I. Один из источников Евгения Онегина

Читая памятники русской и иностранной литератур, то и дело натыкаешься на все новые и новые источники Пушкина. Приведу два примера, сопоставление которых наглядно показывает диапазон интересов поэта. Дона Анна говорит: "бедная вдова, все помню я свою потерю, слезы с улыбкою мешаю, как Апрель". Этот образ Пушкин нашел у Карамзина: "Сумрак и ясность, ненастье и ведро сменяются теперь в душе моей, подобно как в непостоянном апреле" (Письма русского путешественника под 28 февраля 1790). Стих из Анчара "Сюда и птица не летит и зверь нейдет" взят из народной сказки: "вить сюда мало и птица не залетает и редко зверь забегает" (Сказка о смирном мужике и драчливой жене, Ровинский, Русская народная картотека 1, 216 слл.) 1 . Сказка, как это видно уже по заглавию, близка по мотиву к Сказке о рыбаке и рыбке. Так работа над русским фольклором питала пушкинское творчество вообще.

Особый интерес представляют заимствования Пушкина из тогдашней русской "литературы на случай" - публицистики, литературной полемики, интимных, или выдающих себя за таковые, писем, литературы частью рассеянной по журналам и альманахам, частью ходившей по рукам в рукописях. Два источника этого рода были мною уже указаны [См. Slavia, 1931, стр. 575 сел.] Приведу еще один, аналогичный, пример. В Сыне Отечества за 1813 год были напечатаны анонимные Письма из Москвы в Нижний Новгород (Перепечатаны в Р. Арх. 1876. III. 129-154) 2 . Они посвящены избитой теме, "французомании". Но автор трактует ее по-своему. Отвергая французский язык, отрицая его значение как образца для русского, автор, однако, противопоставляет французскому языку не славянский, как такой, по образцу которого должен формироваться русский, а языки классической древности: "Ни одна из новейших литератур не усовершенствовалась... от подражания новейшим же: все они без изъятия, почерпнули красоты свои в единственном и неиссякаемом источнике всего изящного - у Греков и у Римлян... пока мы не будем учиться, т.е. посвящать все время первого возраста... на изучение Греческого, или по крайней мере Латинского языка вместе с Русским, до тех пор мы... будем не говорить, а болтать, не писать, а лишь марать бумагу". О славянском языке автор даже не упоминает. Рассуждения автора облече-

стр. 27

ны в излюбленную тогдашнюю форму писем к неназванному "другу". В одном из них автор приводит якобы полученное им, конечно, им же самим сочиненное, письмо гвардии капитан- поручика Африкана Назутовского. Фамилия фиктивного капитана "говорящая", ибо в письме дело идет о злополучном устройстве капитанского носа, сделавшем для него невозможным произносить как следует французский "носовой эн", из-за чего "решился навсегда жребий жизни" капитана. Однажды, на петербургском балу, он увидел некую красавицу и осведомился о ней у приятеля. "Это Темира, - отвечал он... - Темира! Так она чужестранка... - Ничего не бывало! Русская. При святом крещении ее назвали в угодность бабки ее, Татьяною; но это имя такое грубое, что ей никак нельзя было при нем оставаться и для того, как в семействе своем, так и в городе, она слывет под именем Темиры ". Капитан знакомится с Темирою, она становится его невестой. Однако вскоре, обнаруживается, и притом на людях, его неумение совладать с "гнусным эном". Его подымают на смех, Темира, смущенная этим, спешит удалиться и шлет ему письмо с отказом. Автор отмечает, что письмо было писано по-французски.

Вот откуда в "Евгении Онегине" и имя Татьяны, и извинения автора перед читателем за то, что он впервые освятил таким именем страницы нежные романа, и указание, что письмо к Онегину она написала по-французски, и то, что сказано о ее матери - "стала звать Акулькой прежнюю Селину"... "и русский Н, как N французский произносить умела в нос". Думается, что и строфа "Латынь из моды вышла ныне"... подсказана соображениями автора Писем о значении латинского языка и рассыпанными в Письмах латинскими цитатами. Весьма вероятно также, что пожелание поэта никогда не встретиться на бале с академиком в чепце стоит тоже в связи с Письмами. В "Онегине" находим и имя Темиры... "Темира, Дафна и Лилета, как сон забыты мной давно" (гл. IV, стр. III).

По правильной догадке Бартенева, автором Писем был Иван Матвеевич Муравьев-Апостол, отец декабристов Сергея, Матвея и Ипполита (1765-1851). Он был известен как знаток классиков, переводил Аристофана и Горация, и сам писал на древних языках. После катастрофы с сыновьями (Сергей Иванович, как известно, был казнен, Матвей Иванович приговорен к бессрочной каторге, а Ипполит Иванович застрелился после неудачи восстания Черниговского полка), Иван Матвеевич написал элегию на греческом языке, в которой оплакивал их участь (см. Якушкин, М.И. Муравьев- Апостол, Р. Стар. 1886. Т. 51, стр. 164) 3 .

Ему принадлежит Путешествие в Тавриду, привлекшее внимание Пушкина. Из Одессы Пушкин просит Вяземского написать предисловие к Бахчисарайскому Фонтану: "Посмотри, писал он между прочим, в Путешествии Апостола- Муравьева статью Бахчисарай, выпиши из

стр. 28

нее, что посноснее, да заворожи своею прозою..." (4 ноября 1823). В другом письме от ноября того же года он снова говорит Вяземскому об этой книге. Из Тригорского он поручает Л.С. Пушкину прислать ее ему (Ноябрь 1824). В том же месяце пишет Дельвигу: "Путешествие по Тавриде прочел я с чрезвычайным удовольствием..."

Если Иван Матвеевич Муравьев-Апостол был точно автором Писем, [Гершензон, знаток эпохи, принимал авторство Муравьева-Апостола без оговорок. См. Грибоедовская Москва, Берл. 1922, стр. 23] 4 , то Пушкин не мог не знать об этом: слишком многообразны были связи между ними, пусть и не непосредственно личного свойства (Муравьев, отец декабристов, был и членом Российской Академии, а также и членом знаменитой Беседы любителей Российского слова). Ему легко было поэтому обратить внимание на Письма. Но, разумеется, он мог набрести на них и ненароком, когда в деревне случалось ему "до обеда возиться со старыми журналами соседа".

II. Символика Пиковой Дамы

Я уже имел случай указать на одну особенность стихотворений Пушкина: частое повторение в каждом одних и тех же слов, прием внушения известного образа, образа-идеи, образа эмоции. [Этюды о русской поэзии, Прага, 1926, passim]. Этот прием не чужд и пушкинской прозе. В Пиковой Даме он им широко использован. Здесь находим несколько, постоянно повторяющихся, навязывающихся сознанию, слов и словосочетаний. Одно из таких слов имеет прямое отношение к "неподвижной идее" Германна: идее трех карт. Это само слово три. Обладательница тайны трех карт появляется в окружении трех служанок: "Старая графиня сидела в своей уборной... Три девушки окружали ее..." "Не прошло двух минут, графиня начала звонить... Три девушки вбежали в одну дверь, а камердинер в другую". Графиня возвращается с бала: "в спальню вбежали три старыя горничные..." У гроба графини появляется "старая (барская) барыня, ведомая под руку двумя девушками". Три женщины - три парки, три, убившие графиню и сведшия Германна с ума, карты. Роковое число упоминается еще несколько раз: "Три дня после того Лизавете Ивановне молоденькая, быстроглазая мамзель принесла записочку..." "Не прошло трех недель... и (она) уже с ним в переписке..." у Германна, говорит Томский, на совести "по крайней мере три злодейства". И. Лиз. Ивановна мучается этой мыслью: "у этого человека по крайней мере три злодейства на душе". "Три дня после роковой ночи... Германн отправился в ***Монастырь..." Мертвая графиня приходит к Германну "без четверти три".

В Пиковой Даме мелочно-точно определяется время каждого события. Игроки "сели ужинать в пять часов утра". В конце главы - сло-

стр. 29

ва одного из игроков: "однако, пора спать: уже без четверти шесть". Лизавета Ивановна увидела Германна в первый раз "через два дня после вечера" (у Нарумова). Увидев Германна, "она опустила голову... через пять минут взглянула опять...", затем "шила около двух часов..." Для краткости опускаю все дальнейшие, многочисленные, столь же точные указания времени. Все они стоят в связи с центральным эпизодом, когда Германн, со взором, прикованным к часовой стрелке, ждет назначенной минуты, чтобы войти в дом графини, а затем ждет ее прибытия. Идея-символ хода времени ("время шло медленно"), отмечаемого боем часов ("в гостиной пробило двенадцать, по всем комнатам часы одни за другими пробили двенадцать - и все умолкло опять"), здесь, в этом эпизоде, с одной стороны усиливается, с другой дополняется в смысловом отношении символом биения сердца ("сердце его билось ровно..."). Дальнейшим усилением символа является слышимый Германном "дальний стук кареты", затем "стук опускаемой подножки". Судьба приближается: So klopft das Schicksal an die Pforte. Новый смысл этих символов раскрывается несколькими строками ниже: "Графиня сидела... качаясь направо и налево... Можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма". Качающаяся как маятник графиня словно отождествлена с часами. Графиня судьба Германна, приходящая в назначенное время. Жизнь, судьба как бы подчинены ходу часов. "Ход часов лишь однозвучный раздается близь меня..." И у Блока: "в голубой далекой спаленке твой ребенок опочил, тихо вышел карлик маленький и часы остановил". В Пиковой Даме слова час, часы встречаются девять раз. К "остановке часов", к смерти графини Пушкин подводит читателя сразу с нескольких сторон. Сама графиня изображается с самого начала уже полумертвой, живущей автоматически "по действию скрытого гальванизма": "Она участвовала во всех суетностях большого света; таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде..., к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался" (замечу мимоходом, что вероятно этим образом навеяна "тетушка" Анны Михайловны Шерер в Войне и Мире). Здесь намек на обряд прощания с умершей графиней: "родственники первые пошли прощаться с телом. Потом двинулись и многочисленные гости, приехавшие поклонники той, которая так давно была участницей в их суетных увеселения х". В строгой символической соподчиненности частей - вплоть до словесных совпадений, состоит единство художественного слова у Пушкина. Лишь дочитавши до места, где Германн размышляет об отношениях между Чаплицким и графиней и говорит себе: "а сердце его престарелой любовницы сегодня перестало биться", становится ясен "второй" символический смысл

стр. 30

слов: "когда Томский спросил позволения представить графине своего приятеля, сердце бедной девушки забилось". Слова "мертвая старуха сидела окаменев" вскрывают второй смысл замечания о Германне, решающемся войти в спальню графини: "он окаменел". Образ Лизаветы Ивановны, поджидающей к себе Германна ("она сидела, сложа крестом голые руки..."), и образ Германна, сидящего у нея "сложа руки", подготовляют образ умершей графини: "усопшая лежала... с руками, сложенными на груди ...". Такую же функцию подготовки дальнейшего выполняет описание прощания Германна с Лизаветой Ивановной. "Германн пожал ее холодную, безответную руку, поцеловал ее наклоненную голову и вышел". Здесь снова имеем перед собою пример так сказать двойной художественной мотивированности, поскольку этот эпизод подготовляет эпизод прощания барской барыни с графинею. "Она... одна пролила несколько слез, поцеловав холодную руку госпожи своей". Впечатление холода смерти подготовляется и усиливается сверх того многократным повторением соответствующих слов: "так и есть - ветер и прехолодный", говорит графиня. Лизавета Ивановна была "во сто раз милее наглых и холодных невест". Получив письмо Германна, Лизавета Ивановна "не знала, что делать: перестать ли сидеть у окошка и невниманием охладить в молодом офицере охоту к дальнейшим преследованиям?.. Отвечать ли холодно и решительно?.." Она садится в карету "в холодном плаще". "Германн стоял прислонясь к холодной печке". Прощаясь с телом графини, Германн "несколько минут лежал на холодном полу". Англичанин, услышав, что Германн побочный сын графини, отвечал холодно: "Oh?". Когда Лизавета Ивановна услышала от Томского имя Германна, "ее руки и ноги поледенели". Образы смерти и погребения подготовляются повторением еще одного символа: свечи и лампады. В комнате Лизаветы Ивановны, куда она уходила плакать о своей доле, "сальная свеча темно горела в медном шандале". В спальне графини "перед кивотом теплилась золотая лампада". Когда графиню раздели, "свечи вынесли, комната опять осветилась одною лампадою". "Утро наступило, Лизавета Ивановна погасила догорающую свечу". Вокруг гроба графини стояли слуги "со свечами в руках". Германн, после прихода призрака "засветил свечку и записал свое видение". Для усиления настроения тревоги, ожидания, схваченности страстью, Пушкин несколько раз пользуется словами, вообще весьма у него частыми: трепет, трепетать. Лизавета Ивановна при виде Германна "испугалась... и села в карету с таким трепетом неизъяснимым" (о "мистическом" неизъяснимому Пушкина см. статью ак. П.Б. Струве в Пушкинском сборнике, Прага, 1931). Германн "следил с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры". Узнав, что заинтересовавший его дом принадле-

стр. 31

жит графине, "Германн затрепетал". Дожидаясь, когда можно будет войти в дом, он "трепетал как тигр". Спросив графиню о трех картах, он "с трепетом ожидал ответа". Лизавета Ивановна, возвратившись с бала, "с трепетом вошла к себе...". "Вдруг дверь отворилась и Германн вошел. Она затрепетала". В Пиковой Даме раскрывается в полуфантастическом повествовании смысл "темного языка" ночи, который Пушкин учил во время бессонницы: "спящей ночи трепетанье". Вместе с Германном Пушкин заглядывает "туда", в неизвестное, в "другой план" бытия. Этому соответствует особый символ окна. "У окошка сидела за пяльцами барышня, ее воспитанница..." "Однажды Лизавета Ивановна, сидя под окошком за пяльцами, нечаянно взглянула на улицу и увидела молодого инженера.., устремившего глаза к ее окошку". "Лизавета Ивановна оставила работу и стала глядеть в окно". "После обеда она пошла к окошку.., но офицера не было." "С того времени не проходило дня, чтобы молодой человек... не являлся под окнами их дома." Влекомый "неведомой силой", Германн остановился у дома графини "и стал смотреть в окно". Во время последнего объяснения с Лизаветой Ивановной Германн "сел на окошко". Все эти повторения подготовляют сцену, когда в окошко Германна заглядывает "кто-то" - его Судьба: "Кто-то с улицы взглянул к нему в окошко и тотчас отошел". Это мертвая графиня. Сказав ему три карты, она ушла. "Германн слышал, как хлопнула дверь в сенях, и увидел, что кто-то опять поглядел к нему в окошко".

Все бытовые мелочи у Пушкина строго мотивированы обстоятельствами данного момента и данной ситуации. И все они имеют и второй смысл, даже несколько таких смыслов, постепенно раскрывающихся. Наслаиваясь одна на другую, эти мелочи слагаются в намеренно-неопределенный, однако вполне внятный, неизъяснимый образ-символ, смысл которого раскрывается в центральном моменте повествования. Такой прием постепенной подготовки, постепенного формирования символа дает Пушкину возможность уже этот самый центральный момент, высшего напряжения трагического конфликта отдельных судеб и страстей, изложить столь же бегло, столь же легко, и на первый взгляд небрежно, как и все остальное. Вследствие отсутствия задержек, пауз, впечатление трагизма только усиливается. Стремительное движение жизни не прекращается ни на миг. Техника Пушкина органически связана с его видением жизни. [Ср. мои Этюды о русской поэзии, стр. 126 ссл.] "Потустороннее", "оккультное" ["Оккультная" сторона Пиковой Дамы воспринималась современниками Пушкина, должно быть, острее, чем сейчас, ибо для них были явственнее соответствующие намеки, рассеянные в повести: упоминание о Сен-Жермене, Казанове, "Месмеровом магнетизме" "скрытом гальванизме".] и "посюстороннее", обыденное, для Пушкина одно и то же, так что, строго говоря, слова "потустороннее", "посюстороннее" здесь не у места. Судьбы людей имманентны их характе-

стр. 32

рам и потому есть внутренняя необходимость в сплетении этих судеб - "и от судеб защиты нет". Поэтому все в Пиковой Даме может быть объяснено в согласии с "простым здравым смыслом". Фантастическое разъясняется вполне просто. Никакого "объективного" Чорта (как у Гоголя) у Пушкина нет. От этого сама обыденная жизнь становится только таинственнее и, если угодно, ирреальнее: "Иль вся наша и жизнь ничто как сон пустой, насмешка Рока над землей"?

Примечания

* Текст "Заметок о Пушкине" дается в авторской редакции: П.М. Бицилли не всегда закавычивал названия произведений, часто нетрадиционно расставлял знаки препинания. В тексте сохранены скобки самого П.М. Бицилли, его же сноски заключены в квадратные скобки. Под цифрами даны сноски и примечания, сделанные публикатором.

1 По-видимому, имеется в виду работа Дмитрия Александровича Ровинского (1824-1895) "Русские народные картинки" (1881-1893). Книга первая (всего было 9 томов) содержала Сказки и забавные листы (1881). (В другие тома входили Листы Исторические, Календари, Буквари, Притчи, Листы Духовные). Именно на нее и ссылается П.М. Бицилли. Главной страстью Д.А. Ровинского стало коллекционирование гравюр. Он создал уникальное собрание национального гравированного искусства. Материалы этой части коллекции легли в основу 4-томного "Подробного словаря русских гравированных портретов" (1886-1889). Д.А. Ровинский был почетным членом Академии наук и Академии художеств. Юрист, историк искусства, библиофил, собиратель графики, он все свои коллекции, весь капитал и все недвижимое имущество завещал музеям и библиотекам. Свыше 600 гравюр Рембрандта поступили в Эрмитаж. Русскую часть коллекции известный собиратель подарил Москве.

2 "Русский Архив", ежемесячный журнал, издававшийся Петром Бартеневым (1863-1917).

3 "Русская старина". Ежемесячное историческое издание (1870-1918).

4 Книга Михаила Осиповича Гершензона "Грибоедовская Москва" впервые вышла в России в 1914 году. К 1931 году в метрополии появилось еще два издания: в 1916 г. - второе, в 1928 - третье. Все три издания были осуществлены издательством М. и С. Сабашниковых.

Публикацию и примечания подготовила И. В. Анненкова

Permanent link to this publication: