10 декабря 2014 г. в Институте востоковедения РАН прошел XIV ежеквартальный семинар Отдела Китая "Китай и мир. Традиция и современность". Впервые за долгие годы в Москве был проведен научный форум, полностью посвященный вопросам тангутской лингвистики.

Семинар открыл М. В. Софронов (ИСАА МГУ), ведущий российский тангутовед, автор единственной в мире "Грамматики тангутского языка". Он рассказал об истории тангутоведения и его основных достижениях, а также представил основного докладчика - Линь Инцзинь , научного сотрудника Института лингвистики Академии Синика (Тайвань) - одну из крупнейших современных тангутоведов и специалистов по тангутскому языку. Лекция Линь Инцзинь была посвящена проверке гипотезы К. Б. Кеппинг, высказанной ей в 1985 г., относительно того, что тангутский язык обладал характеристиками эргативного строя. Отметив высочайшую степень новаторства гипотезы, Линь Инцзинь на примерах из тангутских текстов показала, что признаки эргативности в тангутском языке присутствуют, но вряд ли можно говорить, что это было качеством, обязательно присущим языку, так как во многих случаях никаких указаний на наличие эргативного падежа нет. Может быть, дело в том, что тангуты, переводившие с иных языков нужные им тексты, попадали под определенное влияние языков оригинала, поэтому в текстах, переведенных с китайского, никакой эргативности нет, а в текстах, переведенных с письменного тибетского, она присутствует. Бесспорно, оригинальных тангутских текстов мы знаем не так много, и в целом они недостаточно изучены. Возможно, в будущем появятся данные для окончательного ответа на вопрос о наличии или отсутствии эргативности в тангутском языке. М. В. Софронов обратил внимание на то, что некоторые наблюдения Линь Инцзинь позволяют поставить вопрос о пересмотре современных представлений о притяжательных конструкциях в тангутском языке - вероятно, помимо посессивной конструкции в нем также возможно было выражение некоторой связи с предметом, не предполагающей обладание им.

Несмотря на небольшое количество слушателей, данное мероприятие можно отнести к важнейшим научным событиям года.

18 февраля 2015 г. состоялся XVI ежеквартальный семинар Отдела Китая ИВ РАН "Китай и мир. Традиции и современность", преимущественно посвященный проблемам исторической фонологии древнекитайского языка.

Тема выступления Г. С. Старостина (ШАГИ РАНХиГС) - "Вопросы отражения звучащей речи в графической репрезентации классических китайских памятников". За сто лет мировое китаеведение достигло больших успехов в области изучения исторической фонологии китайского языка. К сожалению, отечественная синология в последние годы практически не участвует в таких исследованиях. Так, студенты китаеведных специальностей зачастую завершают профильное образование, не слишком разбираясь в этих вопросах и даже не зная о существовании подобной проблематики.

Историческая фонология родилась в Китае - филологи поздней Мин и Цин (XVII-XIX вв.) не только заметили, что многие знаки, рифмующиеся в Ши цзине ("Канон стихов", XI-VII вв. до н.э.), не рифмуются сейчас, но и сумели провести огромную работу по систематизации данных и частичной реконструкции звучания древнекитайского языка. Изучение рифм Ши цзина по-прежнему остается основным направлением в изучении фонологии в Китае.

ДМИТРИЕВ Сергей Викторович - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН. E-mail: sdmitriev@ivran.ru

стр. 192
Благодаря работам Бернхарда Карлгрена (1889-1978)1 историческая фонология древнекитайского языка оформилась как наука, была предложена первая система реконструкции. Крупным вкладом российских ученых считаются реконструкции С. Е. Яхонтова2 и С. А. Старостина3. Сегодня из существующих вариантов реконструкции наиболее популярной можно назвать систему, предложенную В. Бакстером и Л. Сагаром4, однако и она не идеальна. Главное же - положение, что фонетика китайского языка не была неизменной и обращение к исторической фонологии совершенно необходимо для решения ряда синологических проблем, уже давно стало общепринятым как в Китае, так и на Западе. У нас же оно, увы, пока остается достоянием крайне узкого круга специалистов-лингвистов.

Древнекитайский язык фонетически отличается от среднекитайского, будучи ближе к тибето-бирманским языкам, в то время как среднекитайский, очевидно, подвергся значительному влиянию австронезийских языков. Судя по всему, в древнекитайском языке слог (на письме выражаемый знаком) фонетически не был неизменен, в него могли вводиться разного рода словообразующие префиксы, суффиксы и инфиксы, оттенявшие оттенки смысла, взаимоотношения с другими членами предложения или разделявшие различные грамматические функции. В среднекитайском языке это стало невозможным, слог "закрылся", практически потеряв возможность менять свое звучание; оттенки смысла или грамматическая функция стали, как правило, выражаться посредством взаимодействия с другими знаками или служебными частицами, а также синтаксически - положением в предложении. Некоторые варианты звучания слогов сохранились в словарях в виде разных чтений знаков (часто различающихся и семантически), но далеко не все: сохранив память об изменении чтения знаков, китайские филологи забыли причину этого изменения.

Эти изменения, во многом происходившие накануне и во времена существования империи Хань (202 г. до н.э. - 220 г. н.э.), отразились и на письменности. В доимперское время фоноидеографические знаки (в определенном объеме передающие информацию как о смысле, так и о звучании слова), которые со времен Хань занимают основное место в китайской письменности, были немногочисленны - значительно более важную роль играли так называемые заимствованные знаки, передающие только звучание (для записи слова использовался более простой или часто употребляемый знак - омоним). Одним и тем же знаком могли записываться целые группы близких по звучанию слогов, отражавших целое поле семантических и грамматических единиц - и, видимо, именно фонетика, а не семантика, была основой древнекитайского письма эпохи Чжоу.

Естественно, в разных местах могли использоваться разные знаки-омонимы, что в условиях единой империи, конечно, было неприемлемо. Ситуация дополнительно осложнялась тем, что изменения фонетики слогов, о которых было сказано выше, приводили к тому, что многие знаки, до того бывшие омонимичными или близкими по звучанию, таковыми быть переставали - и потому многие древние тексты, принципиально важные для имперской культуры и образования, становились крайне трудными для понимания (или для их понимания требовались подсказки учителя, чья компетенция тоже не всегда была бесспорна). Ханьские лексикографы постарались решить эти проблемы путем увеличения количества и роли фоноидеографических знаков - зачастую они образовывались путем добавления к популярному фонетику ключей-детерминативов, указывавших на тот или иной оттенок его смысла. Важнейшие тексты традиции были переписаны, заимствованные знаки по возможности заменены на фоноидеографические; тексты были снабжены комментариями (впрочем, замена знаков проводилась не вполне системно, а поскольку процесс изменения языка к этому времени шел уже довольно долго, то степень понимания текста комментаторами тоже нередко оставляет желать лучшего).

Распространенное в литературе представление о том, что с эпохи Цинь-Хань письменность была полностью унифицирована (как показали и археологические находки) совершенно ошибочно - ни циньським, ни ханьским властям не удалось этого добиться: несмотря на огромные усилия, в разных областях империи правила письменности по-прежнему сильно отличались; новые тенденции, связанные с усилением роли фоноидеографических знаков и отказом от за-

1 Karlgren B. Etudes sur la phonologie chinoise //Archives d'etudes orientales, XV, 1-2. Upsala, 1915-1916; Idem. Grammata Serica, Script and Phonetics in Chinese and Sino-Japanese // The Bulletin of the Museum of Far Eastern Antiquities, Stockholm, 1940; Idem. Compendium of Phonetics in Ancient and Archaic Chinese // The Bulletin of the Museum of Far Eastern Antiquities, Stockholm, 1954; Idem. Grammata Serica Recensa. Stockholm: Museum of Far Eastern Antiquities, 1957.

2 Яхонтов С. Е. Древнекитайский язык. М.: Наука, 1965.

3 Старостин С. А. Реконструкция древнекитайской фонологической системы. М.: Наука, 1989.

4 Baxter W.H., Sagart L. Old Chinese: A New Reconstruction. Oxford University Press, 2014.

стр. 193
имствованных знаков, передающих только фонетику, приживались долго и трудно. Практически это произошло уже в раннем средневековье, когда древнекитайский язык стал мертвым, чисто письменным языком, изучаемым в школах, а живое развитие языка стало происходить в рамках практически безписьменных диалектов среднекитайского языка.

Все эти открытия полностью развенчали многие долго жившие в историографии мифы. Например, не выдерживает никакой критики представление о том, что древнекитайский язык был языком интеллектуалов, во многом искусственным и сугубо письменным, поскольку он совершенно непонятен на слух (на самом деле фонетика древнекитайского языка была гораздо богаче, чем современная, поэтому многие омонимичные сегодня знаки в древности таковыми вовсе не были); анализ многих древних текстов показывает, что они как раз ориентированы прежде всего на передачу звучания, а не тонкостей синтаксиса или грамматического строя. Пересмотру, вероятно, необходимо подвергнуть и устоявшееся мнение о том, что знаки древнекитайского языка были невероятно пластичны и могли выполнять функции чуть ли не любых частей речи в зависимости от контекста и порядка слов в предложении. Судя по всему, это не более чем иллюзия, основанная на том, что древнекитайские языки не передают всех тонкостей собственной фонетики. Таким образом, там, где мы видим один знак, способный выступать как в функции существительного, так и в функции прилагательного или глагола, древний китаец видел несколько слов, обозначаемых одним знаком, но читающихся по-разному5. Искусственным языком, почти непригодным для устного общения, древнекитайский стал уже в средние века.

Конечно, изучение древнекитайского языкового материала очень затруднено тем, что в нашем распоряжении пока совсем немного текстов, не прошедших через ханьскую реформу (они могут быть обнаружены только археологически); в текстах же, подвергшихся ей, исходное написание сильно изменено, причем не всегда систематически, что затрудняет уверенную реконструкцию. Зато теперь имеются компьютерные базы древнекитайских текстов, позволяющие быстро и исчерпывающе анализировать контексты употребления того или иного знака. Это позволяет делать выводы о правилах их употребления на гораздо более прочном фундаменте, чем раньше - словарь или комментатор может ошибиться в толковании знака, но весь корпус языка - нет.

В заключение докладчик подробно остановился на конкретных примерах отражения в иероглифике древнекитайского языка звучания живой речи. Так, давно замечено, что комбинация знаков чжи (указательное местоимение, глагол, служебное слово) и вопросительной частицы ху в доханьских текстах часто заменяется знаком чжу ("все"), что нельзя объяснить никакими грамматическими резонами. Однако если вспомнить, что знак чжи в это время читался как *tə, а ху - как *wa, то все становится на свои места. Причем это стяжение факультативно - т.е. иногда эти два знака проговаривались более отчетливо, а иногда редуцировались - в зависимости от манеры речи или диалектальных особенностей. Диалектальными особенностями, возможно, объясняется и то, что в Щи цзине и Шан шу ("Чтимые писания") знак жань ("так, таким образом", местопредикатив "быть таким") часто заменяется знаком янь ("слово, речь") - дело в том, что жань в то время читался как *пап, и если он шел после слога с гортанной согласной, то первая *п закономерно переходила в гортанную *η, исоответственно уступало место - *ηan. Объяснить эту замену (что пытались сделать многие поколения китайских филологов) без использования достижений исторической фонологии, как видно, совершенно невозможно. Подобных примеров довольно много.

Л. П. Черникова (ИВ РАН) рассказала о своем пребывании в Шэньянском университете и обучении на курсах китайского языка для научных сотрудников и преподавателей китайского языка.

К сожалению, специализированные научные мероприятия, посвященные исторической фонологии - одной из наиболее интересных областей современной лингвистики и синологии - у нас крайне редки, так что данный семинар явился важным событием научной жизни.

* * *

27 мая 2015 г. состоялся XVII ежеквартальный семинар "Китай и мир. Традиции и современность".

5 Реликты этого заметны и в современном языке - знак ван в значении "правитель, царь" читается вторым тоном, а в значении "править" - четвертым (БКРС, N 502, т. 2, с. 155). Конечно, это не случайность, а последние следы фонетического различия этих двух слов, записывавшихся одним знаком.

стр. 194
Ю. В. Чудодеев (ИВ РАН) выступил с докладом, посвященным советско-китайским отношениям во время Второй мировой войны. Он осветил непростую линию развития советско-китайских отношений, проанализировал основные изменения, происходившие в них. Докладчик подробно остановился на заслугах советских летчиков, воевавших в китайском небе. Характерно, что этот сюжет, не слишком известный у нас, вызывает живой интерес в Китае.

А. С. Трунова (ИВ РАН) в сообщении ""Сон в красном тереме" в современной китайской литературе", отметив то исключительное место, которое роман занимает в китайской литературе, уделила особое внимание продолжениям романа, появившимся еще до его официальной публикации и продолжающим выходить до сих пор. Причиной этого является как огромная популярность романа, так и неудовлетворенность многих читателей его концовкой. Удивительно, насколько популярен "Сон в красном тереме" сейчас - не только в среде филологов-профессионалов, но и среди обыкновенных читателей.

К. В. Панин-Пентковский рассказал о своем прадеде - Вячеславе Ивановиче Пентковском (Пэнкоци-Пентковском) (1886-1968). Он родился в Севастополе, был офицером, в 1918 г. оказался в Китае как эмигрант из Советской России, получил в Харбине диплом юриста и открыл одну из наиболее процветающих юридических контор. Много работал для КВЖД и, видимо, довольно рано стал работать на советскую разведку (не исключено, что и его приезд в Китай не был просто эмиграцией). С 1924 по 1946 г. Пентковский был юрисконсультом Генерального консульства СССР, защищал в китайских судах советских граждан. В 1946 г., передав СССР едва ли не все свое немалое имущество, заработанное за десятилетия успешной юридической практики, он вернулся в СССР, сохранив, впрочем, в качестве первой части составной фамилии свое китайское имя Пэнкоци. После возвращения в СССР он вскоре стал научным сотрудником Института востоковедения АН СССР, работал в коллективе по составлению "Большого китайско-русского словаря". Но, судя по всему, это было скорее прикрытием - он продолжал выполнять иные правительственные задания. На восьмом десятке он оставил службу и семью и переехал в глухую сибирскую деревню якобы для ведения сельского хозяйства. Впрочем, имеются свидетельства, что это также было прикрытием - незадолго до смерти Пентковского видели в Шанхае, где он, видимо, вписывал очередную страницу в свою удивительную биографию китаиста-разведчика.

Сообщение С. В. Дмитриева (ИВ РАН) было озаглавлено "Тангутские праздничные блюда по тангутско-китайскому словарю "Перл в ладони"". В известном, но недооцененном словаре XII в., являющемся практически единственным двуязычным тезаурусом тангутского языка и культуры, небольшой раздел посвящен тангутской кухне. Этот раздел вызывает особенный интерес, поскольку составитель "Перла" Квельдэ Риепху (Гулэ Маоцай) выбирал для своей книги наиболее характерные, с его точки зрения, образцы тангутской культуры и быта. Перед нами описание тангутского пира - таким образом, перечисленные блюда относятся к категории праздничных, специально не выделенных в других известных нам тангутских словниках. Анализ блюд показывает, что тангутская кухня по своему облику не была ни тенью дальневосточной китайской, ни отблеском кочевых монгольской или тибетской: большинство блюд представляют собой разного рода выпечку (паровые, печеные, жареные и сухие лепешки), каши, лапшу и подливы - их ассортимент заставляет подумать скорее о кухне оазисов Центральной Азии. Интересно, что перечисленные праздничные блюда довольно скудны - среди них нет не только деликатесов, но даже и просто мясных блюд. Мы знаем, что они присутствовали в тангутской кухне - но почему-то автор не счел их достаточно представительными для включения в словарь.

Все разнообразные по темам доклады были встречены с живым интересом; многие вопросы вызвали дискуссии.

16 сентября 2015 г. прошел XVIII, ежеквартальный семинар Отдела Китая ИВ РАН "Китай и мир. Традиции и современность", посвященный проблемам китайской древности и памяти безвременно ушедшего коллеги и друга А. Р. Вяткина.

Адам Шварц (Йельский ун-т) прочел лекцию о концепции ли ("ритуал, благопристойность") в древнекитайских текстах. К анализу были привлечены данные эпиграфики и такие базовые тексты конфуцианской традиции, как Лунь юй и Ши цзин. В докладе было рассмотрено соотношение категорий ли и вэнь ("просвещение, культура") в конфуцианской традиции. Нередко можно встретить утверждение, что правила поведения (ли) должны усваиваться параллельно

стр. 195
или раньше книжных знаний, уподобляющихся узору (еще одно значение знака вэнь), которым покрывают ткань, чтобы повысить ее красоту и ценность. Однако анализ главы 3.8 Лунь юя, в основном посвященного комментарию Конфуция к оде из Ши цзина "Шо-жэнь" ("Красавица", в переводе А. А. Штукина "Ты величава собой"), показывает, что Учитель полагал - освоение ритуала завершает обучение канонам, подобно тому как плащ из простого полотна покрывает узорчатые наряды красавицы. Данный сюжет интересен не только для понимания некоторых основ конфуцианского учения, но и как пример использования Конфуцием древних поэтических текстов не в их прямом смысле, а в качестве иллюстрации его педагогических и метафизических построений. Так, описание красавицы в его изложении стало аллегорией места благопристойности в жизни человека: как в иудейской и христианской традициях "Песня песней" - изначально любовная поэма - стала толковаться как аллегорическое восхваление Бога.

М. Е. Кузнецова-Фетисова (ИВ РАН) сделала доклад о научной конференции "Бронзовые артефакты и надписи на бронзе в период Западного Чжоу" (Пекинский университет, 20-26 июня 2015 г.), в которой она принимала участие. Автор особенно отметила представительный состав докладчиков, в числе которых было немало авторитетных китайских специалистов по данной проблематике, а также большой интерес к конференции студентов и молодых ученых.

* * *

14 октября 2015 г. прошел XIX, внеочередной семинар "Китай и мир. Традиции и современность", посвященный проблемам китайской древности. М. С. Хаютина (Ин-т синологии Мюнхенского ун-та Людвига-Максимилиана) прочла лекцию на тему ""Другие" в Древнем Китае (XI-VIII вв. до н. э.): новые археологические открытия и новые теоретические подходы". Речь шла о постепенной трансформации наших представлений об эпохе Западного Чжоу в свете новых находок китайских археологов, которые позволили гораздо более четко осветить некоторые аспекты истории Китая в эту эпоху. В исторической литературе (особенно китайской) по-прежнему доминирует представление о Западном Чжоу как о сильном и централизованном государстве со сложным и эффективным административным аппаратом, осуществлявшим полный контроль над Великой равниной и прилегающими территориями. Однако развитие китайской археологии, как и во многих других случаях, позволяет несколько более предметно взглянуть на эту проблему.

В 2006-2008 гг. были проведены раскопки близ местечка Хэнбэй уезда Цзян пров. Шаньси , в ходе которых было раскопано кладбище (площадь раскопа 35 тыс. м2, 1326 могил, из которых 1200 раскопаны и всего 2 опубликованы), на котором были, в частности, похоронены представители правящего клана государства Пэн . Несмотря на то что это государство находилось в непосредственной близости от крупных западночжоуских центров (обеих столиц вана, столицы удела Цзинь), изученные могилы сильно отличаются от чжоуского стандарта: они гораздо глубже (26, 65 и 15.28 м глубиной при стандарте ок. 7-8 м), найдены следы наземных построек, что также нетипично. Обнаружено много следов человеческих жертвоприношений, которых почти совсем нет в чжоуских могилах (в цзиньских - только самых ранних). Анализ керамики, возможно, говорит о связях населения Пэн с северо-западной (Ганьсу) культурой Цицзя и северной (Ордос) культурой Лицзяя (интересный пример смешения бронз южносибирского и шанского облика). Клан пэнских бо Куй (, в эпиграфике изображается знаком Гуй ) некоторыми учеными (например, Ван Го-вэем) ассоциировался с известным по надписям на гадательных костях племенем Гуй-фан , с которым воевали многие шанские государи (иногда археологическим отражением этого племени считают культуру Лицзяя). Этот клан имел брачные контакты с чжоускими ванами и с правителями уделов Цзинь и Цзэн, которые нередко женились на женщинах из рода Куй.

Интересные результаты дало и изучение в 2009-2011 гг. могил в Дахэкоу неподалеку от уездного города Ичэн пров. Шаньси . Там на площади в 40 тыс. м2 обнаружено около 1500 могил (579 раскопаны, 10 опубликованы) и 24 чэмакэна (захоронения колесницы с запряженными в нее лошадьми). В некоторых захоронениях (например, в Ml) обнаружено 24 бронзовых треножника, притом что в богатейших могилах крупного удела Цзинь находят по 7-9. Помимо бронзы во многих могилах найдены протофарфор и погребальные деревянные фигуры, покрытые красным и черным лаком, - древнейшие в Китае. Архитектура могил (специфические полки для инвентаря в стенах), а также керамика свидетельствуют (как и в случае с Пэн) о возможных связях этого удела (он назывался Ба ) и правящего там клана Цзи с культурами

стр. 196
севера и северо-запада - и этот клан также был тесно связан брачными узами с чжоускими уделами Янь и Цзинь и с чжоускими ванами.

Китайские археологи, работавшие на данных объектах, и ученые, анализировавшие полученные результаты, предлагают разные концепции, призванные найти место для этих княжеств в западночжоуской системе: одни говорят о том, что Пэн и Бо были вассалами чжоуского вана, но этнически правящие в них кланы и их жители были представителями иных народов, довольно далеких от чжоусцев; другие полагают, что правители этих уделов были вассалами Цзинь. Это не исключено, но в эпиграфике Пэн и Бо нет никаких упоминаний о подобном вассалитете - притом что, например, в цзиньской эпиграфике зависимость цзиньских правителей от Чжоу, история основания княжества чжоускими ванами является одним из самых популярных сюжетов. Могилы пэнских и боских князей ничуть не уступают своей величиной и обилием инвентаря могилам правителей соседних чжоуских уделов, а зачастую даже превосходят их. По технологии изготовления бронзовых сосудов и керамики эти нечжоуские княжества также ничуть не уступают Чжоу, что несколько нарушает привычную картину передовой цивилизации Чжоу, окруженной отсталыми "варварами", равные отношения с которыми невозможны по определению.

Данные находки должны привести историков к пересмотру мнения о Западной Чжоу. Очевидно, западночжоуский политический ландшафт был далек от монотонности: помимо политий, вполне признававших сюзеренитет чжоуского вана и даже считавших оный основой легитимности своей власти, в непосредственной близости от чжоуского домена находились государства, состоявшие с ним в тесных связях (культурных, брачных и т.п.), но не считавших себя вассалами Чжоу. При этом подобные независимые или полузависимые государства, населенные этнически отличными группами, не были по умолчанию врагами чжоуского центра - наоборот, они были вполне престижными брачными партнерами, что, вероятно, объяснялось, в частности, тем, что их правители своим богатством и военной мощью ничуть не уступали своим соседям-чжоусцам. Нет никакого сомнения, что контроль чжоуских ванов на территории, которую принято считать "западночжоуским Китаем", был очень далек от тотального и сильно зависел от конкретной области. Иначе и не могло быть, учитывая уровень развития инфраструктуры и производительных сил, свойственный тому времени. Попытки представить Западное Чжоу в качестве предтечи более поздних китайских империй хоть и коренятся в конфуцианской традиции, но вряд ли могут считаться научными и сколь бы то ни было обоснованными.

стр. 197

Permanent link to this publication: