М: Малявин В.В. и К°, 2012. 382 с.

Я выбросил компас, Растоптал в пыль часы И вышел плясать В туман над Янцзы...

БГ, 2003

"Описание нравов и обычаев чужеземных наций по большей части следует относить к такому роду дел, которые приятным и невинным образом услаждают ум и приносят людям немалую пользу. Мы имеем об этом очень много неоспоримых свидетельств в виде книг о путешествиях искусных людей. И страны, в старину неизвестные, так часто посещались любопытными европейцами и обстоятельно описывались, что мы с ними знакомы так лее, как со своим отечеством... "

Георг Иоган Унфсрцагт, 1725

"Посольство Их Императорского Величества Великой России к Китайскому Императору, которое было отправлено в 1719 году из С.-Петербурга в китайский столичный и престольный град Пекин"

Выход в свет очередной книги В.В. Малявина - событие привычно ожидаемое, даже вполне рядовое для его давних поклонников. Однако се появление стало особым, неординарным событием для отечественного востоковедения, читающей публики, да и для творчества самого автора. Ведь, пожалуй, впервые за несколько десятилетий на страницах книги В.В. Малявина предстают не великие исторические личности (Конфуций, Чжуанцзы), не мудрость китайской старины глубокой и не пространство всей китайской цивилизации, но сам Автор, который с подкупающей доверительностью открывает нам свою душу, при этом соизмеряя ее с труднообозримой, туманной и загадочной "душой Азии".

Книга "Цветы в тумане: вглядываясь в Азию", изданная в 2012 г. тиражом 1000 экземпляров, представляет собой не столько путевые заметки профессионального востоковеда, сколько эссе о жизни и культуре народов Азии, написанные на основе впечатлений от многочисленных путешествий автора по странам Восточной Азии. Содержание книги состоит из трех разделов, посвященных континентальному Китаю, "океану Тибет", а также "островам в океане" (Япония, Тайвань) и странам Юго-Восточной Азии. В Приложении даны заметки о путешествии в Святую Землю, а открывают трэвэлогию Введение и Пролог "Душа Азии", в которых автор обрисовывает свое восприятие "философии путешественности" и "непроглядной глубины Азии". Чтобы не возвращаться к сугубо формальным моментам, отмечу сразу интересный дизайн, хорошую типографскую печать и, увы, безобразную корректорскую работу, совершенно недопустимую при издании работ столь уважаемого автора.

Не имея возможности перечислить все достоинства книги (отчасти это уже сделали другие рецензенты), хочу поделиться в своем коротком отзыве лишь некоторыми соображениями о форме и содержании этой особой книги, словно бы заново открывающей личность В.В. Малявина, даже не столько как ученого-востоковеда, сколько как зрелого писателя и философа, странствующего "по миру и внутри себя" с целью объять мудрость Азии, разрешить загадку Великого Пути Жизни и по сути "приуготовить себя к вечности", к "непреходящей полноте бытия".

Язык книги пожалуй, самое первое доказательство того, что читатель держит в руках не сухие путевые заметки, не досужую "исповедь туриста", а высокохудожественное произведение, в котором мастерски используются богатство и образность русского языка. В диалоге с самим собой и молчаливой, но не безмолвной первозданной природой В.В. Малявин заметно отходит от привычного для себя парадоксального стиля изложения, который позволяет успешно раздвигать и перешагивать пределы словесных форм и смыслов, но при слишком частом и настойчивом употреблении оборачивается не менее парадоксальным однообразием, ограничением и обедне-

стр. 190
нием авторского стиля. Поэтому дополнение "фирменной" парадоксальности иными, не менее мощными, но более естественными стилистическими средствами приятно обогатило язык новой книги.

Возможно, наиболее удачны, символичны и исповедально лиричны многочисленные описания природы, от сурового Тибета до голых лессовых плато, передающие самые сокровенные мысли и чувства автора. Ярким примером поэтичности "малявинской" прозы, восходящей в финале до прямой лирики, служит короткое описание Центрального Тибета, которое не оставит равнодушным даже самого скупого на эмоции читателя:

«Центральная часть Тибета или собственно Тибет... представляет собой тянущуюся на полторы тысячи верст, слегка извилистую долину Брахмапутры, окаймленную высокими горами. Земля и небо здесь как бы распахнуты друг другу и взаимно отражаются в прозрачных водах рек и горных озер. Горы вытянулись вдоль долины, словно могучие драконы, стерегущие поднебесный мир. Их спускающиеся уступами отроги - как когтистые лапы чудовищ, подернутые бурой почвой ссохшейся почвы. Над лапами желто-охристыми скалами высятся их крутые бока. А над ними плывут в вышине их белые, в черных морщинах, величавые головы. По-над горными кряжами то россыпью, то аккуратными шеренгами плывут облака, словно племя неведомых "водяных людей", задумчивых небесных странников. На редкость неподвижный, но полный скрытого напряжения ландшафт. Драматизм его исходит из неотступного, необычайно острого ощущения несоизмеримости человеческой суеты и бездонного покоя небес.

Неизменно предвечны они.
Ты пред вечностью полон измен.

Глубокая интимность духовной связи автора с вековой природой доходит до затяжного головокружительного... апогея и в следующем весьма красочном и романтичном пассаже:

"В ущельях Мордо бирюзово-багровые скалы нависают над головой путника, вековые сосны на обрывистых склонах поросли сочным зеленым мхом и гигантскими грибами, воздух пропитан пряными ароматами горных трав, со всех сторон брызжут и устремляются вниз хрустальные потоки, солнечные лучи искрятся в водяной пыли водопадов, на дне пропастей, прямо под ногами, кипят и ревут ручьи, и от этого непрекращающегося оргазма природы то и дело идет кругом голова" (с. 268).

Не только дикая Мать-природа, но и рукотворный, куда более противоречивый по форме и сути мир современных мегаполисов, в частности японский урбанистический пейзаж, также блестяще очерчен тонким пером странствующего автора:

«Поезд с задорным именем "Харука" смирно постоял на перроне... а потом вынес меня из подвала аэропорта на мост, переброшенный через широкий пролив. И тут, из-за пролетов моста, под лихорадочный стук колес ко мне понеслось "чудище зело обло": невообразимая мешанина из железобетона и стекла, вытянувшаяся вдоль берега. Материализованный меон... Почему созданный техникой триумф разумного удобства, такой понятный и приятный в частностях, порождает в масштабе целого нечто столь неудобопонимаемое и даже отталкивающее? Поезд с ходу врезался в мозаичное тело монстра» (с. 319). Но кто же, кто населяет всех этих монстров?

Над рисовым полем
Сгустился туман,
В нем бродит католик.
И бродит шаман.
Бродят верха,
И бродят низы,
Их скрыл друг от друга
Туман над Янцзы...

Повторю, что вынужден оставить многие безусловно ценные наблюдения, мысли и прозрения автора для другой рецензии либо для других рецензентов... Разбор и комментирование частностей может быть бесконечным, мне же кажется важным передать самое общее впечатление о "Цветах в тумане". Впечатление это сводится к тому, что за годы странствий по Азии В.В. Малявин несомненно обрел на редкость гармоничное понимание и единение с необъятными Матерью-Землей и Небом Азиатского континента. Огромные расстояния пройдены и по пути самопознания. Однако тщательно и любовно разворачиваемая автором панорама погружений в "воронку Азии" постепенно рождает ощущение некоей кренящей и "засасывающей" неполноты

стр. 191
повествования. В итоге, при более широком взгляде, обращает на себя внимание то странное обстоятельство, что из трех Великих Начал сань юань (Небо - Земля - Человек), лежащих в основе исконной китайской картины мира, в книге представлены только два. В ней нет Человека! Точнее, в тексте этот Человек-индивидуальность не только есть, но и вроде бы удачно являет собой то самое, недостающее связующее звено Трех Начал и всего повествования. Он силен, эрудирован, мудр, красив и обаятелен. Но он одинок, рядом с ним никто не стоит. Он один - и это сам Автор!

Логично все же предположить, что в книге про Азию роль Человека, как соразмерного Небу и Земле третьего Начала, должна быть по праву отдана не автору, а "Азиату", азиатам. Но как раз такой Человек-Азиат в книге совсем и не виден, а его личность и индивидуальность, судя по всему, не вызывают у автора ни человеческого интереса, ни исследовательского энтузиазма. Даже наиболее близкий по духу В.В. Малявину японский друг, любитель гейш и марксист Ёхей Тохеич, упомянут хоть и очень живо, но слишком коротко, лишь мимоходом (с. 90-91). Вся прочая встречающаяся на страницах книги азиатская братия китайцы, тибетцы, вьетнамцы, водители, настоятели монастырей, гиды и коллеги-ученые - это простые, по большей части безликие статисты, лишь случайно возникающие из толпы и только формально присутствующие на заднем плане авторского повествования. Почему же только статисты, и почему только на заднем плане?

Цитируя немецкого философа Германа фон Кайзерлинга, когда-то уподобившего китайцев (азиатов) "безголово" работающим муравьям, В.В. Малявин очень верно отмечает, что такое сравнение, хоть и очень распространенное в то время (1911-1912 гг.), несправедливо ни по отношению к китайцам, ни по отношению к муравьям (с. 214). При этом, как ни удивительно, в глазах самого В.В. Малявина, реально погруженного (в отличие от кругосветного туриста Кайзерлинга) в живую азиатскую действительность, китайцы и в XXI в. подобны то "куче сыпучего песка", то "пыли уличных толп". Если картины бескрайней природы, Неба и Земли проявляются детальным и крупным планом, при ясной видимости, словно в хороший цейсовский бинокль, то окружающих людей автор рассматривает и видит совсем иначе. В туманной дали, с высот Большого Лэшаньского Будды (с. 71) или видовой площадки небоскреба "Тайбэй-101", эти люди-азиаты напоминают автору все тех же "образующих иероглифы" муравьев. Быть может, именно это искаженное внутренним "перевернутым биноклем" расстояние и предопределяет в конечном счете полнейшее отсутствие истинного межличностного общения, дезориентирует автора, побуждая его к весьма сомнительным пессимистичным признаниям: "Увы, разговор с китайцем редко бывает интересен для русского" (с. 69). Или: "Беседы с китайскими коллегами оставляют тягостное чувство пустоты всей процедуры и неспособности собеседников выйти за рамки заданного взгляда" (с. 166).

Но так ли это на самом деле?! Наконец, встречается в тексте и прямое свидетельство общей растерянности, разочарования автора от ощущения пустоты и нарушенной коммуникации: "Китай, эта новая восходящая звезда мирового сообщества, горит на мировом горизонте незаконной кометой: хвост веером на полнеба, а внутри бесплотная пыль, светящаяся пустота и невозможность обрести реальный контакт" (с. 165). Думается, что вопреки сомнениям В.В. Малявина обрести такой реальный контакт можно и нужно.

А я хожу и пою,
И все вокруг Бог;
Я сам себе суфий
И сам себе йог.
В сердце печать
Неизбывной красы,
А в голове
Туман над Янцзы...

"У одного автора не встретишь при всех обстоятельствах того, чему другой посвятил много труда", - писал в своем отчете о путешествии в Пекин Георг Иоган Унферцагт. Разумеется, как сам себе писатель и философ, автор "Цветов в тумане" волен ссылаться на святое право произвольного выбора темы, формы и содержания своих творений. Но этот субъективный аргумент слишком относителен и слаб для "универсального" путешествующего философа калибра В.В. Малявина. Ведь известный профессиональный востоковед, претендующий на глубинное понимание Китая и Азии, просто не имеет права низводить до разряда статиста, списывать со счетов и обходить вниманием современного ему живого Человека, законно воплощающего собой

стр. 192
одно из трех вечных мировых начал. Мудрец, вглядывающийся в душу Азии, не может узреть ее без прозрения глубокой индивидуальности, личности, души самого Азиата.

Пока же, через три столетия после китайского путешествия юного сподвижника Петра I, Георга Унферцагта, приходится лишь констатировать, что азиатские страны и народы, так обстоятельно описываемые любопытными европейцами, до сих пор сокрыты поредевшим, но отнюдь не рассеявшимся, поглощающим многие краски туманом. Поэтому хочется верить, что будущие "искусные книги о путешествиях" В.В. Малявина еще откроют нам из под завесы тумана не только цветные Небо и Землю, но и глубочайшее живое человеческое измерение Азии.

стр. 193

Permanent link to this publication: