю также, что "геному" Востока суждено сразу войти в широкий научный оборот. Речь идет не только о совокупности устойчивых цивилизационных признаков, которые могут и стремятся выявить историки, культурологи, социологи, этнографы, экономисты и страноведы каждый в своей области. Хотя попытки непосредственно понять современный Восток, исходя из его традиционных архетипов, как некое единое или сквозное целое могут и не дать ожидаемых результатов, на мой взгляд, важно то, что здесь присутствует еще и глубокая обобщающая метафора. Это своего рода искомый эликсир философского камня, обозначающий не столько сакраментальный стадиальный уровень развития, сколько постоянно воспроизводимое сущностное явление, обладающее самодостаточным, а иногда и прямо самодовлеющим характером.

На конференции были предприняты М. А Чешковым (ИМЭМО), В. М. Немчиновым (ИВ РАН) и Е. Б. Рашковским (ИМЭМО) три разные, крайне интересные и нетрадиционные попытки обобщающей расшифровки "магической" формулы востоковедного знания.

М. А. Четкое попытался определить асимметричные области противопоставления и состыковки исследований традиционного и современного Востока как различных предметных областей, затем соединить структуру, объект и преобразование междисциплинарного знания, опираясь на идею фундаментальных триад М. Бургина. Актуализация когнитивной триады -науковедение, гносеология, методология и представляет собой ту формулу, которая должна обеспечить искомую синергетичность подлинно современного научного знания, способного "реализоваться, лишь взаимодействуя с различными видами не- и вне- научного знания". Предложенное совмещение несовместимого будет означать формирование дипольного соединения узконаучного знания (востоковедение) и знания вообще (знание о Востоке).

В. М. Немчинов логически развивал концепцию сопряжения научного и вненаучного (художественно-эстетического) познания, распространяя ее на все исторически состоявшиеся культурно-цивилизационные ареалы. По А. П. Чехову, для становления нетрафаретной жизни и расширения личности человеку требуется весь мир. Мне представляется одной из самых сильных сторон обсуждаемого на конференции уникального в современном обществоведении и обществознании процесса не столько дальнейшее расширение междисциплинарности и многофакторности анализа различных параметров "генома" (хотя это тоже крайне важно), сколько восстановление общей картины целостности познания. Для этого необходимо соединение науки и искусства, исторических знаний и эстетических практик различных цивилизаций, восточных и западных культур. В этой бытийной парадигме появление высокой степени неопределенности будет представать благом, а не научным пороком. Вопреки скептическим мнениям о нехватке в эпоху узкой профессиональной специализации специалистов широкого профиля, в начавшейся работе Восточного университета и Музея исторического сознания возможно станет сбываться провидческий прогноз М. К. Петрова о переходе от простой "образованческой" трансляции знания к системе трансмутации знания. Считаю этот процесс не только достойным серьезного обсуждения, но и насущно необходимым в уже наступившую информационную эпоху для давно назревшего перехода исследовательских и образовательных систем от традиционной наукообразной гносеологии к синтезу когнитивных, аффективных и коннативных пространств человеческого познания. Такой сплав соединит ментальную рациональность, эмоцию и действие в новое единое знание. Но об этом предстоит отдельный разговор.

стр. 159

Возможно, подобная трансформация окажется прежде всего весьма продуктивной именно для формирования сквозной востоковедной дисциплины, предмет которой будет охватывать все конгломератное понятие цивилизаций восточного типа. По мнению Г. К. Широкова (ИВ РАН), возвращаясь уже к чисто когнитивной парадигме, современной науке и публицистике как раз недостает именно понимания сложнейшей разнонаправленности мировых процессов, а не господствующего сегодня одностороннего видения. ("А откуда взяться необходимой широте видения, если даже университетское образование по государственным стандартам его не воспроизводит?") По пока не очень понятным причинам основное внимание обращают на явления, ведущие к "сглаживанию национальных различий и противоречий. В результате мир начинает выглядеть как единое пространство, управляемое однотипными законами".

Третья попытка дешифровки "генома" Востока, предпринятая Е. Б. Рашковским, на базе исследовании структуры ветхозаветного мышления, исходила из изначального объемного, "двуполушарного" представления о ценности структурного и содержательного многоединства человеческой истории. Выбранная для сквозного исследования библейская парадигматика рабства и свободы показывает, что "вектор свободы есть то, что о-смысливает историю и чем о-смысливается история". Вопреки всем закосневшим правилам, изворотам и гносеологическим каверзам "история живет через нас". Освобождение от стереотипного банального видения жизни сообщает "истории ее подлинный человеческий смысл: смысл нахождения и обретения человеком самого себя в, казалось бы, самых непредвиденных и невыносимых внешних и внутренних обстоятельствах". Интуиции свободы противостоит извечное рабство, "присвоение человека", вплетенное в эмпирическую ткань социума. Присвоение, нейтрализующее возвышенную мечту жесткими стереотипами уплощенной информации, удобной и удобоваримой стандартной информированности.

Е. Б. Рашковский, применяя анализ шифрограммы истории к устоявшимся дихотомичным конструктам азиатского способа производства (АСП) (земледельческая община "гидравлического общества", противостоящая системе патримониального священновластия), извлекает из текстологической матрицы Ветхого Завета непривычный эвристический логический конструкт 3 + 1. Он убедительно показывает, что великие цивилизации древнейших речных обществ складывались из трудносочетаемых элементов: общинно-"гидравлического" земледелия, архаического торгово-ремесленного городского общежития и динамичной кочевой Степи, обеспечивавшей дальние информационно-хозяйственные коммуникации. Над этой симбиозной триадой "надстраивался четвертый жесткий посредующий элемент-медиатор" - традиционное священновластие. Данный термин должен более точно охарактеризовать и заменить закрепившееся в отечественной востоковедной традиции понятие восточного деспотизма.

Восток в работах многих поколений западных исследователей с начала эпохи Просвещения выстраивался как полярно позиционируемый конструкт, как не-Запад, как "естественная" изначальная бинарная оппозиция тому универсальному, что цементирует общее представление о западной цивилизации. В этом смысле монолит Востока представал как некий внешний градиент или конечный ориентир, который благодаря своей "изначальной инаковости" выполнял роль опорной категории, позволял не видеть полицивилизационность самого европейского культурного ареала. Наиболее существенным в этой аналитической парадигме было обоснование исключительности собственной жизнеформирующей матрицы. Скудость "природной машины" на Западе требовала такого расширения личных свобод, которое все еще принципиально не может быть достигнуто на "богатом" Востоке, где по-прежнему традиционно воспроизводится иной фенотип индивида, подчиненного институтам внеэкономического перераспределения.

В. С. Соловьев когда-то определял такую исключительность различием между господством первой (восточнодеспотической) и второй (частнопредпринимательской) движущих сил, управляющих человеческим развитием. Важно, по словам Е. Б. Рашковского, "не только то, как строятся, транслируются и преобразуются во времени отношения власти и гнета, но и то, каким образом человеческий дух ухитряется сохранять и отстаивать в рамках этих отношений некие эстафеты свободы". В рамках большой истории тут неизбежно вставала проблема особого пути развития, отличного от опережающего и глобализирующего всемирно-исторического воздействия евро-атлантического или западного пути. Дилемма Восток-Запад, способная ухватить важные качественные характеристики общественного состояния, всегда была по необходимости полезной в статике, но крайне уязвимой в динамике, заранее предполагая

стр. 160

сравнение не в пользу одного из маршрутов. Этой имплицитной обреченности Востока, который рано или поздно будет вынужден пойти по западному пути, к счастью, нет в понятии "геном" Востока.

Однако нейтральная оценочная окраска "главного" обобщающего концепта конференции еще не означала положительного решения вопроса о предмете востоковедения как комплексной (в синхронии) и сквозной (в диахронии) научной дисциплины. И по этому ключевому вопросу разгорелась весьма жаркая дискуссия.

Если Восток это неидентичность Запада, то он по определению становится неопределимым. Востоку нельзя произвольно придать адекватную ему историческую форму, и не потому, что это действительно "дело многосложное и очень тонкое", а потому, что сам конструкт не-Запада возникает как фантомный предмет. Не как объект исследования, а именно как заранее представленный особый предмет для отталкивания. В данной ситуации либо приходится признать, что чужой удачный опыт в принципе никак не может "пропитать" все слои общества другого типа, либо называть такое общество предзападным и с должной политической корректностью отнести его к эшелонированной группе стран "третьего", "четвертого" и других миров. (Заметим для полноты охвата логических возможностей, что эту дихотомическую картину пестрого разнообразия как исключение дополняет Япония, единственное "поствосточное" общество, где реализовался синтез традиционного, современного и научно-информационного путей развития.)

И в том, и в другом случае теоретически "легитимным" предметом общего востоковедения остается лишь исторически исчезающая величина, которая многими сводится к методам и признакам эксплуатации, присущим азиатскому способу производства, который присутствует в современной глобальной формации как паразитирующий пережиток, способный к бесконечным мутациям. Основное, или как его раньше любили называть, магистральное направление мирового развития тогда будет, по сути дела, определяться жесткими или умеренными вариантами вестернизации. (Если это действительно так, то многим, наконец, станет понятной и взрывная антизападная реакция той части Востока, который не только не хочет следовать "эстафетам выживания", но и не может довольствоваться лишь "хлебом единым" выживания.)

Особую актуальность и остроту придало конференции обсуждение исламистской (не путать с исламской) культурно-психологической составляющей, содержавшееся в выступлениях В. В. Наумкина, И. Д. Звягелъской (оба - ИВ РАН), Г. И. Мирского и многих других участников конференции. Существенным вкладом в дискуссию было разделение оборонительного (охранительного) фундаментализма и фундаментализма наступательного (агрессивного), который исповедует культуру насилия. Этот научный анализ стал сегодня донельзя актуальным, но по-прежнему остается невостребованным нашим политическим истеблишментом.

Но вернемся к основополагающим, матричным особенностям АСП, которые, как указывал в 1920-е годы в Советской России К. Витфогель, легко воспроизводятся в категориях политического авангардизма. Парадоксальным образом победивший радикальный авангардизм навязывает поликультурному социуму дуализм материальных и духовных культур, упрощенно обостряет их противостояние, чтобы затем силой навязать утраченную целостность и органичность развития. Заморозив корни, можно все же на жаркой волне энтузиазма выгнать некий пустоцвет, но при этом трудно ожидать долговременного эффекта и появления реальных плодов. Для нынешних сторонников "жесткой руки" и силовой концентрации власти весьма поучительным будет анализ этакратической модели модернизаторски ориентированного государства.

Представленная [В. А. Яшкиным ] (ИВ РАН) яркая картина становления и трансформации этакратической системы производства в СССР заслуживает самого пристального внимания нынешних разработчиков стратегии, политики и логистики развития. Правда достаточно трудно согласиться, проникнувшись логикой автора, с заявленным в названии доклада тезисом о распаде этакратической системы. Хочется особо отметить включение России как особого ареала в сопоставление Востока и Запада, прозвучавшее в данном и многих других выступлениях, в частности у Е. А. Брагиной (ИМЭМО), В. А. Мелъянцева (ИСАА), А. Н. Мещерякова (ИВ РАН), А. М. Салицкого (ИМЭМО), СВ. Сопленкова (ИВ РАН), Г. И. Чуфрина (ИВ РАН). Можно только приветствовать эту относительно новую в отечественном востоковедении и крайне важную тенденцию регулярного обращения к российскому и постсоветскому вариантам развития для проведения кросскультурных и межгрупповых системных сопоставлений с другими моделями модернизации и развития стран Востока.

стр. 161

Мне представляется это в целом одним из ключевых симптомов давно назревшей парадигмальной трансформации востоковедения. Практически все выступавшие на конференции уделяли серьезное внимание характеристике роли и места России в обсуждаемых вопросах. Новому поколению исследователей такое положение может показаться вполне естественным, но мы, конечно, помним, с какими табу, трудностями и прямыми запретами сталкивались востоковеды, выходившие за узкие рамки изучения стран зарубежного Востока. Рассмотренная выступавшими динамика изменения экономической роли государства оказалась совершенно различной в Японии, Южной Корее, Китае и России. Однако становится ясно, что роль государства может оставаться самодовлеющей не только на этапах форсированной индустриализации, но и при самом масштабном дерегулировании национальной экономики, и даже при системной смене всех общественных основ.

Модернизация, как мы знаем по собственному историческому опыту, может проходить и без общественного развития и, более того, может сопровождаться общественным регрессом, когда отношения собственности, неважно будь то обобществление или приватизация, навязываются обществу насильственным путем сверху, разумеется, под самыми благовидными предлогами реформаторов. Более того, развитые формы демократии оказываются не обязательным условием для укрепления рыночных или квазирыночных отношений. Демократии нужен рынок, но рынку демократия не требуется. Рост отдельных экономических показателей - это большее, на что можно рассчитывать в трансформируемом сверху обществе.

Развития не будет, если не реальные отношения закрепляются формальными установлениями, а, напротив, искусственное насаждение формальных имущественных отношений становится исходным пунктом реальной хозяйственной жизни. Потенциальные и действующие агенты развития в таком случае изначально оказываются заложниками тотальной государственной или криминальной собственности, а коррупция становится уже даже не методом государственного управления, а, как отметил В. М. Немчинов, господствующим способом (антиобщественного экстенсивного воспроизводства. Н. А. Симония (ИМЭМО) назвал перерастание в новое качество количественных параметров коррупции в Индонезии 1960-х и 1970-х годов и в России 1990-х "образом жизни", что стало особенностью данной разновидности бюрократического капитализма. Понятно, что критерии оценки, казалось бы, одного и того же явления при 5-, 35- и 95-процентной коррумпированности государственных чиновников, по справедливому замечанию Р. Скалапино, должны быть совершенно различными. Вопреки распространенному в настоящее время мнению о том, что экономические законы не останавливаются у национальных границ и не зависят от специфики культуры, сказанное относится и к другим показателям социально-экономической динамики.

Востоковедам, возможно, лучше чем их коллегам "западникам" ясно, что трансграничное давление, идущее по линиям "Запад-Восток", "Север-Юг" не является ни односторонним, ни однокачественным. Когда мы говорим об устойчиво воспроизводящихся архетипах коллективного поведения, не менее действенным оказывается и реверсивное давление, хотя оно идет на совершенно ином социальном уровне. Вопреки логике картезианской объектно-субъектной эпистемы, мировые пульсации, пронизывающие регионы и страны, находящиеся на разных уровнях развития, передаются не только на путях единого линейного развития. Мы столь же часто сталкиваемся и с ситуацией множественной неопределенности, когда, наряду с тенденциями к преемственности и разрыву, возникает не менее сильная тяга к социальной деградации, опрощению и регрессу. При этом по всему миру, включая и развитые страны, возникают "карманы нестабильности", а в некоторых периферийных регионах появляются особо устойчивые "серые зоны" экономического бедствия и принципиально нереформируемые анклавы, маргинализация которых и служит питательной средой для радикального международного (исламистского и иного) терроризма, решительно отторгающего не только глобализацию, но и современную цивилизацию в целом.

Именно таким способом заявляет о себе "перевернутое" социокультурное пространство, выброшенное из симбиозной связки с мирохозяйственными структурами. Его агрессия направлена и на себя, и на внешний мир. Военными репрессиями любых коалиционных сил победить новую внутреннюю антиутопию крайне проблематично. По многим хорошо известным из истории необъявленных войн причинам. Прежде всего потому, что устранение одного неугодного руководителя неизбежно открывает дорогу другим, более радикальным и непримиримым. По меткому замечанию И. Д. Звягелъской, опыт ближневосточного конфликта показал, что

стр. 162

без длительных переговоров "на равных" умеренных лидеров не найдешь. Правда, такие переговоры в условиях уже созревшего конфликта становятся практически невозможными, ибо легитимные позиции сторон оказываются зеркально противоположны.

Сказанное относится и к иным инверсионным социально-экономическим структурам, с искривленно текущим временем, как бы попадающим в "кривую Мёбиуса". Такие звенья живут без подлинной внутренней связки, впадая в дурную бесконечность. Тупиковая ситуация, при которой возможно какое-то рациональное, не говоря уже об оптимальном, решение, на долгое время оказывается практически неразрешимой. Здесь, пожалуй, важна не столько обусловленная низкими доходами застойная бедность, сколько массовая депривация, предельно ограничивающая возможности самореализации личности.

Первый общий вывод, исходя из сказанного, становится предельно ясен. Всякое откровенно компрадорское предпринимательство, легальное или теневое, самодовлеющая неподконтрольная обществу бюрократия, узкокорпоративное производство и расщепленное межукладное, этнически сегрегированное международное отходничество, растущий неформальный сектор как часть теневой экономики, санкционируют рост без развития, инфицируют здоровые силы общества, консервируют, а не взламывают отношения депривации, отсталости, зависимости и бедности. С этих позиций особый исторический незападный попятный путь развития Востока кажется страшной химерой. А. И. Динкевич (ИВ РАН), ссылаясь в своем выступлении на данные В. Г. Горшкова, распространяет столь же пессимистический прогноз и на явно более успешный западный путь опережающего развития, который, по его мнению, также ведет в тупик, вследствие "спонтанного развития материальной цивилизации и грубого нарушения баланса между природой и обществом".

Вторая, более оптимистическая, позиция была представлена в выступлениях ряда страноведов-экономистов - В. Н. Уляхина, Н. Н. Цветковой (оба - ИВ РАН), А. И. Салицкого, которые показали примеры успешного "встраивания" некоторых отраслей производства различных стран Востока в систему мировых координат. Но и в этом случае глубокие структурные изменения не могут поступательно протекать в слишком высоком темпе. В китайской доктрине опережающего экономического развития есть понимание того, что "волны прорывов неизбежно сменяются попятными движениями", стадиями отката, требующими социальной корректировки. К такой благотворной корректировке, несмотря на вступление в ВТО, относится и крайне осторожное отношение к быстрому и бездумному открытию национального хозяйства мощной внешней экспансии. Рассматривая длительную динамику прямых частных иностранных инвестиций в Азии, Н. Н. Цветкова делает актуальный и для наших реформаторов вывод о том, что независимо от причин отсталости, глобализация мирового хозяйства даже при благоприятном инвестиционном толчке приводит к углублению неравномерности развития отдельных стран. Об успешной предпринимательской и товарно-хозяйственной динамике крупных стран Востока и Латинской Америки свидетельствует и анализ особенностей синтеза архаики и модерна в рыночных структурах, представленный В. Н. Уляхиным.

Третья позиция открыла дискуссию в рамках жесткого противостояния Запада и Востока. Одна из востоковедческих (или, если угодно, "антивосточных") точек зрения, представленная наиболее полемично, была сформулирована Л. С. Васильевым (ИВ РАН), который видит в растущей экономической, технологической, организационной и культурно-религиозной самодостаточности наиболее активных развивающихся стран не просто эффективное "встраивание" в постиндустриальное мировое капиталистическое хозяйство, но и, до поры, скрытый вызов самим основам функционирования современного евро-атлантизма как глобальной системы. Угрозу Западу составляют даже сами размеры ареала, не входящего в "золотой миллиард", где базовые ценности современной "потребительской" цивилизации встречают скрытое неприятие, а в ряде случаев и агрессивное прямое отторжение. На поверхности это явление наиболее остро проявляется в политике международных террористических организаций. Специалистам, однако, известны и иные формы функционирования центров концентрации власти, действующие по типу сетевых сообществ. Их хозяйственная практика, как показывает жизнь многочисленной заморской китайской диаспоры, оказывается гораздо более умело противостоящей кризисным спадам производства и более конкурентоспособной, чем современные рыночные структуры принимающих промышленно развитых стран. Восток, по мнению Л. С. Васильева, выступает в своем противостоянии Западу широким фронтом, почти не скрывая своего грядущего превос-

стр. 163

ходства. Выход из складывающейся ситуации видится во всемерном наращивании мер защиты от реализации данного сценария.

В выступлении В. А. Мельянцева было представлено сквозное сопоставительное сравнение количественных показателей экономического роста Востока и Запада. В большом историческом пространстве Нового времени весьма интересной выглядит динамика догоняющего развития Запада. Его суммарный производительный и потребительный потенциал и к началу XIX в. не был господствующим в мировом хозяйстве. "По экономической мощи Китай вдвое превосходил крупные страны Запада, которые в совокупности уступали также Индии". Нынешний успех обратного догоняющего развития наиболее динамично развивающихся стран Востока не в последнюю очередь связан с почти полуторакратным увеличением доли "человеческого капитала" в совокупном капитале развивающихся стран.

В этом контексте негативным контрастом смотрится "рентная, а не прибыль-ориентированная" экономика России. Пагубная неопределенность ее стратегии выглядит особенно неблагоприятной для развития человеческого капитала. "Недовложения в человека на фоне реального обесценения прошлых инвестиций в человеческий фактор, безынициативная работа и растущая апатия населения" также способствуют тому, что, несмотря на беспощадную эксплуатацию природных и человеческих ресурсов, исторический разрыв между Россией и развитыми странами в подушевом потреблении увеличился в полтора-два раза: "Если в 1913 г. мы отставали от развитых стран примерно в 3.5 раза, то в 1990 г. - в 6 раз". Реальную цену прекраснодушным иллюзиям интеграции России в "цивилизованное" сообщество показывает востоковедный анализ опыта прививки общечеловеческих ценностей на африканском континенте.

Л. В. Гевелинг (ИСАА) на африканском материале убедительно показал, что продвигаясь вперед по пути модернизации своих политических систем, некоторые государства этого региона вдруг самым загадочным образом оказывались где-то далеко позади остальных. Усиливая центральную власть, правительства зачастую добивались лишь ее ослабления. Процессы демократизации мостили дорогу автократии. Как отмечал В. С. Мирзеханов, "там, где власть вынуждена постоянно наращивать механизм контроля за контролем, разрывы по вертикали между социумом и структурами власти неизбежны". Системный кризис подобного типа сопровождается наступлением низкосинергетической фазы, характеризующейся проявлением отрицательных социальных черт населения, криминальной экспансией во власть, социально-политической диссоциацией и возникновением фиктивных политических субъектов.

Некачественные формы синтеза приводят, по мнению Н. А Симония, к вырождению и высокого реформаторского романтизма и повседневного, будничного прагматизма. Хорошо известно, отметил он, что демократические по форме институты в условиях незрелого общества порождали не только авторитаризм, но и наиболее крайние его проявления - тоталитаризм и фашизм. К сказанному можно добавить, что в современных условиях к этим "самовозгорающимся" формам социальной инверсии прибавился и международный терроризм. Он, по оценке Г. И. Мирского, стал вслед за этапами политического, а затем и экономического освобождения Востока, двигателем третьего этапа духовно-идеологической деколонизации (деглобализации) исламского мира.

Завершал современную востоковедную дискуссию о распространении негативных (бездуховных процессов и возможном культурном противодействии им со стороны мирового сообщества эмоционально насыщенный разговор о радикализации восточных общин и о взаимопроникновении традиционного фундаментализма как "вечного" спутника мультикультурализма в живую ткань современного общества. С. В. Прожогина (ИВ РАН) на примере франкофонного ареала современного Востока попыталась показать роль духовного переживания катаклизма и распада традиционной картины мира в сознании современных жителей Магриба и их собратьев, эмигрировавших во Францию. По словам Г. И. Мирского, имплицитный европоцентризм маскирует свое реальное отношение к инокультурной среде подчеркнутой политической корректностью. Даже сам термин "ориентализм" как восточная ментальность в западном научном сообществе встречается в штыки.

На противоречивой попытке утверждения равноценности культур в поликультурном движении Франции от унитаризма к плюрализму остановился и А. Е. Гордон (ИНИОН РАН). По его мнению, эра государств-наций сменяется наступлением времени суперэтносов. Сама проблема становления культуры многообразия осмысливается все же с большим трудом, особенно после господствовавшей еще до недавнего времени жесткой имперской линии на ассимиляцию национальных и культурных меньшинств. Отметим и заключительный вывод. "Каждый культурный аре-

стр. 164

ал формирует свою культуру многообразия, а это означает, что вопреки популярной и влиятельной концепции, внимание востоковедов (как и западоведов) в первую очередь должна привлечь внутрицивилизационная коллизия на всех ее уровнях - глобальном, региональном, локальном и, может быть, важнейшая из всех на индивидуально-личностном уровне".

Этот вывод перебросил долгожданный мостик от исследований современного Востока к широко представленным на конференции традиционным исследованиям восточного мира. Т. П. Григорьева (ИВ РАН), раскрывая тему "Дао мира и человека" обрисовала не только путь превращения цивилизации из средства в цель развития, но и показала принципиально иную роль культуры как средства для духовного восхождения человека. К этому общему дискурсу примыкало выступление Н. И. Тяпкиной (ИВ РАН), исследовавшей императивно жесткую регулирующую функцию государственно-цивилизационных институтов в правовой системе традиционного Китая. Все выступления "традиционалистов" отличал хорошо продуманный диахронический "проброс" из древности в современность или, точнее в ту ее часть, которую я бы условно назвал лимитрофной культурой больших зазоров. Эту область кросскультурных взаимопроникновений очень удачно осветил в своем исследовании "подражания Востоку" в дореволюционной российской общественной мысли С. В. Сопленков.

И все же самой главной неожиданностью традиционных штудий стало блестящее по замыслу и объему сопоставительных новаторских сравнений исследование А. Н. Мещеряковым формирования верховной власти в России и в Японии. Метод компаративистики позволил ему выделить не только набор важнейших сопрягаемых характеристик в двух моделях управления, но и "приземлить" абстрактные построения, спустив их на реальный событийный уровень властных, ритуальных, литургических и символических прав и обязанностей верховного владыки.

Подводя некоторые общие итоги дискуссии двух дней работы конференции, попытаемся представить общие выводы в виде отрадных и тревожных постулатов, которые, как представляется, требуют серьезного осмысления для поиска необходимых новых неординарных решений совместными усилиями теоретиков-обществоведов, специалистов-востоковедов и профессиональных политиков.

Во-первых, прежде всего вызывает уважение, несмотря на фактический разгром гуманитарной науки, непрерывная работа внутренней мысли, сквозные темы непредвзятого осмысления противоречий миросистемной реальности, которые стали характерной чертой становления подлинно независимого самосознания востоковедной науки.

Во-вторых, необходимо отметить наметившееся преодоление сложившихся лакун и "разрывов" не только в сфере традиционных и современных исследований Востока, но и в смежных областях междисциплинарных исследований отечественной истории и истории Востока. Справедливости ради укажем, что это столь нужное наведение мостов является главным образом заслугой ныне здравствующих отечественных востоковедов.

В-третьих, значительно продвинулись широкие сопоставительные исследования основных мировых цивилизационных центров. Эта работа идет как в устоявшемся ареале всего третьего мира, включая и современный Восток и нынешнюю Центральную Азию, так и в зоне действия стран и культур "золотого миллиарда". По образному выражению СМ. Иванова, востоковедам стал открыт "Запад на Востоке и Восток на Западе".

В-четвертых, стали более отчетливо прослеживаться ключевые формационные и цивилизационные противоречия, лежащие в основе нынешней глобальной ситуации. Глобализм как ведущее явление мировой идеологии абстрагируется от де-факто идущих процессов и от глобальных проблем современности. Поэтому требуются интенсивные коллективные международные усилия для более адекватного осмысления сложившегося парадоксального положения. Становится ясно, что ресурсно-экономические потребности современного форсированного производства, его эколого-антропогенные и социокультурные ограничители уже или еще не позволяют рыночным механизмам восстанавливать необходимое природо-хозяйственное равновесие и обеспечивать в долгосрочной перспективе адекватное решение критических проблем мирового развития.

В-пятых, завершая этот обзор, обратим внимание на наметившиеся новые фундаментально-аксиологические и научно-методологические достижения в наработке различных форм и видов знаний о Востоке как в рамках соединительных, так и в рамках единых межцивилизационных и межкультурных концепций. Есть все основания надеяться на преодоление в ближайшей перспективе существующего разрыва между накопленным и требуемым уровнем коллективного осмысления ключевых общественных проблем современности.

Permanent link to this publication: