Дискуссия о геостратегическом значении Средней Азии в международных отношениях начала XXI века ^* затронула проблему правомерности и пределов геополитики в условиях достаточно далеко продвинувшейся глобализации. В рамках дискуссии вряд ли уместно было специально рассматривать проблему, имеющую, на мой взгляд, принципиальное теоретическое и практическое значение. Редакция журнала любезно предоставила мне возможность сделать это в отдельной статье-эссе, которую я и выношу на суд читателей, подчеркивая ее дискуссионностъ. Естественно, в какой-то мере здесь будут отчасти повторены -но и развиты - положения, высказанные мной в ходе дискуссии.

От частного к общему или от общего к частному? От примера, ситуации, case study к выводам о системе международных отношений в целом? Или от представления о том, куда и как эволюционирует эта система, - к анализу того, чем оборачивается ее эволюция в разных районах земного шара? Каждый из двух подходов правомерен, в идеале они должны дополнять друг друга, образуя единое целое. Но сочетание этих подходов и анализ их взаимодополняемости - задача для монографии. Методологической канвой данной статьи избран принцип "от общего к частному", как более близкий научным интересам и опыту автора.

Общее в данном случае - две взаимоисключающие модели, каждая по-своему объясняющая движущие силы и перспективы мира и места России в нем: геополитическая и глобалистская.

Первая традиционна, видит причины смен миропорядков и самого движения истории в борьбе ведущих держав определенного периода, эпохи и рассматривает такое соперничество как инвариант, постоянное и неотъемлемое качество системы международных отношений. По ходу дела меняется состав игроков, но сама игра и ее базовые правила остаются прежними. Тот, кто хотел бы оказаться в числе чемпионов, должен играть именно в эту игру: подмена ее иной невозможна в принципе.

Глобалистская модель исходит из того, что впервые в истории мир стягивается в единое целое в экономическом, информационном и других отношениях, включая политические, военные и правовые. В таком едином целом правила игры и сама игра принципиально иные по сравнению с миром геополитики. Там, где есть соперничество и противоборство, постоянно грозящие перерасти в войну и часто в нее переходящие, не может быть места общности любого рода - и наоборот. В глобализированном мире критерии успеха, пути к нему, возможности его удержания и развития должны быть совершенно другими, чем в мире геополитики. Лучше или хуже, вопрос вкуса. Но - иными, и это важно для практики и теории.

^* См.: Восток (Oriens). 2003. N 3. С. 64 - 125.

(c) 2003

стр. 128

Оценивая ситуацию в мире или в любом из его регионов с позиций интересов России, нельзя, очевидно, абстрагироваться от тенденций глобализации, сколь бы противоречивы и незавершенны эти тенденции ни были. Комплекс военно- политических событий 2001 - 2003 гг. в Ираке и вокруг него будет совершенно по-разному прочитываться в геополитической модели (где он выглядит обычной агрессией имперской державы в целях получения геополитически выигрышной позиции для контроля над главным нефтедобывающим регионом планеты) и в модели глобалистской (где главная цель военной акции, предпринятой США весной 2003 г., - установление политического и правового прецедента, на базе которого можно будет в следующие 7 - 10 лет отстроить архитектуру глобального миропорядка с его исторически новыми нормами, процедурами, механизмами). Ясно, что выводы и рецепты для российской политики окажутся при этом различными до противоположности. Желательно, чтобы выбор между геополитической и глобалистской моделями (и какой-то третьей, если она возникнет) был осознан и рационален.

Цель автора - возможно более четко обозначить и сопоставить названные модели, оценить наиболее вероятные последствия их возможной реализации для внутреннего развития России и ее места и роли в мире, а также попытаться проследить, чем может стать чревато следование модели, вступающей в нарастающее противоречие с эволюцией фактически складывающегося миропорядка.

I

Возрождается ли в мире и его регионах (Средняя Азия здесь - важный для России, но лишь частный случай) геополитическая динамика баланса сил, схватка великих держав (каких именно?) за контроль - и зачем каждой из них нужен в современных условиях такой контроль, - или эволюция международно- политической среды имеет иные характер и направленность? Если верно последнее, то какие именно системообразующие черты обретает эта эволюция?

Сторонникам геополитического подхода ответы на подобные вопросы представляются, видимо, самоочевидными. Более того, геополитические терминология, взгляды на мир присущи официальным политике и доктринам Российской Федерации 1990-х - начала 2000-х годов, а подход в целом разделяют и активно продвигают многие эксперты, занимающие или занимавшие в недавнем прошлом влиятельные места в структурах исполнительной и законодательной власти, в научном мире России ¹ .

Геополитический склад ума поразителен. Оказывается, развязать центральноазиатский "узел проблем мировой экономики и международных отношений", притом "без насильственного передела мира", исключительно просто. Для этого нужны лишь "сознание, способное "верно увидеть проблему континентального размера", и воля эту проблему решить, не позволяя ни одному из новых претендентов на роль "глобального гегемона" встать "поперек дороги мировому развитию"" ² .

Начать с того, что узел проблем в Средней Азии завязался не сам собой, но стал прямым и закономерным следствием политики России. В истории были империи, разваливавшиеся в войнах и борьбе за сохранение любой ценой своих колониальных и прочих владений. Были другие, если не мудрые, то политически прозорливые, дарившие своим владениям независимость за пять минут до того, как иначе эти владения неизбежно терялись бы, причем с позором и большими жертвами. Если считать бывший СССР империей (или реконструкцией предшествовавшей ему Российской империи), то, пожалуй, впервые в истории нашлась империя, просто "отбросившая" все свои владения то ли в расчете на невесть какие дивиденды, то ли от жадности ("объедают Россию"), то ли по нежеланию или неспособности думать дальше чем на полхода вперед. Но именно отбросившая: в отличие от Прибалтики, среднеазиатские

стр. 129

союзные республики бывшего СССР выходить из Союза не стремились, за такой суверенитет не боролись, и даже после того, как распад Союза стал свершившимся фактом, еще не один год явно надеялись на возможности России и СНГ. Причем, чтобы быть до конца точным и честным, нельзя не вспомнить, что отбросил эти республики не бывший СССР, а три государства, представленные в Беловежской пуще. И прежде всего Россия - без нее не могли бы состояться ни роспуск Союза, ни подобное отбрасывание.

Независимо от отношения автора и читателей этой статьи к США, последние вовсе не вытесняли Россию из Центральной Азии. Напротив, они долго и терпеливо ждали (при Б. Клинтоне, за что его сейчас в своей стране не все поминают добрым словом), пока легитимность постсоветских структур в России и других новых независимых государствах не укоренится и не укрепится настолько, чтобы сделать невозможным возврат к советской системе. Причем США терпеливо ожидали этого результата даже в тех случаях, когда отдельные постсоветские режимы оказывались откровенно диктаторскими и, по сообщениям мировых СМИ, не брезговали приторговывать наркотиками и доставшимся от СССР оружием. США пришли в Центральную Азию всерьез и, видимо, надолго, когда описанная цель была гарантирована и когда они уже не могли не прийти: в контексте борьбы с международным терроризмом после 11 сентября 2001 г. Государства Центральной Азии приветствовали приход США и оказали им посильную поддержку в период операции США в Афганистане. Сама Российская Федерация присоединилась к США как союзник по антитеррористической борьбе (и пока, даже при разногласиях в подходе к проблеме Ирака, не заявляла о разрыве этого союза). История знает союзы, в которых одни их участники интриговали против других. Есть такие союзы и ныне. И все же непонятно, как можно оставаться союзниками, одновременно пытаясь вытеснять США с одного из центральных плацдармов борьбы с международным терроризмом (даже если бы это оказалось России по плечу)? Соединенным Штатам, напротив, не надо "вытеснять" Россию из Центральной Азии: достаточно пассивное их присутствие дает странам-хозяевам отдачу, существенно большую, чем все, что по самому большому счету могла бы предоставить в настоящем и в обозримом будущем Россия.

"Отдайте нашу империю назад, мы передумали!" - звучит, конечно, презанятно. Но зачем стенать - берите, если для этого ничего сверх видящего проблему сознания (оно, бесспорно, есть) и воли не надо! Ни ресурсов, ни армии, ни полнокровной эффективной экономики, ни полностью зависящих от имперского центра местных элит, ничего! Просто понял, решил и сделал. Правда, попутно возникает вопрос, как не позволить претендентам на глобальную гегемонию "встать поперек дороги" мировому развитию...

Во-первых, сколько их, этих претендентов? Точно не один, если стоит число множественное. И не хилые, надо думать, ребята, коль на гегемонство замахиваются, притом аж на глобальное.

Во-вторых, если кто-то хочет встать поперек дороги, даже и с самыми благими намерениями, то "дорога мирового развития" есть? И она известна хотя бы желающему ее перегородить: иначе куда вставать-то?

В-третьих, если такая дорога существует и кому-то известна, то каков характер взаимосвязей между "дорогой мирового развития" и "претендентом на роль гегемона" (тем более - "глобального") как явлениями? Очевидно, гегемон, по определению, не последний участник движения на этой дороге. Глобальный гегемон может либо возглавлять процесс мирового развития, идти в авангарде - тогда препятствовать ему означало бы бороться против самого развития, т.е. влезать в "нишу" политической реакции и заниматься заведомо бессмысленным и безнравственным делом. Но гегемон в принципе способен сам быть главной преградой на пути развития (если, повто-

стр. 130

рюсь, этот путь есть и он известен). Какие критерии позволяют более или менее надежно отличать гегемона-полезного лидера от гегемона-препятствия? И если потенциальный оппонент на деле оказывается гегемоном, еще и глобальным, и при всем этом препятствием, то не означает ли подобное сочетание, что сей гегемон в состоянии заставить мировое развитие свернуть и пойти по какой-то иной дороге, сделать зигзаг или вообще мутировать?

Наконец, если гегемон - препятствие, то как практически сдвинуть его с дороги мирового прогресса "без насильственного передела мира"? Можно, конечно, вежливо попросить его освободить проезжую часть. Ну, а если не послушает? Гегемон же все-таки, да еще и глобальный. К тому же в истории, особенно в геополитической ее части, мировое развитие пробивало себе дорогу именно через насильственные переделы мира. И если теоретически мыслим другой, ненасильственный путь (неважно, каким он мог бы быть), то оставался ли бы этот путь в рамках геополитических сознания и практики или переходил бы (увлекая и нас за собой) в иное духовное и международно-политическое качество?

С гегемонами можно, иногда необходимо бороться. В конечном счете всякий гегемон когда-то еще им не был и рано или поздно таковым не будет. На заре человеческой мысли борьба с гегемонами подчинялась инстинкту или диктовалась полной безысходностью собственного положения. Ныне к России не приложимо ни последнее, ни, будем надеяться, первое. В современном мире хотелось бы разобраться не только в аргументах в пользу такой борьбы, но и в особенностях среды и условий ее гипотетического ведения, а также в вероятных последствиях победы в ней - сколь бы проблематичными ни казались такая борьба и тем более победа в ней даже самим ее сторонникам.

II

Главный аргумент в пользу не столько даже целесообразности, сколько почти неотвратимости подобной борьбы - "геополитическая интерпретация истории" (не международных отношений, замечу, но именно истории, т.е. того самого мирового развития). Уточняется: "такое понимание исторического процесса, в центре которого стоит изменение форм территориально-политической власти в пределах географии планеты" ³ . Не буду касаться туманности последней формулировки (что значит "изменение форм власти": ее структур - от вождя племени до современной демократии? границ четких властных образований? пределов их фактического влияния? Что такое "в пределах географии планеты": завуалированное указание на чье-то стремление к мировому господству? констатация, что геополитика не стала пока космополитикой?). Достаточно того, что геополитический подход распространяется на объяснение всей истории.

Фактически подобным утверждением делается заявка на замену формационного подхода к объяснению Истории геополитическим. Почему именно формационного, а не, к примеру, цивилизационного? Потому, что только формационный подход четко ставит проблему развития вообще, мирового развития в частности, и предлагает критерии для измерения и оценки того и другого. Можно не соглашаться с этими критериями и с самим подходом, но нельзя отрицать, что в основе формационного подхода лежит именно идея развития. Цивилизационный подход на этот счет более невнятен: он не отрицает развития как такового, но и не ставит его во главу угла, не дает четких критериев его оценки, периодизации.

Геополитический подход к Истории, по логике, отрицает саму идею развития: если все определяют геополитические факторы, то история есть броуновское движение, непрерывная смена гегемонов, но никак не развитие в философском смысле это-

стр. 131

го понятия. "Дорога мирового развития" неизбежна в том или ином ее виде в рамках формационного подхода; допустима, но с большой натяжкой в рамках подхода цивилизационного (у каждой цивилизации своя дорога; развитие складывается из множества дорог, и нет уверенности, что все они идут хотя бы примерно в одном направлении). При геополитическом подходе "дорога мирового развития" как феномен - нонсенс, при игре сил стихии никакая магистраль невозможна в принципе. То, что представляется таковой ретроспективно, не более чем иллюзия, мираж или самообман. Все некогда происшедшее имело свои причины, и задним числом последовательность причин и следствий выглядит не только логичной, но и единственно возможной. Отсюда - впечатление некоего "пути" и неизбежно присущих ему закономерностей, а экстраполяция пройденной его части в будущее создает картину "дороги" или даже "магистрали" с возможностью больших или меньших отклонений от нее. Но в момент события всегда есть альтернативность, а события социального, в жизни человека и общества происходящего - еще и выбор ⁴ .

Начало геополитического подхода скрыто мощными последующими идеологическими и политическими напластованиями. Он возник как одно из средств объяснения движущих сил отнюдь не истории, но внешней политики государств и (через нее) динамики международных отношений, связав внешнюю политику и условия ее успешности с такими факторами, как географическое положение страны и ее размер, климат, топография, наличие и набор у нее природных ресурсов, демография, уровень технологического развития и общий военно-экономический потенциал. На рубеже XIX-XX вв. признание всех перечисленных факторов как значимых для внешней политики было, без преувеличения, открытием. Напомню, что в то время в науке о международных отношениях (еще далеко не теории этих отношений - последняя возникнет много позже) доминировали история дипломатии, всеобщая история (реестр войн и договоров) и нормативно-правовой подход, на базе христианской этики и европейского права пытавшийся сформулировать, какими должны быть (а следовательно, на деле не являются) отношения между тремя группами стран - цивилизованными, полу- и нецивилизованными ⁵ . На этом фоне обращение к материальным аспектам и детерминантам международных отношений было важным шагом вперед и одним из направлений критики подхода нормативного (другими направлениями были сформировавшийся в то же время, что и нормативный подход, марксизм и впервые заявивший о себе в работах М. Вебера как реакция на идеалистическую нормативность "политический реализм" ⁶ ). Но обращение к реальным факторам вместо умозрительных схем само по себе - еще не теория, и классиков геополитики ждал жестокий конфуз.

А. Мэхэн полагал ⁷ , что поскольку океанские и морские пространства образуют единое целое, и поскольку морской транспорт по способности перемещать огромные массы грузов и по эффективности намного превосходит транспорт сухопутный, то страна, могущая установить контроль над океаном, в случае осуществления этого вскоре выходила бы на доминирующие позиции в мировой политике. Способность обеспечить эффективный контроль над океанскими путями определялась, по Мэхэну, наличием мощного военно- морского флота, баз в других частях света и географической защищенностью, неуязвимостью страны, претендующей на то, чтобы контролировать мировые политику и экономику, взять на себя лидирующую роль в мире.

X. Маккиндер, соглашаясь с А. Мэхэном, что морские пространства и географическое положение страны имеют ключевое значение для понимания мировой политики, отстаивал иную позицию: для достижения гегемонии в мире важен контроль не над морями, но над жизненно важной частью суши ⁸ . В его понимании "Pivot area'V'Heartland" образовывалась срединной частью Азии (central Asia - так! не Central Asia), откуда всадники могли достигать других районов Азии и Европы. Не отрицая того, что морская мощь европейских стран сыграла важнейшую роль в эпоху Великих географических открытий и колониальных захватов, Маккиндер считал, что к концу XIX в. этот фактор исчерпал себя и первостепенное значение снова обретают пространства суши. По его мнению, государство, способное контролировать пространство между Германией и центральной Сибирью, сможет контролировать весь мир. Это убеждение он отлил в формулах:

Who rules East Europe commands the Heartland 
Who rules the Heartland commands the World Island 
Who rules the World Island commands the World.

стр. 132

Подчеркну: Восточная Европа для X. Маккиндера - пространство от Германии до Сибири, а "World Island" - Евразия и Африка, практически соединенные между собой сушей.

Здесь и начинаются нестыковки идей Мэхэна и Маккиндера с ходом международных отношений в XX в. и воззрениями современных российских геополитиков. Можно согласиться с тем, что контроль над морскими пространствами дает государству важные преимущества в его внешних делах, будь то военных или экономических. Но разве такой контроль сам по себе обеспечил США их нынешнее положение? Напротив, только с распадом СССР Соединенные Штаты, выйдя на позиции бесспорного и не имеющего сравнимых конкурентов мирового лидера, впервые в их истории начинают обретать (но пока лишь начинают) потенциал и возможность контроля над Мировым океаном.

Великобритания имела такой контроль (хотя не абсолютный - всегда находились соперники) на протяжении нескольких веков и еще сохраняла его в начале XX в. Но только ли его утрата стала причиной распада Британской империи - или, напротив, внутреннее положение этой империи предопределило ее проблемы и поражения, в том числе утрату господства на море? ⁹

Применительно к воззрениям А. Мэхэна еще можно спорить. Так, сочетание военно-морских и космических сил открывает перед их обладателем в XXI в. беспрецедентные военные и прежде всего гражданские возможности (какие, тема отдельная ¹⁰ ). Дадут ли эти возможности to command the World в англоязычном смысле сих слов, покажет время. Но если следовать X. Маккиндеру, то международные отношения XX столетия пошли совсем не тем путем. "Восточной Европой" правили отчасти Германия, по большей же части бывший СССР. Ни одна из этих стран, однако, не имела доминирующего влияния в комплексе Евразия-Африка и даже отдаленно не подошла к тому, чтобы быть в состоянии command там. Основное влияние здесь имела в первой половине прошлого века Великобритания, во второй его половине ее стали все заметнее вытеснять и замещать США.

Пользуясь методом "доказательства от обратного", правомерно допустить, что если идеи X. Маккиндера верны и если США с рубежа 1990-х годов или несколько ранее действительно command the World и бесспорно имеют сильные и пока укрепляющиеся позиции во всем World Island, то именно США должны сейчас править пространством от Германии до центральной Сибири. Что касается Польши, государств Прибалтики, с этим можно согласиться (вступили в НАТО и проявили там себя "святее папы римского" в поддержке США). За Белоруссию идет борьба. А вот как быть с Россией...? С другой стороны, если США пока не правят европейской Россией, а только стремятся к этому, то как им удалось добиться всего остального? Как ни расценивай нынешние евразийские, российские и мировые реалии, складываются они явно не по X. Маккиндеру. Казалось бы, есть повод для размышлений...

В США это поняли еще задолго до середины XX в. Н. Спайкмен ¹¹ попытался преодолеть противоречие, дополнив идею Heartland ("срединной земли", которой слишком явно был СССР) концепцией окружающей ее Rimland - пояса государств и союзов по периметру Heartland, контроль над которыми должен был нейтрализовывать мощь и влияние Heartland/CCCP. Этой цели вроде бы служили созданные Соединенными Штатами союзы НАТО в Европе, СЕНТО в Западной и СЕАТО в Восточной Азии. Концепция Rimland породила позже "теорию домино" - выпадение из пояса союзов одной страны разрушало весь пояс. В начале 1990-х 3. Бжезинский ¹² , фактически восприняв евроконтинентальную трактовку понятия "геополитика", дополняет схему Н. Спайкмена (в 1970-е изложенную им в виде концепции "мягкого подбрюшья" СССР) идеей расчленения Heartland/России: видимо, очень не хотелось даже теоретически отдавать контроль над Heartland, так и не доставшийся СССР, какой-то постсоветской "половинке" бывшего Союза. Подчеркну, что в англоязычной литературе все перечисленное именовалось political geography - политической географией (о причинах ниже).

В Европе понятие Geopolitik возникло в Германии после Первой мировой войны и означало там "использование научного знания для служения целям национального режима" ¹³ . Иными словами, для германских авторов того времени геополитика была прикладной наукой (включавшей черты внешнеполитической доктрины) и политико-идеологической дисциплиной, откровенно направленной на обслуживание целей и интересов государства, причем не только внешнеполитических. В рамках так понимаемой Geopolitik немного позже родилась концепция Lebensraum - "жизненного пространства", практически немедленно воспринятая и поднятая на щит нацистами. В 1924 г. в Мюнхене под руководством К. Хаусхофера основывается первый

стр. 133

Институт геополитики (год и место его основания весьма красноречивы). После прихода к власти в 1933 г. А. Гитлера К. Хаусхофер становится одним из его самых влиятельных советников по внешней политике. И хотя англоязычное geopolitics стало калькой с немецкого Geopolitik, сам термин в американской и британской литературе оказался надолго дискредитирован ¹⁴ .

Этот краткий обзор позволяет сделать ряд выводов, существенных для рассматриваемой темы:

1) геополитика не объясняет международных отношений, тем более истории. Она в лучшем случае помогает лучше понять внешнюю политику ведущих империалистических держав своего времени, каковыми в разное время были Великобритания, Германия, Россия, США; в худшем - выступает апологетом такой политики. Можно принимать или не принимать это ее социальное служение, но нельзя не признать, что в этом качестве геополитика сыграла роль предтечи официальных внешнеполитических и стратегических доктрин второй половины XX в., не более;

2) в той мере, в какой геополитика способна объяснить нечто, этим последним оказываются фактически только межимпериалистические отношения и соперничества соответствующей эпохи. Да, в прошлом Россия боролась с британским проникновением в Среднюю Азию, а ныне вынуждена противостоять американскому. И в том, и в другом случае мнением, интересами, устремлениями народов Афганистана, Ирана, Узбекистана и других государств региона никто не интересовался. Эти страны и народы были не более чем объектами "большой политики", пешками на "большой ¹⁵ шахматной доске" игроков-империй;

3) пусть так: в конце концов, можно проводить и откровенно империалистическую политику, даже добиваться на этом пути успеха. Но тогда (хотя бы ради этого самого успеха) надо честно отдавать себе отчет в том, что империалистическая политика эффективна при условии, что она проводится империалистическим же государством; что для ведения и удач такой политики оно должно быть организовано как империя. В истории такое равновесие устанавливалось естественным путем, стихийно. В современном высококонкурентном мире у России на ожидание, пока ее внутреннее устройство снова примет имперский вид и качество, уже просто нет времени. Ряд авторов (особенно А. Г. Дугин) говорят о необходимости возрождения имперской России. Они хотя бы последовательны в этой части своих воззрений;

4) геополитика все же требует наличия соизмеримых игроков и заведомо исключает из игры "легковесов" на важнейшем для данного отрезка истории участке. В лучшем случае им отводится роль мальчика, подающего мячи играющим на "чемпионате мира" - и, естественно, роль объекта гегемонии и расходного материала в геополитической партии империй. Но возможна ли геополитическая схема отношений в условиях значительного отрыва одного игрока даже от ближайших соперников? Не трансформируется ли при этом геополитическая система в глобальную империю - в историческом и философском планах не вечную, а в конкретно-политическом весьма реальную? Но империя - это уже не международные отношения, а некая целостность, в рамках которой отношения, бывшие прежде международными, перешли во внутриимперские. Глобальная империя - это единый и целостный мир, хотя политическое качество такого мира у многих вызывало бы неприятие. К тому же глобальных империй, по определению, не может быть более одной. Или империя глобальна - и тогда она только одна; или империй две и более, но тогда ни одна из них не является глобальной. Иными словами, глобальная империя уже не руководствовалась бы геополитикой, а отрицала бы ее. Глобализация может принимать и неимперские формы (о них ниже); но и они (все вместе и по отдельности) отрицают геополитику на том же основании: глобализация есть становление целостности, а внутренняя жизнь единого целого строится по иным законам, нежели отношения между множеством разных целостностей.

стр. 134

III

He будем морализировать и рассмотрим возвращение России к империи и имперской политике как гипотетический вариант. В истории империями становились не столько по желанию (хотя оно в соответствующих случаях всегда присутствовало), сколько в силу стечения обстоятельств. Но поскольку разворот к империи для современной России означал бы преднамеренный и осознанный выбор, то прежде чем его делать, логично хотя бы в порядке первого приближения уяснить, что необходимо для возврата к империи (одного желания и воли может оказаться недостаточно); каковы были бы шансы на успех в подобном начинании; к какому типу империи имело бы смысл возвращаться или стремиться; что получала бы Россия в случае успеха и какова могла бы оказаться расплата за неудачу неоимперского начинания.

В мире после Второй мировой войны (не после распада СССР, а именно после 1945 г.) в целом доминировали США. В относительных экономических показателях их доминирование неуклонно снижалось. На протяжении всего полувека СССР превосходил США по количеству накопленных вооружений; Россия до сих пор превосходит их по численности хранимого боезапаса ядерных сил ¹⁶ . Но в абсолютном выражении мощь США в 1940 - 1990-х годах только возрастала. А главное, по совокупности параметров (военный потенциал, уровень и диапазон научно-технического развития, объемы и качество экономики, финансы и роль доллара в мире, масс-культурное влияние за рубежом и пр.) ни одно другое государство или группировка государств не сравнимы с Америкой. Более того, разрыв между США и ближайшими к ним по названным показателям странами продолжает увеличиваться.

С исторической точки зрения не бывает ничего вечного, и такое положение может когда-то измениться в худшую для США сторону. Но возможно и другое. На протяжении XX в., особенно второй его половины, мир пережил беспрецедентный рывок в развитии материальных основ жизни человечества как рода. Этот период не имеет себе равных ни по масштабам перемен, ни по приращению информации и знаний, ни по концентрации изменений во времени: наиболее драматическая его часть (с рубежа 1960-х) приходится на время жизни одного, максимум двух поколений людей. Логично предположить, что последние полвека - период по меркам Истории мгновенный, - как минимум создали предпосылки и основу для какой-то качественной "мутации" социально-исторической эволюции человечества. Если так, то отрыв США и "золотого миллиарда" от остального человечества - отрыв не по уровню жизни (тут разрыв между "верхами" и "низами" бывал в разные времена куда значительнее), но по антропо-техническому качеству развития, -может оказаться уже необратимым (как необратим отрыв развитых государств от тех, что одной ногой стоят еще в родоплеменных отношениях, или как необратим отрыв человека от иных форм и видов биологической жизни). Лет через 100 - 150 ответ будет.

Но пока мир такой, какой он есть. Игроков, геополитически сопоставимых с Соединенными Штатами, в нем в данное время нет. На эту роль не годятся ни Япония и Евросоюз, финансово-экономически давно составляющие с США единое целое; ни Китай, возможности которого впечатляюще растут, но пока по очень многим параметрам далеки от уровня развитого мира, особенно в расчете на душу населения. Россия сопоставима с США только по запасам накопленных стратегических вооружений; доли же двух этих стран в мировом валовом продукте - около 1.5 и 20% соответственно.

Какая геополитическая игра возможна в подобном мире? На мой взгляд, на глобальном уровне - никакой. В лучшем случае страны следующего за США уровня смогут соединенными усилиями подправить в ту или иную сторону (не обязательно к большей сдержанности) позицию и политику Вашингтона по каким-либо конкрет-

стр. 135

ным вопросам, не имеющим для него императивного значения. На региональном и субрегиональном уровнях "локальные геополитики" возможны в одном из трех случаев: если это почему-либо прямо устраивает США и/или группу ведущих государств; если это никак не мешает политике названных государств и не задевает их интересов; если ресурсы и возможности Америки и союзных ей стран окажутся геополитически растянуты в такой степени, что на тот или иной регион у них уже просто не останется сил и внимания.

Прямой и откровенный курс на построение новой империи (механическое возвращение к Российской империи второй половины XIX в. или к СССР заведомо невозможно) наталкивался бы прежде всего на мощное противодействие США. На протяжении 1990-х годов мои американские собеседники (в конгрессе, министерстве обороны, госдепе) много раз и в один голос говорили мне, что Соединенные Штаты еще могли бы примириться с экономической реинтеграцией постсоветского пространства - при условии, что она произойдет на рыночных основах и абсолютно добровольно со стороны всех ее участников. Но с его военной и политической реинтеграцией США мириться не станут и будут ей противодействовать всеми (при этом особенно подчеркивалось - "всеми") доступными им средствами. Не верить этим людям, представлявшим и республиканскую, и демократическую части внутриполитического спектра США, лично у меня нет никаких причин.

Поэтому - а также в силу острого дефицита всех видов ресурсов (политических, финансово-экономических, военных), - неоимперская стратегия России должна была бы быть не прямой и не явной. Разумно было бы делать ставку на ослабление США как главного противника изнутри под грузом их внутренних противоречий; на растягивание обязательств и вовлеченности (желательно военной) Америки в различных районах мира; или на сочетание первого и второго. Маскировка такой стратегии потребовала бы поддержания внешне корректных, даже дружественных отношений с США (не исключающих, конечно, возможности временных и частных разногласий -правдоподобнее будет).

Но стратегия на ослабление главного оппонента изнутри и его собственными руками не гарантирует ни желаемого результата, ни даже ориентировочных сроков его достижения... Ускорению событий послужил бы союз с другими слабыми, но амбициозными игроками против общего превосходящего противника. Но подобный союз делал бы фактически проводимую стратегию зримой. Главное же, он нуждается в заинтересованности и согласии других слабых при наличии у них нужной амбициозности - а умные "слабые" или не амбициозны, или удачно скрывают это.

Таким образом, шансы на успех России на пути строительства неоимперии в философско-историческом смысле есть, но в практическом плане шансы эти не поддаются операциональной оценке. Видимо, во многом они будут зависеть и от того, создание империи какого типа станет целью России (если такая цель будет поставлена). Тут нет возможности разворачивать историческую типологию империй, ограничусь поэтому замечаниями самого общего свойства.

Империи древности, европейского средневековья, нового времени объединяет только общность названия. На практике это образования, различавшиеся между собой по всем без исключения принципиальным параметрам: движущим силам имперской политики, социально-экономической природе и политическому устройству метрополий, целям имперской политики и завоеваний, механизмам управления империей и пр., - и по внутренней и международной среде, в которой они создавались, функционировали и распадались.

Даже если ограничиваться только периодом капитализма, то самый общий взгляд на проблему обнаруживает несколько качественно разных этапов "имперского строительства". Первым шло классическое военное завоевание с целью получения материальных ресурсов и укрепления через обретение империй международного статуса стран-метрополий: наличие колоний как бы подкрепляло и обосновывало претензии метрополий на особую роль в европейской

стр. 136

и мировой политике, а приток ресурсов позволял до поры такие претензии реализовывать. По мере того, как на военно-силовое поддержание империй затрачивалось все больше средств и жизней, жесткое и голое насилие уступило место признанию политической независимости бывших колоний и одновременно созданию системы финансово-экономической зависимости новых государств вначале от бывших метрополий, позднее от западного мира в целом. К рубежу XX-XXI вв. наибольшего для себя эффекта добились те силы и государства Запада, которые с самого начала (или уже достаточно давно) делали ставку на механизмы экономической открытости, рынка и политических свобод.

Если воспринимать современные США как империю (оговорюсь - если; возможны и другие точки зрения ¹⁷ ), то нельзя не видеть, что объектами ее "колонизации" выступают прежде всего самые развитые страны. Операция НАТО в Боснии показала неспособность стран ЕС осуществить какую-либо, даже ограниченную кампанию даже в Европе без практической поддержки США. Иными словами, безопасность Европы, Японии и Запада в целом в решающей мере зависит от Америки. Нежелание некоторых европейских стран воевать в Ираке никак не тождественно даже слабой попытке утвердить военно- стратегическую независимость их от Соединенных Штатов. Но американское лидерство, наряду с военными, закрепляется также технологическими и информационными средствами (защищенными авторским правом и системой соглашений о непередаче третьим странам, даже в рамках НАТО, того, что может поступать из США в порядке двустороннего сотрудничества). В экономической и финансовой сферах Соединенные Штаты давно добились такой взаимозависимости ведущих стран Запада, что реанимация былых "межимпериалистических противоречий" вряд ли возможна. Что касается стран "третьего мира", то они конкурируют между собой за привлечение западного капитала и заинтересованы не в ослаблении и подрыве существующего миропорядка (при всех его очевидных минусах и издержках), а в умножении разнообразных выигрышей, получаемых ими и их элитами в рамках этого порядка.

Социология американской империи выглядит, таким образом, крайне необычно. Под наиболее жестким, уверенным и эффективным контролем США оказывается не мировая периферия (как всегда бывало в истории всех империй), но наиболее развитая часть мира. Правомерно утверждать, что для США непосредственной периферией их интересов оказываются все остальные развитые и среднеразвитые страны. По отношению к этим странам допускается наличие у них своей периферии при условии бесспорной лойяльности "государств второго эшелона" Соединенным Штатам и тому миропорядку, в котором и при котором их лидирующее положение в нем не испытывает вызовов ни с какой стороны, а угрозы такому положению Америки устраняются при необходимости общими усилиями США и стран "второго эшелона".

Мир, таким образом, оказался поделенным "по вертикали" не на два, как было в прошлом (центр и периферия, метрополии и колонии, развитые и неразвитые страны и т.п.), но, как минимум, на три уровня. Вершину иерархии государств современного мира занимают Соединенные Штаты, положению которых в обозримом будущем сильнее всего угрожает лишь их собственная неспособность справиться с проблемами внутренними и своей роли и места в мире, если и когда такая неспособность проявится. На следующем уровне обосновались и прочно занимают его региональные центры развития, прежде всего Япония и объединенная Европа. С Америкой их объединяют не только двусторонние связи во всех областях, но и международные организации, создающие политические режимы для всех видов гражданской (невоенной) деятельности. Эти организации (ВТО, МВФ, ООН и другие) простирают свою активность, процедуры и нормы и на следующий, третий уровень ¹⁸ , на котором находятся страны мировой периферии, устанавливая для них (как и для государств "второго эшелона", и отчасти для самих США) единые правила игры, в целом отвечающие интересам и представлениям Соединенных Штатов, но не исходящие непосредственно от последних. Все это не имеет ничего общего с империями классического (XVIII-XX вв.) и тем паче более ранних типов и периодов - а значит, неизбежен вопрос, в какой мере геополитические модели способны описывать взаимодействия не однопорядковых игроков, выступающих на двухмерной площадке (как бы в одной плоскости), но процессы в многоуровневых иерархиях (трехмерных структурах).

Исследование империй на предмет их типологии может выявить множество нюансов. Для меня здесь важна принципиальная "мораль": империи бывают разными. Если Россия вознамерится строить империю по стандартам времен раннего колонна-

стр. 137

лизма, то не исключено, что она может получить в этом неявную поддержку даже тех же США, которым могут потребоваться государства-полицейские в различных районах мира при условии, что эти страны будут действовать в общем русле проводимой Вашингтоном стратегии "программирующего глобального лидерства" ¹⁹ . Но империя "морально устаревшего" типа прочно закрепляла бы саму Россию где-то в арьергарде мирового развития. Существование подобной империи могло бы тешить только самолюбие и подпитывать комплексы тех, кто, по американской поговорке, считает, что лучше быть первым на деревне, чем вторым в мире. "Империя будущего", если таковая возможна, появится лишь на наиновейшей информационной, технологической, экономической и идейно-политической основе: той самой, к созданию которой Россия еще только стремится (по крайней мере вербально). В истории каждая следующая волна империй не повторяла предыдущую, но воспроизводила "идею империи" на новом витке развития.

Какая империя нужна (если нужна) России: "Победа" конца 1940-х или "Порше" образца 2004 года? "Победа" (скопированная с американских предшественниц) была хороша для своего времени, но повысит ли она престиж того, кто сегодня выедет в ней на улицы Москвы, Пекина или Нью-Йорка? А главное, даст ли она какие-то реальные преимущества в движении по этим улицам? К тому же до момента, когда империя-"Победа" (не говоря о "Порше") будет обретена и станет способна поддерживать и кормить страну (если подобное вообще случится), ждать явно десятилетия. Империя же, которая бы не кормила (империя-символ, империя-статус, фетиш) была нонсенсом еще во времена королевы Виктории (хотя спустя 200 - 300 лет такую империю вспоминают в ее бывших владениях добрым словом - как вспоминают сейчас французов, португальцев и даже итальянцев).

Складывается впечатление, что мир перерос имперские формы организации физического и социального пространства, а тем самым и геополитику; что геополитическая модель неприменима более к описанию и пониманию реалий сегодняшнего и тем более завтрашнего мира. Если так (оговариваюсь - если), то попытки обращения к геополитике означают в духовном смысле риск очутиться среди идейной реакции, а в практическом - опасность обречь внешнюю политику своей страны в лучшем случае на неэффективность, в худшем - на тяжелейшие стратегические просчеты.

IV

Если геополитика рассматривает мир, международные отношения и Историю как арену, процесс и результат вечного противоборства, то глобалистика, напротив, делает упор на становление мира и системы отношений в нем как единого целого. Разумеется, и то и другое суть теоретические конструкции, отражающие каждая по-своему определенные тенденции международной жизни в прошлом и настоящем. Модель - не истина в последней инстанции: теоретик и политик в равной мере должны задаваться вопросом, насколько концепты, которыми они оперируют, приближаются (не более!) к реальности. Точно так же тенденция - не итог завершенного процесса, но некий вектор, проекция которого в будущее зависит от множества факторов, в том числе, возможно, не проявившихся или еще не существующих в настоящем.

Для целей этой статьи глобализацию можно определить как триединство достаточно далеко зашедших процессов:

- формирования целостной глобальной экономики, опирающейся на транснациональные банки и корпорации как на субъектов глобальных (основывающихся прежде всего на общемировых, а не национально-страновых рынках) экономических отношений;

стр. 138

- международно-политического оформления такой целостности, с распадом СССР ставшего возможным и пока только начинающегося, но объективно ведущего к новому качеству в дальнейшем ограничении суверенитета государств, занимающих места от второго и ниже в фактической иерархии субъектов международных отношений;

- и стремления экономически ведущих государств (особенно США и Великобритании) воспользоваться названными процессами, ориентируя их и глобализацию в целом в наиболее благоприятном для социально- экономической модели таких стран направлении ²⁰ .

Существенно важен рубеж, от которого отсчитывается начало глобализации. В западной и отечественной литературе выделяются чаще всего три таких рубежа и, соответственно, понимания глобализации как явления.

Согласно одному из них, глобализация есть явление сугубо современное, берущее начало примерно с середины 1980-х годов, и "международное", имеющее место и развивающееся исключительно в международной жизни - коммуникациях, экономике, политике. Глобализацию в этом смысле трактуют как особенно масштабную интернационализацию, вырвавшуюся за все до того известные рамки и дополненную информационными технологиями этого периода. Нередко так понимаемую глобализацию явно или имплицитно связывают с кризисом и распадом СССР, открывшим путь установлению США- центричного мира, а в крайних оценках -превращению почти всего мира (кроме, разве, Китая) в американскую суперколонию.

При другом понимании глобализация трактуется шире во временном плане и не отождествляется только с американизацией независимо от того, рассматриваются ли при этом США как воплощение вселенского Добра или Зла. Глобализация здесь тоже связывается с интернационализацией, но расценивается как особый этап последней, когда вырвавшиеся на простор силы и процессы ее стали самодостаточными и не только автономными от породивших их стран и экономик, но и способными обращаться против своих "родителей". При таком понимании глобализации в качестве ее основы и движущей силы выделяются экономические процессы, на которые накладываются и от которых производны информационные технологии, экологические проблемы, социальные последствия. Сама глобализация рассматривается как процесс объективный, исторически обусловленный. США повезло, что они оказались в нужное время в нужном месте, не более. Начало так понимаемой глобализации относят чаще всего к 1970-м годам. Замечу, что подобное понимание глобализации, по сути, опирается на идею развития: глобализация трактуется как качественно новое явление, его масштабы не ограничиваются сферой традиционно понимаемых международных отношений, а охватывают все стороны жизни современного мира, в том числе мировую политику.

При предельно широкой по содержанию и социально-временным горизонтам трактовке глобализации последняя предстает как процесс становления реальной целостности человеческого мира в духовном и всех материальных ее (целостности) смыслах. Так понимаемая глобализация не ограничивается только планетарным физическим, социальным и когнитивным пространством, но охватывает внутренний мир социума и человека, а потому неизбежно включает психологические, идеологические и культурные компоненты. Поэтому отсчет фактической глобализации может и должен вестись с того момента, когда разум человека впервые озарила мысль "нет ни иудея, ни эллина" или идея, тождественная ей по сути. История же представляется лишь подтягиванием материального бытия и доступных человеку средств до все большего приближения к этой мысли, т.е. до необходимости и возможности строить свою деятельность, исходя из признания единства мира во всех отношениях, от духовных до экологических. При таком понимании глобализации она предстает достаточно жестко детерминированным, почти неизбежным процессом, хотя и развивающимся сложно, через чередования прорывов и откатов, взлетов и падений. Процесс этот длителен, но только в сравнении с жизнью отдельного человека: на шкале же существования не только нашей планеты и жизни на ней, но и самого человека как рода две с небольшим тысячи лет - срок ничтожный.

Принципиальный для темы нашего рассмотрения вопрос - трактовка места бывшего СССР при каждом из трех пониманий глобализации. При двух первых в глобализации видят сугубо внутризападный процесс, в котором для Советского Союза, естественно, не было места. Отсчет же глобализации от де- факто начала эпохи христианства требует включения в нее СССР,

стр. 139

тем более что оно диктуется и другими причинами. Если Советский Союз и оставался в стороне от начавшейся на Западе экономической, а позднее информационной и финансовой глобализации, это не значит, что в ходе конфронтации СССР и США объективно не складывалась своя, весьма своеобычная модель глобализации.

Целостность какого-либо явления, процесса может основываться на их внутренней однородности, неделимости. Но может, видимо, и на своеобразном объединяющем эффекте наличия такого системного (антагонистического) противоречия, которое и разрешить невозможно, и уйти от него некуда. Такое противоречие в отношениях между СССР и США, Западом в целом существовало, об этом в свое время написаны на русском, английском и других языках горы литературы, и по крайней мере вся нерусскоязычная ее часть не пересматривает своих взглядов и оценок той эпохи. Эффект глобализации диктовался реалиями ракетно-ядерного противостояния: сценарии возможного применения этого оружия, равно как и сценарии "сдерживания" и попыток снизить риски его задействования побуждали рассматривать мир и все происходящие в нем процессы как единое целое.

Стратегический пат, сложившийся между СССР и США в условиях взаимного сдерживания, объективно создавал политическое пространство, в котором зарождались тенденции демократизации международной жизни. Именно в этих условиях десятки новых государств вошли в ООН и обрели там свой голос, сложились Движение неприсоединения, "группа 77", зазвучали требования нового мирового экономического порядка, в США обеспокоенно заговорили о повышении веса и влияния ЕС и Японии как новых "центров силы". Экономически гонка стратегических вооружений дала мощные стимулы развитию науки и техники, созданию новых отраслей (определив тем самым развитие огромных географических районов, которые иначе, скорее всего, до сих пор пребывали бы в запустении), вывела человека в космос (на который сейчас, когда гонка закончилась, даже у США не хватает средств) и - немаловажно! - вызвала к жизни глобальную экологическую проблему, побудившую мир сформулировать и в 1987 г. принять концепцию устойчивого развития.

Конечно, такой мир был все более целостен в раздиравших его противоречиях, а не в единстве основных представленных в нем сил - социальных, этноконфессиональных, иных. Подобная целостность была сопряжена с колоссальными рисками, среди которых на первом месте стоял риск мировой ракетно-ядерной войны. И тем не менее это была целостность, которую, на мой взгляд, правомерно и нужно рассматривать как первый этап практической (материальной) глобализации. К тому же разве мир начала XXI века так уж един в духовно-политическом, этноконфессиональном, других отношениях? Разве лишен он своих рисков, число и опасность которых постоянно возрастают ²¹ ?

Распад СССР объективно позволил Западу заговорить о глобализации как общем для всего мира процессе, опирающемся на распространение в мире свободного рынка, политической демократии и западных ценностей. На практике речь пока может идти о другом: укрепление капитализма и позиций Запада после исчезновения СССР открыли возможность добиваться, впервые в истории, организации всего мира на единых формационных (социально- экономических плюс политико-организационных) принципах. А главное - под эгидой США (Китай "портит" эту картину, оставляя открытыми на будущее ряд теоретически допустимых альтернатив.)

С распадом СССР ушла в прошлое "дихотомическая" модель глобализации, основанная на военно-политическом и военно-экономическом противоборстве двух крайних течений западной общественно-политической мысли и практики - либерального и коммунистического. Эта модель своеобычно сочетала в себе черты прошлого (конфронтация СССР и США на уровне межгосударственных отношений еще поддавалась описанию в категориях геополитики и в этом плане стала последним случаем геополитических отношений в мире конца XX в.) и будущего, ибо конфронтация эта вызывалась не собственно межимперскими противоречиями двух государств, но причинами глобально-исторического характера. Ее место заняла модель "мономиальная", которая предполагает существование одной формации, глобализацию последней, наличие бесспорного государства-лидера и объективную необходимость придать всему происшедшему некий политический порядок, который в силу названных причин не может быть ничем иным, кроме как глобальным миропорядком.

При любом из описанных пониманий глобализации как явления и ее стартового рубежа существенны ответы на два взаимосвязанных вопроса: что меняет глобализация в мире, в международных отношениях, в мировой политике? Какие международно-политические формы она может принять, в какой миропорядок отлиться? По-

стр. 140

ка наличие последнего именно как порядка не ощущается, понятие "США- центричный мир" характеризует мир начала 2000-х годов по форме, в лучшем случае как тенденцию, но не по существу.

Те международные отношения, с которыми мир вступил в эпоху глобализации, на протяжении последних 350 лет выстраивались и функционировали на основе постулата о государстве как особом и главном (по мнению многих исследователей - единственном) их субъекте, основным признаком которого было и номинально остается наличие суверенитета. Международные отношения понимались как взаимоотношения суверенов, само положение которых не допускает над ними никакой высшей власти, кроме Провидения. Иначе говоря, на протяжении последних трех с половиной веков (фактически даже дольше) международные отношения отождествлялись с межгосударственными, и все это время основным признаком государства признавался - и был на деле - суверенитет. Субъекты негосударственной природы начали появляться в международных отношениях только после Второй мировой войны, главным образом с 1960-х годов. Их становление и стало началом эпохи мировой политики в прямом смысле этого слова.

Однако исключительность положения государства в политических и иных отношениях в мире существовала не всегда. И если у такого положения были истоки (причем четко фиксируемые во времени и в социально-исторических условиях и обстоятельствах), то логично предположить и неизбежность некоего его завершения.

Началом долгого и безраздельного господства государства в международных отношениях явилось то, что в литературе по истории и теории международных отношений принято называть "вестфальской системой". Наименование это возникло ретроспективно уже в наше время, когда наука о международных отношениях стала оперировать понятием "система".

Представления об исключительности и самого государства как явления, и его роли в международных отношениях были впервые закреплены как правовая и теоретическая модель в договорах, в совокупности известных как "вестфальская система международных отношений". Эти договоры стали завершением Тридцатилетней войны 1618 - 1648 гг. в Европе и объективно положили конец стремлению Габсбургов создать на континенте своего рода надгосударственную суперимперию, основанную на единстве светской и духовной власти. Но только этим содержание и значение договоров не ограничивались.

Становление "вестфальской системы международных отношений" подрывало последние остатки respublica Christiana - власти Ватикана, некогда безраздельно распространявшейся на Христианию, как называлась современная Европа (слово "Европа" было понятием сугубо географическим). Оно стало началом далекоидущих перемен не только в международных отношениях, но прежде всего во внутренней жизни государств. Уже недолго оставалось ждать падения монархий и появления первых буржуазных демократий, образования США как светского и демократического государства, а затем и всего того, что сделало в итоге мир XX века таким, каким мы его знаем.

В договорах ясно и четко признавалось, что Европа есть сообщество государств, основанных на принципе территориального суверенитета; устанавливался принцип независимости государства и подчеркивалось наличие у него неотъемлемых прав, которые должны были уважаться всеми другими государствами. Признавалась законность всех форм правления и провозглашались свобода государств выбирать религию по своему усмотрению (впрочем, это касалось только разных течений христианства; особо оговаривалось, что на ислам положения договоров не распространяются) и необходимость терпимости к религиозному выбору каждого (отныне европейского) государства. Готовность государства и/или правительства подписаться под этими принципами и придерживаться их стала вплоть до середины XX в. основополагающим критерием, по которому страны подразделялись на цивилизованные (по отношению к ним действовали нормы права) и нецивилизованные (по отношению к которым право могло при необходимости не применяться).

Тем самым была фактически создана светская система международных отношений, просуществовавшая вплоть до конца XX столетия и во многом сохраняющаяся и поныне. Именно по этой системе наносит с середины 1980-х годов мощнейший удар глобализация, причем од-

стр. 141

новременно по краеугольным элементам и самой системы, и теоретического и правового обоснования международных отношений, успевших за три века стать традиционными. Меняются не просто межгосударственные отношения - меняется весь мир, вся совокупность образующих его основных компонентов, а также связи между этими компонентами (государства и негосударственные субъекты международных отношений; взаимосвязи мировой экономики и политики, политики и идеологий, роль цивилизаций в современном мировом развитии и т.п.).

Геополитическая модель международных отношений (в той мере, в какой она имеет право на существование) описывает и объясняет, как было отмечено выше, отношения между ведущими центрами империализма - добавим теперь - в рамках светской международной системы. Но если в системе международных отношений снова резко повышается роль идеологий и религий; если размываются позиции и основной признак государства как главного субъекта этих отношений; если возникает мировая политика с новыми, ранее вообще не существовавшими субъектами (транснациональные банки и корпорации, международные организации, политические движения и союзы, и даже международная оргпреступность), то, видимо, нечто очень серьезное происходит с самой средой, в которой изначально формировались (и отчасти объяснялись теми или иными моделями) международные отношения вестфальского типа. Спор поэтому должен был бы вестись не о том, возвращаются или нет межгосударственные отношения к геополитическим их конструктам, но о том, как меняются эти отношения в условиях качественно новой среды их реализации ²² .

После 1648 г. территориальная экспансия вестфальской системы международных отношений происходила весьма неравномерно. Заложенная этой системой относительная стабильность в Европе позволила новым для того времени ведущим европейским державам создать в дальнейшем мощные колониальные империи, охватившие практически весь мир. Удар по этим империям, приведший в итоге к их ликвидации, был нанесен Первой (когда Германия предприняла попытку передела колониального членения мира) и Второй (после которой США и СССР в негласном союзе довели к 1960 г. подрыв былого могущества Великобритании и Франции до распада их империй) мировыми войнами. С начала 1960-х годов все государства без исключения стали считаться политически и юридически равными, что означало распространение вестфальской системы (к тому времени уже сильно модифицированной венским 1815 г., версальско-вашингтонским 1918 - 1919 гг. и ялтинско-потсдамским 1945 г. ее вариантами) практически на всю планету.

Отныне в политической организации той части пространства, которая находилась под неоспоримым суверенитетом государств, объективно должны были начаться процессы, со временем неизбежно ведущие к глубокой эволюции самих основ вестфальской и всех производных от нее систем международных отношений. Такими процессами стали (последовательно) появление двух сверхдержав и их противоборство, особенно с рубежа 1960-х годов; усиление взаимозависимости государств, сопровождавшееся с конца 1950-х до середины 1980-х годов быстро нараставшим разрывом между наиболее богатыми и самыми бедными странами; и собственно глобализация, развернувшаяся с начала 1970-х и в конце 1980-х вступившая в качественно новый этап.

Пока преждевременно делать какие-либо далекоидущие прогнозы относительно того, до каких пределов в конечном счете продвинется процесс глобализации; какие международно-правовые и международно-политические формы он примет; как видоизменит привычную, воспринимаемую как единственно возможную, систему международных отношений. Не вызывает сомнений, однако, что если глобализация закрепится в мире как основа принципиально нового миропорядка, то последствия этого будут весьма многогранны и предельно значимы для всего мирового развития, не только для международных отношений.

Глобализация в политико-стратегическом смысле - это процесс формирования супра-национальной (не путать с наднациональной, которая институциональна) социальной общности, устанавливаемые фактические нормы и правила жизнедеятельности которой (включая правовые) претендуют на приоритетность над государствен-

стр. 142

ными и внутристрановыми. "Глобализация - это процесс, в ходе и результате которого государствоцентричные институты и условия жизни общества размываются в пользу структур отношений, возникающих между субъектами, действующими в подлинно глобальном, а не просто международном контексте" ²³ .

Такая общность может складываться трояко: естественно, под влиянием нарастающего экономического, информационного, иных обменов между государствами, а также ними и транснациональными корпорациями, и как следствие их коллективного нормотворчества (эта модель глобализации является во многом "идеальной"); направленно, под влиянием интересов и представлений наиболее развитой части мира, в силу ее развитости нуждающейся в глобализации и стремящейся ввести последнюю в контролируемые и совместно направляемые рамки; форсированно, под определяющим воздействием интересов и представлений одного или нескольких субъектов глобальных отношений (таков характер глобализации начиная с 1990-х, но особенно со старта 2000-х годов).

Парадоксальным образом США в мире начала XXI в. получили возможность (будет ли она со временем реализована, иной вопрос) осуществить мечту Габсбургов и многих правителей древности о создании суперимперий. Отрыв США по экономическим, но особенно военно-техническим и научно- инновационным показателям (которые характеризуют потенциал и возможности государств в современном мире) создает материальную и психологическую основу по крайней мере для попыток некоторых кругов в США навязать своей стране и миру международно-политические формы организации глобализации на неоимперских началах.

Будут реализованы такие попытки или нет, и если да, то с какой мерой успеха, покажет время. Несомненно, однако, что США заявили и реализуют претензию не просто на роль фактического лидера глобализации (таковым Америка является объективно), но - с начала 2000-х годов - на придание глобализации политических форм определенного мирового порядка. Следствием является де- факто прорисовывающаяся система глобального неформального (избегающего правовых для себя ограничений) доминирования США в мире и их гегемонии в системе глобальных отношений, своего рода "глобализация по понятиям", не по международному праву.

Таким образом, глобализация, с одной стороны, завершает распространение вестфальской системы международных отношений на весь мир (фактически втягивая в эту систему и Китай, даже если последний не разделяет теоретическую интерпретацию "мира по-вестфальски"); с другой - одновременно взрывает вестфальскую систему во всех ключевых ее элементах. Суверенитет государства не отрицается, но на практике все более ограничивается изнутри и из сферы международных отношений. Независимость государства как политическая ценность сохраняется, на практике же все без исключения государства все глубже втягиваются в систему взаимозависимостей современного мира. Система международных отношений, оставаясь номинально светской (т.е. одновременно не подвластной церкви и деидеологизированной), на практике мощно реидеологизируется. Законным в ней признается только то, что укладывается в формулу "экономический либерализм - политическая демократия - военно-политический союз с Западом - вера в бога"; а что такое вся эта связка и каждая из ее частей, как не идеология, к тому же утверждаемая в мире с поистине мессианскими самонадеянностью и фанатизмом. Терпимость к вероисповеданиям нехристианской части мира номинально тоже сохраняется. На практике, однако, конфликт христианских США с мусульманской частью мира постепенно обостряется, причем на уровне инстинкта закрепленное неприятие мусульманской культуры, норм и образа жизни, мира - единственный пункт преемственности складывающегося миропорядка с вестфальской системой. И наконец, отрыв США и государств- членов НАТО в целом от остального мира так велик, что дает основания задумываться

стр. 143

о возможности реализации идеи суперимперии, американской или выстроенной вокруг наиболее развитых государств ("золотого миллиарда") как единого блока. Если и в той мере, в какой эта идея окажется реализованной, глобально- имперский миропорядок, скорее всего, постигнет судьба всех его предшественниц-империй: продержавшись некоторое время, он будет взломан силами внутренней трансформации и надолго уступит место господству субглобализационных явлений и процессов всех типов и уровней.

V

Международно-политическую организацию глобализирующегося мира надо, видимо, осмысливать в общепризнанных категориях политической теории (организация в противовес неформальному порядку; различные типы политической организации - авторитарный, олигархический, демократический, тоталитарный), а не в политически "нагруженных" и научно бессодержательных понятиях типа "многополярного мира" ²⁴ . Глобализацию движут наиболее развитые страны. В сознании элит и общества, в политической жизни здесь сталкиваются (пока, скорее, в достаточно неопределенных, интуитивных образах, чем в четко вербализуемой форме) три политические модели глобализации.

На уровне общественности это "стихийная демократическая глобализация", внешне могущая показаться (иногда изображаемая) антиглобализмом. Ее лозунги -"глобализация во имя человека, для человека и с соблюдением всех прав человека" -привлекательны, но пока слабо подкреплены практически, организационно и малозначимы даже в избирательных кампаниях. Как и куда, в поддержку каких сил и требований сможет быть повернуто это еще аморфное движение (в частности, не станет ли оно одной из опор теоретически возможной охлократической модели глобализации), покажет время ²⁵ .

Олигархическая модель глобализации в ведущих странах Запада не афишируется, но в сознании элит и в политике прослеживается хорошо. Такая модель означала бы наличие вокруг Соединенных Штатов нескольких им союзных, но ограничивающих пределы своеволия и, не исключено, самодурства США "центров силы", ни при каких обстоятельствах, однако, не вступающих в прямое противоборство с США за лидерство в западном и/или "большом" мире. На роль центров-олигархов с разной мерой обоснованности претендуют (но, в строгом смысле, пока не являются ими) члены "большой восьмерки" и ЕС. По существу, за эту модель глобализации боролись в ситуации, сложившейся вокруг Ирака накануне военной акции против него, Франция, Германия и Россия. На мой взгляд, есть все основания полагать, что жесткость встречной американской позиции сделает в долговременной перспективе неизбежным поворот все большего числа региональных держав к этой модели. Вопрос только, успеют ли эти страны добиться успеха прежде, чем фанатики "либерализма по-американски" взорвут западную систему изнутри. Обращает на себя внимание, что в США склонность к олигархической глобализации прослеживается в словах и действиях демократов, в Европе ее более поддерживают партии и силы правоцентристской ориентации.

Жестко авторитарная модель глобализации, направляемой Соединенными Штатами (иных государств-претендентов на эту роль в обозримом будущем пока не видно), по ряду (особенно внешних) ее параметров имела бы политически опасно много общего со сценариями "глобальной империи США" и/или "глобального неоколониализма США/НАТО". В Соединенных Штатах такая модель органически вытекает из позиций республиканской партии и курса администрации Дж. Буша-мл. В Европе перспективы глобального неоколониализма под эгидой "США/НАТО" находят под-

стр. 144

держку со стороны части социал-демократов и тех сил, которые выступают за укрепление роли и расширение функций НАТО в противовес односторонним акциям и влиянию США ²⁶ . Фактически через усиление в НАТО ее "европейской опоры" предпринимается попытка найти неконфронтационный по отношению к Вашингтону способ навязать ему мягко-авторитарную или олигархическую модели глобализации. С приходом к власти Дж. Буша-мл. Соединенные Штаты раздираются между взятым курсом на жесткое "программирующее лидерство" (следствием которого может уже в среднесрочной перспективе стать глобальная империя) и альтернативой твердого, но осознанно, целеустремленно избегающего соскальзывания к империи "просвещенного лидерства", адвокатами которого выступали и выступают такие американские политики правого направления, как Р. Никсон, Г. Киссинджер ²⁷ и многие другие. Замечу, что грань, отделяющая "жестко-авторитарную модель глобализации" от любого из вариантов "глобальной империи", умозрительна и будет, скорее всего, трудноощутима практически, особенно на начальных стадиях становления одной из этих моделей.

Международно-политическое оформление глобализирующегося мира совпадает и взаимосвязано с двумя другими процессами (однако не тождественно им): становления "мирового общества" (world society) и складыванием "международного сообщества" (international community), причем субъектами первого рассматриваются люди (индивиды), а второго - государства. В первом случае речь должна идти, по-видимому, не вообще о людях, но о нынешних национально-страновых элитах. Именно их представители, повседневно занятые в обслуживании государственных структур, транснациональных банков и корпораций, международных организаций, коммуникаций и т.п., первыми прямо и непосредственно втягиваются в глобализационные процессы и начинают под их влиянием все более ощущать себя "гражданами мира", а не только своих стран. Во втором случае международно-политическая организация глобализирующегося мира происходит (должна происходить) прежде всего в сфере отношений между государствами.

Одним из важнейших следствий переплетения этих двух уровней и процессов глобализации стало возникновение проблемы субъекта и объектов координации, регулирования и управления на глобальном уровне (с первыми проявлениями такой проблемы пришлось в свое время столкнуться всем международным организациям). Лояльность индивида в организационно столь сложной структуре все более диверсифицируется. Человек, личные накопления которого связаны с мировой экономикой и часто размещены за границей и/или в иностранной валюте; администратор, назначение и функции которого подчинены внутренним правилам транснациональной корпорации или существенно связаны с ними; политик, обязанный принимать во внимание не только интересы своего электората внутри страны, но и позиции различных сил и течений в мире; режим, легитимность которого изначально связана или в реальном масштабе времени во многом зависит от сил и процессов внешнего мира - все эти и многие подобные им явления, массовые и заурядные в мире даже уже последней четверти XX в., были бы немыслимы в системе геополитических отношений и несовместимы с ней, рассматривались бы в системе этих отношений однозначно как измена "своей" стране.

Распространение глобалистских тенденций ставит национально-страновые элиты в двусмысленное положение. С одной стороны, именно элиты первыми приобщаются к благам глобализации и потому больше других заинтересованы в ней и действуют не так уж редко в ущерб интересам своих стран и народов (что последние обычно чувствуют и понимают). С другой - национально-страновые элиты зажаты в "клещи" между требованиями местных ортодоксов сохранять уклад, веру, традиции и образ жизни и требованиями мирового сообщества (глобальных элит?) все больше открывать глобализации экономику и социальные отношения своих стран.

стр. 145

Наконец, существует и проблема практической дееспособности тех государств, которые принято относить к категориям малоразвитых, бедных и беднейших. Низкая социальная эффективность, а часто и полная недееспособность таких государств объясняется и дефицитом материальных ресурсов, и - особенно - коррумпированностью местных элит, их погруженностью в выяснение отношений между собственными кланами и группировками. При этом, не имея в своих странах сдерживающих, ограничивающих их сил, такие элиты забывают обо всем и не останавливаются ни перед чем, намеренно разжигая при необходимости конфликты на этнической почве (так вели себя союзная и республиканские элиты в преддверии и по итогам распада СССР; аналогичное, по существу, положение типично для большинства стран "третьего мира").

В геополитической системе координат безответственное по отношению к своей стране и народу поведение локальных элит - благо и цель для любых империй, неизменно основывающихся на принципе "разделяй и властвуй". Но в глобализирующемся мире оно же - сильнейшая угроза стабильности и безопасности этого мира и вызов базисным интересам новых глобальных элит, притом вызов, требующий скорого, решительного и эффективного ответа, иначе глобализация может быть отброшена далеко назад. Прецедент Ирака в этом плане чрезвычайно показателен: режим, устраивавший США в условиях геополитической модели отношений с СССР (особенно в период, когда С. Хусейн был приведен к власти), стал угрозой для создаваемого ныне теми же Соединенными Штатами глобального миропорядка и был безжалостно и эффективно уничтожен ими.

Одновременно формирующиеся глобальные элиты (а складываются они на основе элит стран-лидеров глобализации) вызывают к жизни новую, производную от глобализации международную конфликтность. Это прежде всего конфликты, связанные со стремлением удержать на долгую перспективу место и роль государства-лидера в системе международных отношений. Такое стремление требует поддержания не просто разрыва между лидером и ближайшими к нему странами, но разрыва, практически непреодолимого для последних в реальном (т.е. не историческом) масштабе времени. Экстраполяция этого сценария дает основания ожидать вначале постепенного сползания все большего числа стран в состояние торможения развития и/или нулевого развития, даже регресса, а в более дальней перспективе - риска бунта одичавшего большинства против резко и далеко оторвавшейся от большинства человечества "глобальной" элиты, к числу которой могут оказаться причислены не только отдельные социальные страты, но целые страны и народы.

Это также конфликты, связанные со стремлением использовать их как предлог и материал для построения желаемого глобального миропорядка. Такие конфликты дают зримое политическое выражение накопившимся проблемам, угрозам и одновременно позволяют создавать требуемые политические и силовые механизмы, добиваться их международной легитимации и принятия. Здесь удачно дополняют друг друга подход "программирующего лидерства" (США) и призыв к "просвещенному неоколониализму" (ЕС). Складывается своеобразное встречное движение: политическое оформление глобализации и ее промежуточных итогов требует наличия или создания "направляемых конфликтов", ход и исход которых могут регулироваться для достижения политических целей, выходящих далеко за рамки таких конфликтов. Именно таким был, на мой взгляд, конфликт 2001 - 2003 гг. вокруг Ирака; его прецедентное значение для построения глобального миропорядка до сих пор никак не оценено в научных публикациях (хотя, судя по всему, нашло отражение в политике Президента РФ).

Одновременно во многих странах созрели силы, все громче призывающие: "Барин, приди и рассуди!". В отличие от прошлого, наиновейшая волна "колониализма"

стр. 146

(в рамках жестко авторитарной модели глобализации) движима во многом "снизу", элитами или будущими элитами стран нижних слоев социоэкономической иерархии государств. Политика "разделяй и властвуй" на рубеже XX-XXI вв. нашла множество заинтересованных сторонников среди потенциальных объектов разделения. Это позволяет предположить, что вслед за фазой ослабления (а в некоторых случаях и разрушения) государства "прежнего" вероятны смена (обновление социального и персонального состава) локальных элит и воссоздание государства "нового", более дееспособного в решении внутренних задач, но уже с элитой, прочно ориентированной на участие в глобализации (или противодействие ее определенным моделям, направлениям, тенденциям).

В этом отношении крайне любопытна будет любая дальнейшая эволюция ситуации вокруг Ирака и особенно ее долговременные последствия (среди которых на первое по значимости место я бы ставил возможности, открываемые этой искусственно созданной ситуацией для продвижения процесса международно-политического закрепления принципов и механизмов "глобализации по понятиям").

Проявившиеся и представляющиеся в высшей степени вероятными последствия глобализации можно суммировать следующим образом:

- суверенитет государств, номинально не отрицаемый, на деле обставляется все большими ограничениями (причем растущая их часть возникает из внешней по отношению к государству среды и в ней находит легитимацию и многообразные подкрепления) и постепенно сводится к сугубо функциональным его аспектам;

- одновременно с кажущимся "ослаблением" государства как института во внешнем мире происходят увеличение объемов и повышение значения его внутренних функций, при этом дееспособность и эффективность государства в их исполнении (все чаще оцениваемые не только изнутри, но и извне, причем последняя оценка все чаще имеет главенствующее значение, идет ли речь о кредитном рейтинге страны или о возможном "принуждении к миру") становятся основным источником легитимности данных режима и государства и их привлекательности в глазах собственного населения и внешних инвесторов;

- абсолютное большинство государств современного мира давно уже находятся в положении, когда они могут развиваться и просто поддерживать необходимую меру социальной стабильности, только привлекая инвестиции извне; внешний мир таким образом получает возможность влиять на направленность и темпы развития основной массы государств и даже контролировать и то, и другое ²⁸ ;

- при ограничении традиционных форм суверенитета и расширении внутренних функций государства и его зависимости в их исполнении от внешнего мира, происходит трансформация системы былых международных и особенно межгосударственных отношений в глобальные (внутрисистемные) и становление последних как исторически нового вида социума, пока вбирающего в себя главным образом элиты государств традиционного ("вестфальского") типа;

- в сфере глобальных отношений возникают, крепнут, получают возможности развития и качественного обновления своей роли иные, негосударственной природы субъекты этих отношений (транснациональные корпорации и частные вооруженные формирования), приватизирующие или при необходимости способные приватизировать функции, до сих пор считавшиеся прерогативой государства (в том числе функции в сфере безопасности, обороны, социальной поддержки населения отдельных стран и регионов);

- фактически уже начался и продвинулся достаточно далеко процесс международно-политического оформления глобализации, ее совокупных итогов на данный момент и направленности ее будущего развития. Однако и сам этот процесс, и его результаты пока соответствуют лишь самой начальной его стадии - особенно при их

стр. 147

сравнении с тем, что можно полагать объективно необходимым и реалистически достижимым в этой сфере. Правомерно ожидать, что борьба вокруг направленности складывающегося глобального миропорядка, темпов его построения и, главное, его содержания составит стержень мировой политики первых четверти-трети XXI в., а мировая политика как политическое наполнение глобальных отношений будет при этом теснить и замещать международные отношения, привычные по опыту последних двухсот лет;

- поскольку (как доказал опыт распавшегося СССР) пока нет и не просматривается теории и организационных форм управления сверхбольшими системами из единого центра, то попытка создания суперимперии США и/или развитого мира обречена в конечном счете на неудачу с труднопредсказуемыми международными последствиями. Однако в процессе ее осуществления такая попытка потребует гораздо большей, чем это имеет место, опоры на идеологию, подкрепляемую мощью экономического, технологического, военного, культурного, потребительского потенциалов ее носителей;

- поскольку в основе развертывающейся глобализации лежит прежде всего англо-американская модель общества, его политического устройства, экономики и культуры, цивилизационного и бытового уклада, и поскольку идеологии и религии во всех обществах обнаруживают устойчивые связи с их этнокультурными корнями, -то правомерно допустить, что итогом глобализации в перспективе десятилетий может стать политическое оформление международных регионов на основе общности языка, культуры, религии и социоисторического уклада.

Какую модель мира и происходящей с ним трансформации все же считать адекватно отражающей действительность - геополитическую или глобалистскую?

Мой ответ: ни ту, ни другую нельзя абсолютизировать и следовать ей слепо и механически, как если бы мировое развитие выстраивалось в соответствии с учебными программами, изучаемыми еще на первом-втором курсах университетов. На деле геополитическая и глобалистская модели современного мира - крайние позиции (теза и антитеза) сложнейшей дихотомии, лежащей в основе миропонимания "белого человека" начала XXI в.; миропонимания, которое само претерпевает глубокие перемены сейчас и будет продолжать испытывать их в ближайшие годы. "Белого человека" -поскольку эта дихотомия никак не вбирает в себя и не отражает позиции той значительной и разнообразной в цивилизационном отношении части мира, которая в условиях глобализации неизбежно будет превращаться из объекта геополитических устремлений великих держав прошлого в субъекта глобализации.

Специфика современности - в переходе от доминирования геополитики к тому новому, что сегодня обозначается понятием "глобализация". Всякий переход означает сочетание старого и нового - в данном случае остаточных эффектов геополитики и признаков и тенденций глобализации. Новое при этом до конца не вытесняет старое, не ведет к его полному уничтожению, но, скорее, постепенно отодвигает его на задний план: вначале на второй, потом на третий, ...десятый и т.д. Причем со старым можно жить и в условиях нового, как живем мы в современном постиндустриальном, информационном, постмодернистском, гражданском обществе со структурами, явлениями и пережитками раннего капитализма, позднего феодализма и даже рабовладения и родоплеменных отношений (разве нет ничего подобного ни в России, ни в Европе, ни даже в США?). Всякий переход, более того, не ведет к полному и безусловному конечному торжеству той "идеальной модели", под влиянием которой и ради воплощения которой он начат. Глобализация, вероятнее всего, спустя какое-то время завершится не объединением мира "мировым правительством", но и не распадом его на некий международно-политический хаос, а более четким оформлением междуна-

стр. 148

родных регионов и их роли в мировой экономике и политике. Но - регионов, а не империй.

Выбор модели, по которой будет фактически строиться политика России, определится не наукой (подобного прецедента в истории не было), но реальными интересами правящих элит (включая глобальные компоненты таких интересов). Сам же такой выбор должен быть сделан осознанно, с учетом всех относящихся к делу соображений, на основе максимально полной информации и современного научного ее осмысления. Иные способы выбора - следуя наитию, ностальгии, психологическим комплексам или, не приведи Бог, повинуясь агрессивному невежеству, - неизбежно отдадут фактические право и возможность выбора другим.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См., например, соответствующие документы в сборнике: Внешняя политика и безопасность современной России. 1991 - 2002. В 4-х тт. М: РОССПЭН, 2002. Т. IV. Документы. Раздел II. С. 19 - 152. Следует назвать также работы А. Дугина, В. Жириновского, Г. Зюганова; из академических специалистов на геополитических позициях стоят К. Гаджиев, Э. Кочетов, А. Панарин, Э. Поздняков и многие другие, включая целые институты; в различных интервью четкую геополитическую позицию заявлял Г. Павловский. Здесь названы далеко не все из числа даже только ведущих геополитиков постсоветской России.

² В. И. Максименко. Расширенные тезисы к дискуссии // Восток (Oriens). 2003. N 3. С. 75. Аналогичные формулировки и, главное, тот же теоретико-методологический подход присутствуют во всех без исключения работах отечественных геополитиков 1990-х - начала 2000-х годов.

³ Там же. С. 65.

⁴ Альтернативность в данном случае - наличие ряда объективно обусловленных вариантов хода события, траекторий последующего развития и т.п. Альтернативность обусловлена причинно-следственными связями вероятностного или более сложного характера. Выбор - субъективный акт, предполагающий наличие у выбирающего собственных целей, видения происходящего, воли и т.п. При этом выбор может создаваться (конструироваться) субъектом искусственно даже в ситуациях, не допускающих альтернатив, но может и оказываться резко зауженным по сравнению с потенциально возможными альтернативами.

⁵ Прекрасное изложение этого подхода см.: Лист Ф. Международное право в систематическом изложении. Пер. с нем. Юрьев (Дерптъ), 1912.

⁶ См.: Smith M.J. Realist Thought From Weber To Kissinger. Baton Rouge, Lou., 1987.

⁷ Mahan A.T. The Influence of Sea Power upon History: 1660 - 1783. Boston, 1890. Обратим внимание, что хотя он и говорит о "влиянии морской мощи на историю", но четко и очень узко очерчивает границы этой истории, никак не претендуя на те универсалистские схемы, которые стали приписываться ему в дальнейшем.

⁸ Mackinder HJ. The Geographical Pivot of History // The Geographical Journal. 1904. Vol. 23; idem. Democratic Ideals and Reality: A Study in the Politics of Reconstruction. L., Constable, 1919. Показательно, что в первой работе Маккиндер говорит о "pivot area", во второй - уже о "heartland" (в том же смысле и значении); в дальнейшем он использует оба эти понятия как синонимы. Мы здесь переводим их как "жизненно важная часть суши".

⁹ На Западе, особенно в США уже давно существует обширная литература, доказывающая, что подъемы и поражения ведущих держав по крайней мере в последние пять столетий объяснялись прежде всего внутренними для них факторами, усугублявшими остроту их внешних проблем. Геополитика оказывается тут фактически ни при чем. Сошлемся на такие работы, как: P. Kennedy. The Rise and Fall of Great Powers. N.Y., 1988 (русский перевод: Взлет и падение великих держав. М., 2000); R. Kubarych. Stress Testing the System: Simulating the Global Consequences of the Next Financial Crisis. N.Y., 2001; J.G. Madrick. The End of Affluence: The Causes and Consequences of America's Economic Dilemma. N.Y., 1995; /./. Mearsheimer. The Tragedy of Great Power Politics. N.Y., 2001; K.A. Rosier and W.R. Thompson. The Great Powers and Global Struggle, 1490 - 1990. Lexington, 1994; D. White. The American Century: The Rise and Decline of the United States as A World Power. New Heaven, 1996; и др.

¹⁰ См., например: N. Friedman. Seapower and Space. From the Dawn of the Missile Age to Net-Centric Warfare. Annapolis; 2000.

¹¹ Spykman N.J. Geography and Foreign Policy // American Political Science Review. 1938. Vol. 32. P. 28 - 50. Spykman N.J. America's Strategy in World Politics. N.Y., 1942.

стр. 149

¹² Бжезинский 3. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М., 2002.

¹³ Evans G., Newnham J. The Penguin Dictionary of International Relations. L., Penguin Books, 1998. P. 198.

¹⁴ Уже в 1980-е годы в англоязычной литературе по теории международных отношений возникают направления "геоэкономики" (geoeconomics) и "геокультуры" (geoculture). Особенность этих и позднейших исследований геополитики на Западе - убежденность многих исследователей, что физическая и биолого-природная целостность планеты должна продиктовать целостность подхода человека к использованию ее богатств; и что в прошлом источником войн и бед были прежде всего государства, а потому такой целостный подход должен эффективно ограничивать возможности государств к применению военной силы и к другим, социально и экологически разрушительным действиям. Подобное новое прочтение геополитики резко контрастирует с традиционным и практически не находит отражения в отечественной литературе.

¹⁵ Именно так, а не словом "великий" правильнее, на мой взгляд, переводить слово "great" в названии работы 3. Бжезинского "The Great Chess Board".

¹⁶ Подсчитано по: Ежегодник СИПРИ 2001. Вооружения, разоружение и международная безопасность. М. 2002. С. 576 - 590.

¹⁷ Если США и проводили до 2000 г. имперскую политику - о позднейшем периоде ниже, - то разительно отличавшуюся от политик классических империй XIX в. Идеологически США в самом начале XX в. выступили против колониализма и последовательно проводили этот курс до тех пор, пока не добились ослабления и распада главных своих конкурентов - британской и французской империй. В продвижении своих интересов в мире, особенно "третьем", США делали и продолжают делать ставку на обеспечение желаемых ими качеств международной системы и ее ключевых региональных участников, а не на прямое насилие и/или администрирование. Иными словами, если США и империя, то какого-то нового, ранее не встречавшегося, неизвестного нам типа.

¹⁸ Страны эти, в свою очередь, принято подразделять на "третий- шестой" миры, что еще более усложняет картину. Мной была предложена несколько иная иерархизация, центральным критерием которой является степень и характер потребности наиболее развитых государств (техносферы) в странах-поставщиках сырья, энергоресурсов, товаров и услуг. (См.: Н. А. Косолапое. Контуры нового миропорядка // Постиндустриальный мир: центр, периферия, Россия. М., 1999. С. 213 - 241).

¹⁹ Этот термин позаимствован мной у М. А. Троицкого. (См.: Троицкий М. А. Концепция "программирующего лидерства" в евроатлантической стратегии США // Pro et Contra. Осень 2002. Т. 7. N 4. С. 86 - 103).

²⁰ Это определение принадлежит мне. Обзор подходов к определению глобализации см.: Глобализация: Контуры XXI века. Реферативный сборник. В 3-х частях. Вступит, статья П. В. Малиновского. М., ИНИОН, 2001. См. также: /. Baylis and 5. Smith (eds). The Globalization of World Politics. An Introduction to International Relations. Oxford, etc., 1997; Held D., McGrew A,, Goldblatt D., Perraton J. Global Transformations: Politics, Economics and Culture. Cambridge, 1999.

²¹ Не случайно большое внимание во всех развитых странах привлекла уже в постсоветский период монография У. Бека "Общество риска. На пути к другому модерну" (М., 2000).

²² Тяга к геополитическому объяснению международных отношений и истории может оказаться важным признаком и подтверждением того, что в мировом развитии наступила (достаточно длительная?) фаза глубокой, агрессивной и мощной идейно-политической реакции. Распад СССР не только радикально изменил систему международных отношений, но и стал фактором и символом тяжелого кризиса левой идеи и левой альтернативы вообще, притом в мировом масштабе. Фактически с начала 1980-х годов правые силы во всем мире получили беспрецедентную для последних десятилетий возможность воздействовать почти без оглядки на центристские партии и движения, которые при отсутствии дееспособной левой альтернативы сами стали выглядеть таковой, испугались этого и стремительно бросились на правый фланг, доказывая свою политическую и идеологическую лойяльность победителю. В подобной обстановке возврат реакции - в том числе политики империализма, - на какое-то время неизбежен. Но такой возврат доказывает не правоту геополитического видения истории, но высокую вероятность быстрого, грозящего выйти из-под контроля нарастания несоответствий между новой структурой мира и теми идеями, путями и средствами, при помощи коих этот мир пытаются формировать, регулировать и поддерживать в стабильном состоянии. Интересную критику складывающегося глобального миропорядка с позиций левого интеллектуализма дает Н. Хомский (см.: Chomsky N. World Orders Old and New. N.Y., 1994).

²³ Evans G., Newnham J. The Penguin Dictionary of International Relations. P. 201.

²⁴ См. дискуссию по проблемам антиглобалистских движений, начатую публикацией статьи К. Майданика "Альтернативное движение: фаза консолидации?" в журнале "Мировая экономика и международные отношения" (N 11, 2002), а также: Косолапое Н. А. Идеология устойчивого развития и международные от-

стр. 150

ношения (идейно-политический спектр глобализирующегося мира) // Дипломатический ежегодник. 2001. М, 2001. С. 27 - 52.

²⁵ Автору уже приходилось подробно рассматривать эти вопросы. (См.: Косолапое Н. А. Международно-политическая организация глобализирующегося мира: модели на среднесрочную перспективу // Общественные науки и современность. 2001. N 6. С. 140 - 166).

²⁶ Annunziata L., Dassu M. (eds). Conflicts in the 21st Century. Roma, 2002 (особенно вводную статью, написанную бывшим лидером соцпартии Испании, генсеком НАТО, а в период написания статьи - верховным уполномоченным Евросоюза по вопросам общей внешней политики и политики безопасности X. Соланой).

²⁷ См., например: Nixon R.M. Seize the Moment. N.Y., 1990; Kissinger H. Does America Need A Foreign Policy? Towards A Diplomacy for the 21 ^st Century. N.Y., 2001 (русский перевод: Нужна ли Америке внешняя политика? К дипломатии для XXI века. М., 2002) и др.

²⁸ См., например: Ohmae К. The End of the Nation State: The Rize of the Regional Economies. N.Y., 1995; Yergin D. and Stanislaw J. The Commanding Heights: The Battle Between Government and the Marketplace that is Remaking the Modern World. N.Y., 1998.

Permanent link to this publication: