2-3 декабря 2013 г. в Институте востоковедения РАН состоялась международная научная конференция "Иранский мир 2-1-го тыс. до н.э.", организованная Отделом истории и культуры Древнего Востока ИВ РАН*. По традиции конференция посвящалась памяти Э.А. Грантовского (с 1996 г.) и Д.С. Раевского (с 2005 г.). В работе конференции приняли участие (непосредственно или опосредованно - через публикацию статей**) ученые России (из Москвы и Санкт-Петербурга), Украины (из Киева и Донецка) и Ирана.

Конференцию открыл С.В. Кулланда (ИВ РАН), напомнив молодой части аудитории, что Э.А. Грантовского и Д.С. Раевского отличали разносторонность интересов и знаний, а также необычайная увлеченность, заражавшая окружающих. Так, "заразившись", и сам Сергей Всеволодович стал заниматься иранистикой. Э.А. Грантовский был, по его мнению, одним из немногих историков, свободно ориентировавшихся в сравнительно-историческом языкознании и с блеском использовавших эти знания при реконструкции предыстории ндоиранцев. Его толкования сообщений античных авторов о скифах при помощи этнографических материалов намного профессиональнее, чем занимавшихся скифологией этнографов. Изучая индо-иранские касты у скифов, Э.А. Грантовский показал, что последовательность функций, которые олицетворяли сыновья Таргитая, - не ошибка Геродота. Труды Э.А. Грантовского по иранистике образец тщательнейшего и подробнейшего анализа материала, приводящего к нетривиальным и при этом всегда глубоко обоснованным выводам. Достаточно вспомнить, что крупнейший специалист по ономастике древнего Ближнего Востока Ран Цадок [Zadok, 2002] признавал, что полнее и лучше рассказать о проникновении иранцев в места их современного обитания, чем это сделано Э.А. Грантовским, невозможно. Д.С. Раевский блестяще использовал достижения смежных наук (фольклористики, семиотики и т.п.) при интерпретации скифских изображений, убедительно показав, что это не бытовые сцены, а иллюстрации к скифской генеалогической легенде. Современным ученым, по мнению С.В. Кулланды, остается только поддерживать уровень планки, установленный Э.А. Грантовским и Д.С. Раевским.

М.Б. Мейтарчиян (ИВ РАН) в докладе "О культе огня в Бактрии" проанализировала бактрийские археологические памятники, связанные с культом огня: храм XIV-X вв. до н.э. в Джаркутане (в раскопках которого она принимала участие); могильник Бустан VI, существенно, по ее мнению, отличающийся от погребальных комплексов ранних этапов сапаллинской культуры; погребальный комплекс Пшактепа в Сурхандарьинской области; культовые помещения № 7 и № 17 комплекса раннего железного века Кучуктепа. Говоря о культе огня в Средней Азии в целом, М.Б. Мейтарчиян особое внимание уделила маргианскому храму рубежа 2-1-го тыс. до н.э. на поселении Тоголок-21, а также полемике вокруг термина "протозороастризм", предложенного В.И. Сарианиди. Следуя Т.П. Снесареву [Снесарев, 1969, с. 319] и Б.А. Литвинскому [Литвинский, 2000, с. 308], автор доклада пришла к выводу о том, что культ огня у народов Средней Азии гораздо древнее зороастризма.

Доклад Н.М. Никулиной (МГУ) посвящался Сузам и их роли в формировании художественного стиля в ахеменидском искусстве. Столичных центров в персидском государстве было несколько: старая столица Пасаргады, столицы основных территорий державы, составляющих ее фундамент, - Сузы, Экбатаны, Вавилон и за короткое время созданный новый центр - Персеполь. По мнению докладчицы, Персеполь и Сузы сразу выдвинулись на первое место. Серьезного разрыва во времени их создания быть не могло, что аналитически обосновывается. Персеполь, бесспорно, служит наиболее полным проявлением репрезентативного имперского стиля, окончательно сложившегося в эпоху расцвета Персидской державы в V в. до н.э. Однако в процессе формирования этого стиля важную роль сыграли, на взгляд Н.М. Никулиной, и Сузы

* К открытию конференции были подготовлены тезисы: Иранский мир II-1 тыс. до н.э. Материалы международной научной конференции, посвященной памяти Эдвина Арвидовича Грантовского и Дмитрия Сергеевича Раевского. Вып. VI. 2-3 декабря 2013 г. М.: ИВ РАН, 2013.

** А.В. Вертиенко (Ин-т востоковедения им. А.Е. Крымского НАН Украины, Киев) "Вооружение древних иранцев по Младшей Авесте: клинковое оружие"; Ю.Б. Полидович (Донецкий обл. краеведческий музей) «Мсльгуновский тип изображения птиц в скифском искусстве (к вопросу о начальном этапе формирования "звериного стиля")»; Дерахшан Хедаятифард (Иран) "The Etymology of Gilaki Words".

архитектурный дворцовый комплекс, в котором при Дарии I уже происходили активные поиски оптимального по своей выразительности художественного языка. Ападана в Сузах, как и памятники Псрсеполя, создавалась по образцу сооружений в Пасаргадах, но изначально она была больше пасаргадской, а в результате восстановительных работ при Артаксерксе II приблизилась к персепольской.

Особое внимание Н.М. Никулина уделила синкретической природе стиля в изобразительном искусстве ахеменидского Ирана. Немало возможностей для анализа художественных особенностей представляют изображения идущих быков и львов на глазурованных рельефных фризах царского дворца Суз. Известно, что в их создании принимали участие вавилонские мастера. Но традиционный месопотамский образ заметно оживляет греческое натуроподобие. Автором доклада было предложено объяснение, каким образом дух ионического греческого искусства с его повышенной пластичностью и живописностью проник в глазурованные рельефы Суз (ведь известно, что в этой технике греки, даже восточные, не работали), а также убедительно доказано участие греческих мастеров в работе над изображениями персидских лучников из гвардии великого царя¹.

Тема взаимодействия художественных традиций была продолжена выступлением Е.В. Переводчиковой (ГИМ) "Признаки изображений в скифском зверином стиле в ситуации диалога культур". В произведениях скифского "звериного стиля", по мнению автора доклада, вполне различимы признаки античного, фракийского, кобанского, ахеменидского и китайского искусства, которые, при всей своей очевидности, не выглядят инородными, так как изобразительная система скифского звериного стиля способна отбирать признаки иных традиций и расставлять их по местам согласно собственным законам. Для исследования межкультурных контактов важно, считает Е.В. Переводчикова, какие именно элементы отбирались в искусстве других традиций. Наряду с делением признаков на значимые и незначимые по отношению к сюжету изображения, характеризующего изобразительную систему скифского "звериного стиля", существует и более общая классификация признаков изображений. Согласно ей они делятся на функциональные (вызывающие в воображении образ изображаемого объекта), стилизационные (определяющие уровень его стилизации) и генетические (позволяющие определить происхождение традиции).

Автор доклада старалась проследить "поведение" всех перечисленных групп признаков в диалоге изобразительных традиций, отвечая на вопросы: как должны проявляться эти признаки в ситуации, когда носители одной традиции встречаются с образцами другой, что и как они должны видеть в таком случае, на что обращать внимание, как при этом должны восприниматься те или иные признаки, учтенные упомянутыми классификациями. Обзор признаков произведений скифского "звериного стиля" на некоторых примерах контактов с другими традициями (греческой в Северном Причерноморье, греческой и ахеменидской в Прикубанье V в. до н.э., ахеменидской и кобанской в Прикубанье IV в. до н.э., ахеменидской и китайской на Алтае) позволил Е.В. Переводчиковой выделить и среди скифских, и среди заимствованных черт признаки как значимые, так и незначимые по отношению к виду изображаемого животного, а также признаки функциональные и стилизационные. Генетические же признаки среди заимствованных черт отсутствуют. Иное соотношение признаков характеризуют материалы кургана Аржан-2, где генетические признаки присутствуют, позволяя предполагать китайское производство. Именно генетические признаки позволили увидеть следы китайской изобразительной традиции на золотых оковках деревянных сосудов из 1-го Филипповского кургана. По мнению докладчика, подобного рода признаки следует искать и в декоре тагарских железных кинжалов. Она приходит к выводу, что наличие генетических признаков среди заимствованных черт маркирует межкультурный диалог особого рода когда мастер и заказчик принадлежат разным культурным традициям.

С.А. Зинченко (РГГУ) в докладе "О возможных путях генезиса и "транскрипции" образа Стрельца-кентавра в искусстве Древнего Востока» рассмотрела следующие вопросы: чем обоснованы наличия разницы в восприятии образа Стрельца-кентавра в различных культурах; возможно ли выделение в качестве источника некоей исходной традиции, и с какой культурой данная традиция может быть связана; если выделение одной исходной традиции не представляется возможным, то какие прототипы лежат в основе генезиса данного типа изображений,

¹ Н.М. Никулина подчеркнула, что первым, кто обратил на это внимание, был Б.В. Фармаковский [Фармаковский, 1918], а вовсе не Г. Рихтер [Richtcr, 1946].

каковы их "процентное соотношение" между собой и культурное происхождение? Особое внимание в докладе было уделено катастеризмам², выступающим в качестве важного свидетельства о заимствовании для данной культуры конкретного образа, а также характеру и времени заимствования. Наряду с катастеризмами в пользу того, что созвездие Стрельца греческой культурой заимствовано не с территории Эгеиды, по мысли С.А. Зинченко, говорит и факт отсутствия образа коня среди датируемых около 2000 г. до н.э. статуэток (интерпретированных П. Бломбергом как символы созвездий [Blomberg, 2000, р. 102]) из святилищ Петсофас и Траосталос. Достаточно позднее заимствование изобразительного прототипа Стрельца связано, по мнению автора доклада, с поздним знакомством древнегреческой культуры с астрономическими знаниями Месопотамии.

Проанализировав многочисленные письменные и изобразительные данные, связанные с Пабилсагом (название известного в Месопотамии созвездия, соответствующего созвездию Стрельца и части созвездия Змееносца), С.А. Зинченко пришла к выводу, что его иконография начала складываться в искусстве старовавилонского, касситского и среднеассирийского периодов. Впоследствии образ был популярен в ахеменидском и селевкидском искусстве, а затем и в искусстве евразийских степей 1 -го тыс. до н.э. (петроглиф с изображением Стрельца из Жалтырак-Таша, декор на ножнах меча из Келермесского кургана № 1, бородатый кентавр на ритоне из Келермесского кургана № 3). Говоря о сходстве/различии визуальных "транскрипций" образа, как о возможном проявлении процесса заимствования, нужно иметь в виду, что многоаспектность последнего, скорее всего, связана со спецификой цитирования.

Выступление И.Н. Медведской (ИВР, СПб.) "К вопросу о происхождении конского убора Древнего Ирана и Закавказья" основывалось на археологических источниках. Удила с плетеными и витыми стержнями, которые, по мнению автора, необходимо четко различать, так как изготавливались они разными способами, резные костяные и роговые псалии, разного типа пронизи для перекрестных ремней оголовья (фигурные к югу от Кавказа отсутствуют), обнаруженные на территории Приурмийского района, в Кармир Блуре, Хасанлу, Сиалке и т.д., позволяют продемонстрировать независимость сложения конской узды на территории Ирана и Закавказья в конце 2-го начале 1-го тыс. до н.э. от аналогичного процесса на Северном Кавказе и в евразийских степях. Некоторые элементы древневосточного конского убора, представленные в докладе, обнаруживают связь с Центральной и Южной Европой, но к востоку от Центральной Европы отсутствуют. Напротив, элементы конской узды, характерные для Северного Кавказа и евразийских степей (стремечковидные и двукольчатые удила, шлемовидные и крестовидные пронизи, псалии с муфтами), неизвестны в Иране и Закавказье. Особое внимание И.Н. Медведская уделила конской узде как доказательству сильных связей Сиалка с Грецией.

Иранскому миру и Кавказу в 1 -м тыс. до н.э. (на материале конских погребений) посвящен доклад М.Н. Погребовой (ИВ РАН). Анализ конских захоронений, по ее мнению, позволяет сделать важные наблюдения относительно взаимодействия различных традиций при анализе памятников локальной территории. Различное отношение к роли коней в погребальном ритуале может служить индикатором при определении этнической или культурной принадлежности группы памятников. Данное положение было проиллюстрировано сравнением памятников Западного Азербайджана: некрополи рубежа IX VIII первой половины VII в. до н.э. в районе гг. Кедабека и Калакента относятся к единой культурной общности, но отличаются выразительными особенностями, проявляющимися прежде всего отношением к роли коней в погребальном ритуале, что позволяет выделить два культурных пласта, условно называемых Кедабекским и Калакентским могильниками. Для первого характерно полное отсутствие конских скелетов и крайне редкое присутствие конских черепов, для второго преобладание целых конских скелетов или разбросанных костей, относящихся к целым особям.

М.Н. Погребова предполагает принадлежность погребений первого типа местному горному населению, смешавшемуся в VIII в. до н.э. с пришельцами из более западных районов (сдвинувшихся со своих мест в поисках спасения от урартов, регулярно совершавших походы в эти районы). Во втором типе погребений отчетливо прослеживаются связи не с западными, а с восточными районами Южного Кавказа, с восточными районами правобережья Куры, а также с Северо-Западным Кавказом. В качестве предварительной гипотезы автор доклада предлагает переселение в горы группы людей из равнинных и более восточных районов правобережья Куры,

² В качестве примеров описаний Стрельца автор использовала фрагменты "Катастсризмов" Пссвдоэратосфена (II в. до н.э.) и второй книги "Астрономии" Гигина (1 в. до н.э.).

т.е. из районов, заселенных отдаленными потомками создателей степных курганов. Памятники Восточного Закавказья позволяют предположить влияние ираноязычных народов на сложение особенностей погребального ритуала на Северном Кавказе (где сосредоточено наибольшее количество памятников скифской архаики), считает М.Н. Погребова.

Проанализировав материалы Краснознаменского, Келермесского, Ульского, Костромского курганов, кургана 1 у хутора Говердовского, кургана 2 и 3 могильника Дыш-IV (Адыгея), курганов 13 и 14 могильника Новозаведенное II, кургана 1 могильника у г. Новопавловска, кургана 14 могильника Пегушин (Ставропольский край), могильника Нартан в Кабардино-Балкарии, автор доклада продемонстрировала, что конские захоронения были неотъемлемой частью раннескифского культурного комплекса от Прикубанья до центральных районов Северного Кавказа. Пытаясь ответить на вопрос об истоках этого погребального ритуала, М.Н. Погребова акцентировала внимание на районах к северу от Кавказского хребта. Материалы погребения 3 могильника Терезе (Карачаево-Черкесия), Зандагского могильника (Дагестан), могильника Фарс/Клады, кургана 2 могильника Хаджох, кургана 1 могильника Уашхиту 1, могильника Кочипэ, могильника Пшиш 1 заставляют думать, что обряд захоронения целых конских туш вошел в скифский архаический комплекс, а впоследствии и в классическую скифскую культуру под влиянием северокавказских, преимущественно протомеотских, племен.

Доклад Л.А. Чвырь (ИВ РАН) "По поводу визуального фольклора..." реакция на вышедшую недавно книгу Д.С. Раевского, М.Н. Погребовой и С.В. Кулланды [Раевский, Кулланда, Погребова, 2013]. Целью сообщения был анализ теоретико-методологического подхода авторов книги и, как следствие, попытка ответить на вопросы, какими качествами должно обладать любое произведение искусства (рисунок, скульптура, декоративный предмет), чтобы его можно было отнести к фольклору, и что авторы вкладывают в это понятие (использовав термин "фольклор" в названии книги) просто метафору или содержательное утверждение? Докладчик пришла к выводу, что авторы не считают выражение "визуальный фольклор" метафорой, так как все содержание книги подразумевает, что изделия скифского "звериного стиля" как часть архаического искусства по природе своей относятся к устной традиции, а все прочие параметры фольклорных произведений в изобразительном фольклоре присутствуют.

На глубинное сходство между устной словесной и изобразительной традициями, по мнению Л.А. Чвырь, одним из первых обратил внимание Я.А. Шер при изучении петроглифов, охарактеризовав их как изобразительный фольклор на том основании, что не только содержание, но и выразительные элементы (т.е. поэтика) этих двух типов текстов похожи. Затем Д.С. Раевский дополнил уже общепринятый аналитический принцип единства морфологии и семантики произведений скифского "звериного стиля" третьей составляющей прагматикой, что позволило акцентировать внимание не столько на создании, сколько на использовании, понимании произведения. Для автора доклада как для этнографа, анализирующего специфику самого феномена народного традиционного искусства, наибольший интерес представляет то, что основные свойства и черты искусства скифского "звериного стиля" воплощают "устную изобразительность", принадлежавшую устной традиции культуры скифского бесписьменного общества.

Хотя авторы "Визуального фольклора" прямо нигде не говорят о фундаменте устной традиции о специфике мышления скифов, но фактически подходят к идее о едином типе мышления, обеспечивавшем усвоение фонда образов скифского "звериного стиля" широким кругом соседнего и более отдаленного населения, включая скорее всего и культурно отдаленные племена. Адаптации, модификации и итоговые трансформации заимствованных у скифов образцов не мешали их узнаваемости: скифская пластика сохраняла не только основные параметры стиля, но и свое содержание, что и было причиной массовых заимствований и широкого распространения изделий скифского "звериного стиля" по всей Евразии. Условием их усвоения даже культурно отдаленной (от самих скифов) средой евразийских кочевников 1-го тыс. до н.э. была, считает Л.А. Чвырь, принадлежность к устной традиции (с присущим ей мифологическим мышлением). В заключение затрагивалась проблема археолого-этнографических сопоставлений. Опыт анализа артефактов, предпринятый в "Визуальном фольклоре", по мнению Л.А. Чвырь, чрезвычайно полезен для этнографии, так как свойства скифского "звериного стиля", зафиксированные археологическими материалами 1-го тыс. до н.э., по сути представляют "в чистом виде" те признаки устной традиции, которые уже едва различимы в традиционном народном искусстве XX в.

С.В. Кулланда (ИВ РАН) выступал с докладом "Скифские этимологии". Отметив, что сохраненные античной традицией скифские слова зачастую не имеют достоверной этимологии,

а общепринятые их объяснения иногда входят в противоречие с установленными фонетическими соответствиями между скифским и прочими иранскими и, шире, индоевропейскими языками, докладчик предложил новые трактовки некоторых лексем:    С.В. Кулланда сделал ряд наблюдений относительно особенностей скифского языка: в нем, как и в других древнеиранских языках, имперфект образовывался при помощи префикса аи вторичных окончаний; в древнеиранском скифском едва ли могло иметь место среднеиранское отпадение конечного гласного; нам неизвестны скифские слова, где иранский h передавался бы греческим хи, в анлауте он в скифском, как и во многих других восточноиранских, переходил в ø, чему в греческом соответствует тонкое придыхание, в интервокальной позиции иранский h в скифском, как в пашто, мунджанском и бактрийском, давал ø; скифский s- перед гласным не мог восходить к иранскому *s, давшему в скифском Ø; у нас нет примеров озвончения интервокального -р- в скифском и др.

Доклад А.А. Немировского (ВДИ) посвящался уксиям в административной системе Ахеменидов и возможным путям формирования их этнографической области. Выступавший подверг сравнительному анализу данные об этом населявшем восточную часть древней Сузианы народе (благодаря месту своего обитания долго остававшемся независимым, но все же покоренном Александром Македонским), имеющиеся у античных авторов (Курция Руфа, Диодора и Арриана). Автор доклада предложил не считать противоречивыми сообщения различных историков Александра об уксиях. По Арриану, равнинные уксии, подначальные персидскому сатрапу, подчинились Александру без боя, а независимые от персов горные уксии сопротивлялись ему (под чьим началом, не указано). По Диодору и Курцию, недифференцируемые уксии под началом персидского наместника Мадата сопротивлялись Александру в горах, исходя из следующего предположения: наместник равнинных уксиев Мадат сдал Александру труднозащищаемую территорию своего округа без боя, отступил на границу независимых горных уксиев и далее возглавлял совместное с ними противодействие Александру. Арриан рисует этот ход событий подробно, Диодор и Курций - кратко. Сведения античной традиции о местоположении края уксиев дают следующую картину: северо-восточнее Сузианы - горные элимеи (ядро Элимаиды), восточнее элимеев и северо-западнее Персиды - уксии (что фактически отождествляет их ареал с территорией позднейших бахтиаров). Античное членение Юго-Западного Ирана обнаруживает географическую преемственность по отношению к его членению эламских времен 2 1-го тыс. до н.э., причем ареалу уксиев весьма точно соответствует эламский субрегион Симашки (т.е. вошедшая в состав Элама на рубеже 3-2-го тыс. до н.э. южная часть обширного ареала, известного под названием "страны Симашки / страны Забшали" и простиравшегося, согласно надписи Шу-Суэна, от рубежа Анчана [= позднейшая Персида] [на север-северо-запад] до Верхнего моря [Каспий или оз. Дерьячейе-Немек]).

Задачей доклада А.Д. Никитиной (МИЭП, Москва) "К вопросу о формировании эламского права в поле клинописных правовых культур (на примере роли свидетелей)" было продемонстрировать, что правовые культуры 2-го тыс. до н.э. различных регионов и территорий, несмотря на то что в основе каждой из них лежит шумерское юридическое наследие, формировались во многом по-разному, с учетом социально-экономических, культурных, в том числе сакрально-этических, особенностей развития той или иной группы общин, территориальных и государственных образований. Анализ свыше 800 документов из Элама (договоры наследования, предоставления кредитов, акты "усыновления", договоры о вступлении в так называемое братство и др.) показал, что институт свидетелей в рамках формирования эламской правовой культуры подвергся трансформации под влиянием соседней вавилонской правовой культуры. В рамках рассмотрения правовых казусов в суде роль свидетельских показаний теряет свое всеобъемлющее значение, переставая нести этико-сакральные функции. Заимствованные из шумерской правовой культуры сакральные ритуалы становятся основными трансляторами воли высших сил, тогда как среди клятв именем богов и царей, произносимых в храме, наиболее значимыми для судей становятся те, которые непосредственно могут продемонстрировать и доказать "вину" и "невиновность" конкретного истца или ответчика. При этом в обязательственных правоотношениях (при формировании к середине 2-го тыс. до н.э. в Эламе иной, отличной от предыдущей письменной правовой культуры, когда обычное право отходит на второй план) можно, по мнению докладчика, наблюдать значительное повышение роли свидетелей, участвовавших в подписании различных видов договоров, особенно содержащих оформление наследования или усыновления. В целом необходимо отметить намного архаичный характер эламского права 2-го тыс. до н.э., поскольку

частные документы, оформлявшие различные правоотношения, встречаются здесь значительно реже, чем, например, в расположенном на северо-западе Иранского нагорья царстве Аррапха.

Завершал работу конференции доклад А.В. Сафронова (ИВ РАН) "О двух иранских этимологиях древнегреческих лексем", в котором шла речь о древнегреческих словах  "роза" и   "лук". Автор доклада поставил под сомнение заимствование первой лексемы в древнегреческий из какого-либо иранского языка, поскольку, с его точки зрения, нет никаких гарантий, что в иранские языки это слово само не перешло из семитских языков (учитывая существование аналогий данной древнегреческой лексеме в арамейском и арабском). Было выдвинуто предположение о возможности заимствования этой лексемы в древнегреческий из аккадского. Относительно второй лексемы А.В. Сафронов пришел к выводу, что она не только не может рассматриваться как иранское/скифское заимствование в древнегреческом языке (поскольку известна с микенских времен: в линейном письме Б зафиксирован корень to-ko-so, идентичный  ), но и заставляет усомниться в существовании близкого по звучанию слова со значением "лук" у скифов вообще. Имя скифского царя  упоминаемого Геродотом, по мнению докладчика, со словом  не связано и происходит, вероятно, от *taksaka-. Тот факт, что в основе имени   действительно лежит древнегреческое слово  вовсе не доказывает, на его взгляд, что в скифском "лук" обозначался сходной по значению лексемой. Отсутствие данной лексемы в "Авесте" свидетельствует в пользу того, что в новоперсидском языке  ("самострел, лук, стрела") могла быть заимствована на поздних этапах, когда в IV в. до н.э. греки уже расселились на территории Переднего Востока.

Отвечая на вопрос, почему скифское личное имя  содержит корень  автор доклада предположил, что греки, связывавшие с вооружением скифов прежде всего лук и стрелы, могли этимологизировать таким образом близкое по звучанию скифское имя, показавшееся им знакомым, о чем говорят имена амазонок  ("владычица лука") и  ("истребляющая луком"). Амазонки, связывавшиеся в греческой традиции с кочевыми племенами Северного Причерноморья, с конца VI в. до н.э. стали изображаться в греческой вазописи в скифском костюме. Имя амазонки на обломке краснофигурной вазы VI в. до н.э.   полностью схоже с вышеупомянутым именем скифа у Лукиана. А.В. Сафронов считает "скифское" имя   греческим, производным от лексемы 

В целом работа конференции в очередной раз продемонстрировала, что междисциплинарный анализ источников, адептами которого были Э.А. Грантовский и Д.С. Раевский, с течением времени становится только актуальнее и востребованнее среди ученых самого разного профиля.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

JENAМ Joint European and National Astronomy Meeting.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Литвинский Б.А., Пичикян И.Р. Эллинистический храм Окса в Бактрии (Южный Таджикистан). Т. I. Раскопки. Архитектура. Религиозная жизнь. М.: Вост. лит., 2000.

Раевский Д.С., Кулланда С.В., Погребова М.Н. Визуальный фольклор. Поэтика скифского звериного стиля. М.: ИВ РАН, 2013.

Снесарев Т.П. Реликты домусульманских верований и обрядов у узбеков Хорезма. М.: Наука, 1969.

Фармаковский Б.В. Художественный идеал демократических Афин. Пг.: Огни, 1918.

Blombеrg Р.Е. An Attempt to Reconstruct the Minoan Star Map // JENAM-2000: Associated Symposium "Astronomy of Ancient Civilizations" / Eds. V.N. Obridko, V.L. Stacrman. M.: Euro-Asian Astronomical Society, Moscow State University Sternberg Astronomical Institute. Associated Symposium Astronomy of Ancient Civilizations. M., 2000.

Richtеr G.M.A. Greek in Persia // American Journal of Archaeology. 1946. № 50.

Zadok R. The еthno-linguistic character of Northwestern Iran and Kurdistan in the Nco-Assyrian period // Iran. 2002. № XL.

Permanent link to this publication: