Под ред. В. В. Михеева. М.: Московский центр Карнеги, 2005. 646 с

На методологически и концептуально весьма тусклом небосклоне современного российского КНРоведения появилось замечательно яркое явление. Такое впечатление утвердилось у меня после того, как я перевернул последнюю страницу рецензируемой монографии, по своему содержанию и пафосу резко отличающейся от большей части того, что пишут и публикуют многие российские специалисты по современному Китаю. Отличие это в недвусмысленном критическом отношении не просто "отдельных недостатков" в контексте "общих успехов", как это делают некоторые отечественные китаеведы, а в последовательной системной критике модели социально-экономического и политического развития реформирующегося Китая на современном этапе. Причем эта критика звучит с позиций экономического либерализма и политической демократии, что уже вовсе не характерно для российского китаеведческого сообщества.

Специалистам, да и не только, неплохо известно, что огромная масса научных и популярных работ о современном Китае, изданных в последнее десятилетие в нашей стране, страдает, мягко говоря, головокружением от "китайских успехов". Немало аналогичной по направленности ли-

Авторы: Н. В. Андреева, Г. В. Белокурова, Я. М. Бергер, О. Н. Борох, П. С. Винокуров, П. Б. Каменнов, А. В. Ломанов, В. В. Михеев, М. А. Потапов, О. В. Почагина, В. Б. Якубовский.

стр. 209

тературы выходит и у наших западных коллег-китаеведов. Однако там "пафос восторга" уравновешивается острыми критическими выступлениями, как научными, так и публицистическими, звучащими из уст не только правых и либеральных, но зачастую и левых движений, возмущенных реалиями коррумпированно - партократического режима в Пекине. Приведу, например, высказывание большого знатока Китая, американского политолога Люсьена Пая: "Следует быть более осторожным в оценке немедленных последствий действий китайских лидеров и результатов их межфракционной борьбы. Можно, однако, более определенно высказаться относительно эволюции современного Китая. Скорее всего это будет продолжение истории об обществе, состоящем из людей, обладающих замечательной способностью адаптации к современному миру, но отмеченных, как проклятием, такой политической культурой, которая постоянно сводит на нет все надежды на устойчивый прогресс. Специфические отношения между государством и обществом, столь успешные до поры в смысле сохранения единства Китая, одновременно работают на то, чтобы сделать прогресс неустойчивым" [Руе, 1992, р. 253].

У нас ситуация, увы, иная. Авторы рассматриваемой монографии пишут: "Россия и Китай смотрят друг на друга исключительно с точки зрения собственных проблем. Китай указывает на Россию и говорит: смотрите, как не надо делать, а российские эксперты указывают на Китай: смотрите, как надо" (с. 640). За этим "смотрите, как надо" стоит на самом деле гораздо больше подсознательного, чем научно-аналитического, например, пронзительная посткоммунистическая ностальгия по временам, когда наше общество шло "верной дорогой" под руководством "партии-рулевого". Нынешний Китай воплощает собой "идеал" единства, этого, столь дорогого кое для кого у нас, состояния с впечатляющими, как кажется, экономическими достижениями, чего в СССР добиться не удалось. Болезненная травма от потери Россией статуса "сверхдержавы" сублимируется в откровенной зависти к Китаю, который якобы этот статус уже приобретает. Один мой знакомый (не китаист) недавно признался мне, что, хотя никогда не бывал в Китае, ему тепло на душе от того, что там все "так хорошо и у власти коммунистическая партия".

Что касается современного российского КНРоведения, т.е. сферы деятельности специалистов-профессионалов, то здесь отмеченные иррациональные веяния в целом наложились на острую методологическую недостаточность. Не секрет, что в бывшем СССР изучение Китайской Народной Республики по вполне понятным причинам было одним из наиболее идеологизированных направлений международных исследований, пожалуй, даже более идеологизированным, чем американистика или европеистика. Когда идеология ушла и с ней исчез императив зубодробительной критики маоизма со сталинистских позиций, российское КНРоведение столкнулось с острым дефицитом качественных методологических наработок. Стоит обратить внимание на сам стиль очень многих отечественных работ по современному Китаю. Они сильно смахивают на реферативные обзоры, зачастую с готовностью следующие в русле официальной пекинской пропаганды. Даже терминологический аппарат соответствующий [Как управляется Китай..., 2004]. Что касается тех работ отечественных экспертов, которые позволяют себе покритиковать современный Китай, то многие делают это на фоне "общих достижений" нашего восточного соседа и "стратегического партнера" либо прибегают к приемам поистине эзопова языка (или китайских партийных документов?), где понять, что, собственно, хочет сказать автор и на чьей он стороне, можно только в контексте ситуации или ранее написанных произведений. Трудно сказать, чего здесь больше: иррационального подсознания, многолетней привычки работы в атмосфере идеологизированных научных учреждений бывшего СССР или опасения задеть ту или иную ипостась официального Пекина. Есть, конечно, работы и другого плана, но их не так много [см., например: Глобализация экономики Китая, 2003].

Авторы рецензируемой монографии, очевидно осознавая определенный диссонанс своей книги с тональностью, так сказать, "большого оркестра", вольно или невольно не удержались от потребности немного перестраховаться. Мотивировка этого мне, честно говоря, не очень ясна. В аннотации к своей работе они отмечают: "Монография написана в духе "конструктивной и доброжелательной критики"". Почему-то последнее словосочетание берется ими в кавычки. Что такое конструктивная критика - вполне понятно. Что такое доброжелательная критика в контексте данной монографии - менее понятно. Доброжелательная по отношению к кому? К китайской компартии? Внимательное чтение самой книги, откровенно говоря, не оставляет такого впечатления. К Китаю вообще? Но что такое Китай вообще? К тому же конструктивная критика не обязательно должна быть исключительно доброжелательной. Напомню в этой связи оценки советского общества и политической системы, которые делались в свое время западными

стр. 210

специалистами - представителями "тоталитарной школы" в советологии. Жесткое отношение к СССР, моральное осуждение режима КПСС отнюдь не помешали (а возможно, во многом и помогли) этим людям, заблуждавшимся в деталях, в целом все-таки верно охарактеризовать несущие конструкции советской системы и логику ее развития [Heron, Hoffmann, 1993].

Авторы рассматриваемой монографии гипотетически допускают, что в перспективе вполне возможно развитие КНР под руководством КПК в направлении постепенной плюрализации политического режима и его демократической легитимации при одновременной смене модели экономического роста и непременном сохранении территориального единства страны. Такой Китай и такую КПК авторы предлагают поддерживать. Именно в гипотетическом допущении возможности такого развития, как мне кажется, и лежит суть доброжелательности авторов в их отношении к современному Китаю.

Дав необходимые методологические пояснения употребляемой терминологии, то есть тому, что следует понимать под угрозами, вызовами и рисками для современного Китая, авторы переходят к целостному и подробному анализу ситуации, который охватывает как внешние, так и внутренние экономические, политические, военные, социальные, культурные, экологические, нравственные аспекты. Сделано это ярко, последовательно, убедительно.

Я не ставил себе задачу изложения монографии по главам или по проблемам. Книга настолько интересна и по-своему увлекательна, что имеет смысл отослать читателя непосредственно к авторскому тексту. Мне же хотелось высказать ряд личных соображений по некоторым ключевым вопросам внутриполитического развития современного Китая, поднятым в монографии. И первый из этих вопросов - легитимность власти и модернизаторские и реформаторские потенции КПК. Позволю себе начать с несколько отдаленной, но, думается, вполне уместной аналогии. Летом 1968 г., за 20 лет до начала перестройки в СССР, на страницах ведущего советологического журнала "Проблемы коммунизма" 3. Бжезинский сделал уверенный прогноз: "КПСС стала тормозом развития СССР, в частности экономического роста. Результатом является стагнация" [Problems of Communism, 1968, p. 48]. Далее, впрочем, Бжезинский отметил, что стагнация состоит не столько в развитии общества, сколько в развитии партии. Он обратил внимание на то, что общество развивается быстрее, чем контролирующая его политическая система, а советская элита не в состоянии пойти по пути демократического реформаторства. Главная причина этого -дефицит лидеров. Тогдашнему СССР, по мнению 3. Бжезинского, была необходима глубокая внутренняя перестройка экономической, политической и социальной сферы для того, чтобы адекватно решить задачи технико-экономического развития. С высоты нашего сегодняшнего знания этот вывод может показаться едва ли не самоочевидным. Тупики широкомасштабной нерыночной импортозамещающей индустриализации, помноженные на политическое вырождение власти, имели в нашей стране хорошо известный финал. Отмечу, однако, что тогда вывод Бжезинского вовсе не выглядел столь обоснованным и вызвал полемику в советологической среде. Кроме того, Бжезинский ошибся в своем прогнозе фактологически. Лидер в конце концов появился - М. С. Горбачев. Правда, перед лицом инерции системы он оказался бессильным.

К вопросу о легитимности и конструктивном потенциале современной китайской коммунистической партократии авторы рассматриваемой монографии возвращаются неоднократно. Хотя однозначного ответа у них нет. Несомненно, с точки зрения экономической динамики ситуация в современном Китае разительно отличается от бывшего СССР. Здесь во многом именно благодаря относительно ограниченным масштабам социалистической индустриализации за годы реформ удалось найти и стимулировать факторы и зоны хозяйственного роста. Авторы монографии в самом начале отмечают: "Сегодня не существует прямой внутренней угрозы власти Коммунистической партии Китая. Основу политической стабильности составляют быстрый экономический рост и поддержание социальной стабильности" (с. 24). Однако все более ощутимая необходимость смены модели роста и негативное влияние наследия частичной социндустриализации - госсектора и банковской системы - заставляют говорить о возможном политическом и институциональном застое на фоне высокой, но структурно и качественно проблемной экономической динамики.

Оценивая эффективность антикризисных программ китайского руководства, авторы подчеркивают: "Устойчивое развитие Китая, в меньшей степени подверженное рискам и угрозам, может быть достигнуто лишь посредством фундаментальной модернизации политических, социальных и экономических институтов и структур. Осуществление такой модернизации способна обеспечить только легитимная власть. Это, в свою очередь, предполагает преодоление, вероят-

стр. 211

но, главного из ныне развивающихся кризисов - кризиса доверия общества к коррумпированной власти... Без этого эффективность антикризисных программ обречена оставаться весьма низкой" (с. 597). В другом месте авторы вновь возвращаются к той же мысли, однако излагают ее еще более заостренно: "В расколотом китайском обществе с большим трудом могут созревать общественные и политические силы, способные придать модернизационным процессам устойчивый и долговременный характер. Особую роль в создании необходимых предпосылок для этого призвана играть правящая элита. Сегодня наступило время последнего выбора, когда определяется, готова ли и может ли в принципе она справиться с этой важнейшей задачей, посильна ли ей эта задача или процесс отчуждения ее интересов от интересов основной части общества зашел настолько далеко, что пройдена точка возврата, и социально-экономический процесс, не найдя политического выхода, обречен обернуться системным кризисом и стагнацией или, того хуже, социальным взрывом" (с. 320).

Монография в целом оставляет поставленный вопрос без ответа. Научно-аналитическая осторожность в оценках - черта, несомненно, позитивная. И все же рискну высказаться более определенно. Мое личное ощущение, которое отчасти базируется на результатах исследований, отчасти, не скрою, на интуитивном восприятии современных китайских реалий, состоит в том, что та точка возврата, о которой эмоционально пишут авторы книги, скорее всего уже пройдена. Возможно, она была пройдена летом 1989 г., когда партия беспощадно и бездумно потопила в крови студенческое движение, в котором усмотрела лишь бунтарский вызов стабильности, но просмотрела конструктивную составляющую - требование о создании в вузах страны независимых студенческих организаций. Авторы монографии отмечают: "Проблема, вероятно, не столько в замене КПК, сколько в создании иных, параллельных монополии партии механизмов преодоления кризисов, механизмов, в большей степени отражающих нынешние реалии окрепшего экономически и диверсифицирующегося политически китайского общества" (с. 616). Возможность создания такого рода механизма как раз и была катастрофически упущена в 1989 г., хотя тогда к этому имелись достаточно серьезные предпосылки.

Вторая - гораздо более гипотетическая - возможность выйти на широкий диалог с обществом существовала, может быть, в начальный период премьерства Чжу Жунцзи, когда его намерения в области экономических реформ сравнивали чуть ли не с "новым курсом" Ф. Д. Рузвельта и как в Китае, так и за рубежом воспринимали с неподдельным энтузиазмом. Однако Чжу, несмотря на свою растиражированную СМИ "решительность и честность", остался вполне верен традиции китайской партократической когорты "не выносить сор из избы", не вести дело к расшатыванию иерархического миропорядка квазитоталитарной системы и в итоге в своих базовых реформаторских планах потерпел поражение. В силу не только партийной идеологии и централистской дисциплины, но и традиционной конфуцианской социальной культуры и менталитета, акцентирующих потребность зависимости индивидуума от группы и культивирующих страх перед крушением мироустроительной иерархии, в Китае крайне затруднено появление лидеров типа, скажем, Б. Н. Ельцина. Ни в коей мере не идеализируя первого президента России, хотелось бы отметить, что в периоды острых кризисов партократических режимов лидеры такого плана вполне способны сыграть позитивную структурирующую роль. Китайский политический менталитет, однако, склонен относиться к таким фигурам скорее негативно. Для китайского восприятия в принципе гораздо более приемлема личность моралиста-реформатора, который стремится побороть пороки системы, не выходя за ее рамки. В случае неудачи этих попыток такой политический персонаж объявляется образцом добродетели и героизируется. Сама система при этом вполне может уже лежать в руинах и подвергаться уничтожающей критике.

В этом плане весьма характерны метания бывшего генерального секретаря ЦК КПК Чжао Цзыяна, который в ходе кризиса 1989 г. разрывался между невозможностью открыто выступить против ЦК и искренним желанием поддержать демократические требования студентов. Такова китайская политическая драматургия - нравственная трагедия без конструктивного финала. Подобная линия поведения основных игроков в системе до определенной степени несомненно способствует ее стабильности, однако в итоге культивирует пониженную способность к конструктивной рефлексии и страх перед инициативной, доходящий зачастую до элементарной неспособности и нежелания постичь реальную проблему. Вот что писал о китайском политическом устройстве Л. Пай: "Центральные власти издают свои "абсолютные" распоряжения, а местные власти демонстрируют свое послушание, даже если втихую продолжают делать то, что считают нужным. Администрации высших уровней не решаются добросовестно проверять то, насколько

стр. 212

их распоряжения исполняются, так как такая проверка может обнаружить их собственную импотенцию и пошатнуть претензии на абсолютную власть. Администрация низших уровней достаточно осторожна, чтобы полностью игнорировать проблемные распоряжения, исполняя беспроблемные с необыкновенным рвением... Особые отношения между государством и обществом в Китае позволяют его лидерам упиваться их кажущимся величием, бюрократам -заниматься их фракционной борьбой, в то время как китайский народ поставлен перед необходимостью искать комфорт и безопасность в личных неформальных связях и группировках, которые могут защитить людей от политических бурь" [Руе, 1992, р. 237, 255].

Авторы монографии много и интересно пишут о взаимоотношениях между тандемом новых лидеров Ху Цзиньтао - Вэнь Цзябао и группой "людей Цзян Цзэминя". Отмечается, в частности, что "в отличие от былых идеологизированных споров китайской властной элиты нынешние дебаты более не ставят под сомнение рыночную направленность реформ. Споры реформаторов в лице Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао с "людьми Цзяна" лишены глубинной политической подоплеки, на первое место в них выходят прагматические интересы... Повышенное внимание к проблеме распределения ресурсов в ходе реализации политики "макроэкономического урегулирования" дает основания говорить о соперничестве заинтересованных групп внутри властной элиты" (с. 63).

Тот факт, что речь идет о борьбе за реализацию прагматических интересов, не вызывает сомнения. Обращусь снова к Л. Паю: "...внутренние связи, которые образуют фракции (в китайском руководстве. - М. К.), редко мотивированы необходимостью реализации той или иной политической линии. Фракции способны больше к бюрократической обструкции, чем к инициированию или воплощению в жизнь провозглашенного политического курса и в целом достаточно размыты и неопределенны в отношении вопросов политики, за исключением тех, которые касаются прагматических соображений карьерного продвижения и максимизации власти" [Руе, 1992, р. 207,208], ибо ".. .власть воспринимается как наименее размытый и самый предсказуемый фактор общественной жизни" [Руе, 1981, р. 127]. Так было в китайской политике всегда. Однако, как мне кажется, глубинную политическую подоплеку также не следует сбрасывать со счетов. Она несомненно присутствует, и обострение кризисной ситуации во власти и в обществе объективно способствует увеличению ее удельного веса. Это же касается и настроений в среде интеллигенции. Комментируя взгляды китайского аналитика Кан Сяогуана, авторы монографии отмечают: "Противоречия могут возникнуть и в отношениях власти с интеллектуальной элитой. В отличие от периода 1980-х гг., когда в среде интеллигенции обсуждались "метафизические" "измы" (рыночная или плановая экономика, тоталитарная или демократическая политика), в 1990-е гг. участники дискуссий стали реже поднимать абстрактные темы, в том числе и вопросы демократии, обратившись к конкретным проблемам реформы... Если же проблемы будут обостряться, то у людей появятся сомнения в эффективности существующей системы, будут выдвинуты проекты новой системы, и начнется новый раунд споров об "измах"" (с. 532 - 533).

Мне представляется, что новый раунд спора об "измах" абсолютно неизбежен в силу того, что, во-первых, проблемы действительно имеют тенденцию к обострению; во-вторых, предыдущий акт идейно-теоретического спора внутри китайской интеллигенции и внутри китайской власти, а также между ними завершился, мягко говоря, не совсем естественным образом. Тема отнюдь не была исчерпана, когда стала жертвой политических репрессий после 1989 г., параноидального страха хаоса после краха КПСС и распада СССР, охватившего как элиту КНР, так и немалую часть общества. Свою несомненную роль сыграл и экономический бум 1990-х гг., позволивший, по выражению известного критика социально-политических проблем современного Китая Хэ Циньлянь, ".. .проводить политику "покупки" интеллигенции и ее привлечения... с помощью различных материальных стимулов, благодаря чему подавляющая часть интеллектуальной элиты была включена в систему" (с. 88). Рискну утверждать, что в конкретных условиях современного Китая это скорее плохо, чем хорошо. Включенность значительной части интеллектуальной элиты "в систему" существенно понижает потенциал создания "параллельных монополии партии механизмов преодоления кризисов", о необходимости которых пишут авторы монографии. Дело в том, что эта система как раз и базируется на монополии КПК на власть, которую партия добровольно не отдаст никогда и которая в силу самой своей природы не предполагает никаких "параллельных механизмов". Интеллектуальная элита при всех своих возможных тайных демократических грезах оказывается заложницей страха перед разрушением поистине мироустроительной, но насквозь коррумпированной партократической иерархии.

стр. 213

Было бы в высшей степени интересно проследить, как все-таки разногласия между фракциями китайского руководства по прагматическим вопросам передела ресурсов соотносятся с глубинной политической подоплекой. В то, что такой корреляции нет вообще, в чем пытаются убедить читателя авторы монографии (с. 63), мне не очень верится. Ее не может не быть, даже если сами участники противоборства не всегда отдают себе полный отчет в ее существовании. Иными словами, она неизбежно проявляется в направленности, логике и природе действий игроков на политической арене Китая. И авторы монографии в итоге это, по сути, признают, когда пишут о наступившем, по их мнению, в Китае кризисе рыночной идеологии: "Суть проблемы в появлении антитезы идеологическому мейнстриму, построенному на слиянии экономического либерализма и политического авторитаризма. Вопреки распространенным журналистским штампам о "коммунистических консерваторах" (Цзян) и "либеральных реформаторах" (Ху-Вэнь) поддерживается этот гибридный мейнстрим именно группировкой Цзяна, теми идеологами, партийными и бизнес - элитами, которые в наибольшей степени выиграли от рыночных реформ и высоких темпов роста. В качестве носителя такого рода антитезы выступают "умеренные рыночники", делающие в рамках той же рыночной идеологии акцент не на "обогащение", а на "справедливое перераспределение национального богатства", не на высокие, а на умеренные темпы экономического роста, не на чисто рыночные механизмы решения социальных проблем, а на сохранение в этой сфере большой роли государства и бюджетных расходов" (с. 606 - 607).

С моей точки зрения, этот кризис рыночной идеологии более глубокий и трудноразрешимый. Дело в том, что объективно требуемая смена модели экономического роста уперлась - причем уже довольно давно - в политико-хозяйственную матрицу системы: госсектор, банки, институционализированная монополия КПК на власть. "Умеренные рыночники", тем более в той или иной форме союза с "новыми левыми", оказываются слишком связанными с этой по сути нереформируемой матрицей и своей "умеренностью" объективно тормозят смену модели роста, на самом деле лишь способствуя постепенному усугублению существующих структурных проблем. Радикально решить их они не в состоянии, отмахнуться от них - тоже.

Что касается "либерального мейнстрима" или "людей Цзяна", получивших наибольшую политико-экономическую выгоду от рыночных реформ, то назвать этот мейнстрим либеральным можно только с очень большим авансом. Он точно так же вырос на почве коррумпированного развития в рамках "двухколейной модели", предполагающей одновременное сосуществование слабо затронутых реформами госсектора и политической власти с динамично растущими новыми секторами. Возможно, однако, что представители этого лагеря в меньшей степени связывают свою судьбу со старой экономикой и (может быть, но совсем не обязательно) старой политикой и в этом смысле потенциально более динамичны. Вместе с тем полномасштабная активизация этого динамизма несет очевидные угрозы стабильности и территориальной целостности Китая и вряд ли будет сознательно допущена умеренными. Да и сами "люди Цзяна" едва ли решатся в нынешних условиях и в силу отмеченных традиционных особенностей политического процесса в Китае бросить открытый вызов "умеренному" тандему лидеров четвертого поколения.

Рекомендация авторов монографии международному сообществу в случае кризиса в Китае оказывать поддержку тандему "умеренных" в лице Ху Цзиньтао - Вэнь Цзябао (с. 618) представляется вполне разумной, но лишь с точки зрения того политико-экономического расклада, который мы имеем на сегодняшний день. Как будет развиваться ситуация в дальнейшем - сказать очень трудно. С моей точки зрения, в обозримой перспективе наиболее велика вероятность того, что мы будем свидетелями не слишком успешных усилий политически доминирующих "умеренных" углубить реформы, нацеленные на смену модели экономического роста при общем накоплении кризисного потенциала. Итоговый структурный кризис, который действительно вполне может случиться в результате наложения друг на друга различных дестабилизирующих факторов, скорее всего будет носить спазматический характер и наверняка будет чреват имплозией (внутренней деструктуризацией) всей системы. Крупные кризисы в Китае, будь то в имперский или в республиканский периоды, всегда были именно такими. Могучие, как казалось, деспотии старого Китая рушились как карточные домики. Режим Гоминьдана в середине 1940-х гг. вполне неожиданно для очень многих его китайских и иностранных современников постигла точно такая же участь. В этой связи приведу еще одну цитату из Л. Пая: "В Китае новые организации и движения могут возникать на мощных приливах энтузиазма, поскольку высшая точка воодушевления китайцев расположена где-то в начале явлений и процессов. Эрозия может быть чрезвычайно постепенной и длительной, но конец обычно очень быстрый, и когда все кончено, то поч-

стр. 214

ти не остается и сентиментальных воспоминаний. Многие структуры и организации неожиданно оказываются пустыми раковинами, в то время как когда-то казались исполненными важности и значения" [Руе, 1992, р. 166].

В заключение хочу искренне поблагодарить авторов и редакторов рецензируемой монографии за доставленное интеллектуальное удовольствие от ее чтения и настоятельно порекомендовать читателям - как специалистам, так и всем интересующимся Китаем - обратиться к этой хорошей книге.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Глобализация экономики Китая. М., 2003.

Как управляется Китай. Эволюция властных структур Китая в конце ХХ-началеХХ1 века. М., 2004. Fleron F., Hoffmann E. (ed.) Post-Soviet Studies and Political Science. Methodology and Empirical Theory in Sovietology. Boulder, 1993.

Problems of Communism. 1968. N 3.

Pye L. The Dynamics of Chinese Politics. Cambridge (Mass.), 1981.

Pye L. The Spirit of Chinese Politics. Cambridge (Mass.), 1992.

Permanent link to this publication: